Александр Иванин - Быдло
— Цветочек, все хорошо. Я в порядке. Сейчас подлечат, и все будет так, как прежде. А как у вас дела? Я взял жену за руку. Она снова изобразила счастье на своём лице.
Тогда я спросил:
— Лиля, скажи мне, что у вас случилось. Ведь я же вижу.
— Нет. Всё в порядке. Ты не волнуйся, пожалуйста. Ведь тебе нельзя. За столько прожитых вместе лет я отлично мог понять, когда супруга пытается от меня что-то утаить. Все эмоции всегда были на её лице.
— Я знаю, что у вас обыск проводили. Вместо ответ Лиля закрыла лицо свободной рукой. После длинной паузы и нескольких всхлипов, она сдерживая рыдания мне сказала:
— Ты не представляешь, что у нас дома сейчас твориться. Милиция пришла всё перерыла и ушла. А теперь мы как в осаде. Приходят толпы сумасшедших подростков. Они весь подъезд разными гадостями исписали.
Окна разбили. Они кричат ужасные вещи. Мы с девочками из квартиры боялись выходить. Нас поджидали какие-то малолетки, кричали, оскорбляли. Я с дочками к Алле жить переехала. Что же будет, Максим?
Как нам дальше жить? Лиля громко разрыдалась. И закрыло лицо обеими руками. Я сразу представил, что творится у меня дома. Похоже, что моим избиением дело не закончилось, и «друзья» Евы принялись травить мою семью с бездумной жестокостью, которая свойственна именно подросткам. Хороши помощники, нечего сказать.
— Лиля, уезжай к маме. Срочно уезжай. Немедленно! Бросай всё. С работы увольняйся!
— А как же ты? — спросила Лиля всхлипывая.
— А что я? Здесь меня обихаживают, кормят, лечат. Вон. Даже охраняют. Я кивнул головой на двери за которыми сидел охранник. Движение отдалось болью где-то в черепе. Жена снова зарыдала, а я поднялся и обнял её за плечи.
— А вы езжайте. Мне покой нужен, а кокой тут покой, если за вас переживать буду?
— Максим, объясни мне, что происходит? Откуда всё это? Ведь было всё так замечательно. В дверь заглянула встревоженная медсестра и спросила всё ли у нас в порядке. Затем она сказала про ждущие меня процедуры, намекая, что Лиле пора уходить. Я попросил ещё пять минут. Разумеется, мы многократно перекрыли отпущенное время. Я подробно рассказал Лиле обо всём, что со мной происходило с момента разговора с Евой. За исключением одного: я ничего не рассказал Лилии о такой неуместной и непонятной влюбленности, которая навалилась на меня после разговора с девушкой-подростком. Реакция Лили на рассказ была несколько неожиданной.
— Ты сума сошёл. Зачем тебе чужие проблемы? Зачем ты лез не в своё дело?
— Лиля, чужого горя не бывает. Лицо жены мгновенно вспыхнуло:
— Бывает! Ещё как бывает! Своё горе, это когда ты в больнице оказываешься, а я места себе не нахожу. Когда дети болеют, когда тебя начинают травить сумасшедшие сопляки. Это наше горе. Зачем на себя брать чужое? Ты о нас подумал? Каково сейчас нашим девочкам?
Каково сейчас мне?! Я оторопело уставился на неё. Конечно, Лиля сейчас была взвинчена и чересчур напугана, что не удивительно.
— Лиля, а если с нашими девочками… Лиля зажала уши руками и плотно зажмурилась.
— Замолчи! Немедленно замолчи!!! Не смей так говорить! Она сейчас была похожа на подростка, спорящего с родителями.
Обвинять её в чем-то было бы слишком жестоко. После всего пережитого, мне и без слов было понятно, что происходит с моей второй половинкой. Она схватила мои руки и приблизилась ко мне на столько близко, что я видел практически одни только, блестящие от слёз, глаза с невероятно расширившимися зрачками.
— Максим, не смей больше туда лезть, — жарко зашептала мне Лиля в самое лицо. — Не смей! Забудь. Пообещай мне, поклянись. А иначе, выбирай: или я с девочками или эта Ева. Ты меня слышишь? Максим, о детях подумай. Кто для тебя важнее?
— Успокойся, не переживай. Я обещаю тебе. Вы для меня важнее всего остального. Мне едва удалось успокоить супругу. Мы бы ещё долго разговаривали, но зашла несгибаемая медсестра и строго сказала, что больше мне разговаривать нельзя и выпроводила мою Лилю. После разговора с женой, я был в бешенстве. Как эти сопляки посмели третировать мою жену и дочек? Как же я сейчас ненавидел этих юных отморозков. Я был готов просить моё избиение, но такое отношение к своей семье я простить не мог. Я позвонил следователю и рассказал о травле моей семьи. Ответ был однозначен. Нужно заявление в полицию. Без него он ничего не мог сделать. Лиля с девочками уехали из города в это же день. Уже вечером супруга зашла ко мне с дочками попрощаться и вручила, купленный для меня мобильный телефон с новой симкой. Она потребовала, чтобы я с ней созванивался никак не меньше трёх раз в день. Лиля изо всех сила старалась сдержаться и не показать детям, что у неё на душе. Жена с дочками уехала, а я остался коротать время в больнице. Утром следующего дня меня навестили сотрудники полиции. Причём ко мне заглянул тот самый сопливый оперативник. Оказывается, жена успела написать заявление в полицию на хулиганство, ущерб, погром и угрозы. От него я узнал, что репрессивный маховик закрутился: того самого Налимов и ещё двоих ребят задержали, а остальные находятся под подпиской о невыезде. В тот же день мне позвонил следователь и сообщил, что они поймали убийцу Евы. Вот так именно и сказал: «…поймали убийцу». Я ничего не смог ответить. Неужели всё закончилось? Неужели сошла на нет вся эта эпопея, которая началась со случайного разговора в автобусе?
Неужели все переживания, напряжение и боль последних дней теперь можно спокойно оставить в прошлом? Я не мог поверить в услышанное. Пока я пытался обуздать нахлынувшие чувства, следователь сообщил, что хочет провести в больнице очную ставку между мной и убийцей Евы.
По его словам, это была досадная, но необходимая процессуальная формальность. Понимание услышанного пришло не сразу. Сначала я согласился, а только потом понял, что своими глазами увижу изувера и убийцу.
Сложно сказать, что я почувствовал в это момент. После грандиозного эмоционального всплеска навалилась апатия и усталость. Я стал ждать. Убийцу привезли рано утром ещё до обхода. Дверь палаты распахнулась, и вслед за цветущим следователем вошли двое здоровенных ребят в сером камуфляже. К одному из них был прикован тщедушный человек с засаленными патлами до плеч. Если не на маньяка, то на сумасшедшего он был похож, несомненно. Именно такими изображают ненормальных в кино и сериалах. Кавалькаду замыкали три смущённо улыбающиеся медицинские сестрички, которые, как я понял, должны были изображать понятных. Следователь бубнил какие-то казённые формулировки и фразы, описывая то, что должно было сейчас произойти. А я не слушал сотрудника при исполнении, я пытался поймать блуждающий взгляд этого сумасшедшего. С каждой секундой я всё больше и больше понимал, что он не виновен. Не то, чтобы он выглядел невинной овечкой. Своим необычным видом и странным поведением он скорее пугал, но я ощущал его отстранённость от происходящего. Он никогда не видел Еву. По крайней мере, он точно не видел её живой. Даже не спрашивайте меня, как я это понял, я сам себе не мог этого объяснить. На друзьях Евы, и даже на членах нашего клуба «остановочников», не говоря уже о родных девочки, на каждом из них был некий отпечаток, который нельзя было увидеть, но можно его было почувствовать. На предполагаемом убийце этого отпечатка не было.
— Почему вы решили, что это он убил Еву? — спросил я у следователя. Сотрудник правоохранительных органов уставился на меня, как на сумасшедшего, но за него ответил именно этот бесноватый тип в замызганном плаще и рваных брюках.
— Ах, эти руки! Вы видели эти руки? Эти волшебные колдовские пальцы, эти чарующие линии, эти розовые ноготки. Сколько в них силы, красоты и неги. Как я хотел обладать этими руками. Поэтический пассаж сумасшедшего резко оборвал один из амбалов, он грубо встряхнул бедолагу и рявкнул:
— Молчать! Произошедшая сцена несколько обескуражила следователя. Он даже без своей протокольной казуистики спросил у меня:
— Вы его знаете?
— Нет, я его не знаю, — ответил я и, претворяя следующий вопрос, добавил: — и никогда не видел. Общих дел не вёл и не имею представления о том, кто он такой.
— Понятно, — удовлетворённо кивнул головой следователь. Похоже, он быстро справился с замешательством и уже, используя знакомые формулировки, спросил у психа: знает ли он меня. Гражданин сумасшедший проигнорировал вопрос следователя, уплыв взглядом куда-то в потолок. Амбал бесцеремонно схватил его лапой за голову и повернул психа лицом к следователю. Тот повторил свой вопрос. После этого амбал повернул голову подозреваемого в мою сторону. Тот некоторое время пялился на меня, а потом расплылся в придурковатой улыбке и обратился ко мне:
— Нет, я вас не знаю, но вы тоже явно видели эти руки. Я прав? Я вижу, что вы можете меня понять. Ах, как жаль, что у меня их забрали. Они были мои. Придурок явно был на своей волне. Я сомневаюсь, что так можно изображать сумасшествие. Забеспокоившийся следователь на этом закончил смотрины, попросил наших белых ангелочков расписаться в протоколе, подтверждая, что подозреваемый и свидетель не опознали друг друга. На этом спектакль был окончен, и психа уволокли в коридор, вслед за выпорхнувшими медицинскими сёстрами. Сам следователь остался и, подозрительно скосив на меня глаза, спросил:
