Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать
- Слушай меня, - сказал Рои шёпотом, в котором клокотал яд, и Асаф подумал, что так уже кто-то говорил с ним сегодня, он не помнил, кто, помнил только, что этот кто-то хотел причинить ему зло. Ну конечно: тайный агент. – Если ровно через пятнадцать минут ты здесь не появишься, тебе конец. Понял, мразь? Тебе ясно, что я сказал? Не придешь – ты для меня умер.
Асаф не ответил. Сердце его стучало. Они дружили двенадцать лет. Рои был его первым настоящим другом. Мама Асафа говорит, что в первый год в саду, ещё до Рои, Асаф был так одинок, что, когда однажды у него завелись вши, она обрадовалась, это означало, что он хотя бы был в контакте с другим ребёнком.
- Ты будешь один, - шептал Рои с ненавистью, поразившей Асафа, где только она пряталась все эти годы, - никто в классе, в школе, никто на свете не помочится в твою сторону и знаешь почему? Ты и правда хочешь это услышать? – Асаф сжался навстречу удару. - Потому что я больше не буду твоим другом.
Не больно.
- Знаешь, Рои, - сказал Асаф. Ему казалось, что он говорит сейчас почти, как Носорог, тихо, веско и категорично. – Всё дело в том, что ты уже давно мне не друг. – Он положил трубку. Хватит, подумал он без всяких эмоций, кончено.
Он пошёл и сел рядом с Динкой. Она посмотрела на него выразительными глазами. Он лёг на ковёр, положил на неё голову и почувствовал, как она дышит. Он думал, что теперь будет, действительно ли он почувствует такое изменение в школе. Ему казалось, что нет. Что все последние годы он, в сущности, был один. Всегда с Рои и остальными, делал всё с ними, ходил на вечеринки и смеялся шуткам, часами играл в баскетбол, ходил гулять в пятницу вечером, целыми вечерами сидел с ними в прокуренных кафе, в душных комнатах. Чем они занимались в эти десятки бесконечных вечеров, пропустили несколько банок пива, ухаживали за девочками, выкурили много сигарет и выпили немного водки, и он иногда вставлял несколько фраз в их разговоры об учителях, и о родителях, и о девочках, и, когда курили кальян, делал несколько затяжек и говорил, что ему нравится, а, когда танцевали, он всегда торчал у стены с кем-то из ребят, болтал с ним, пока тот не отваживался пригласить какую-то девочку и больше уже не возвращался. А на каникулах то же самое, только ещё хуже, бесконечные хождения по городу от одного кафе к другому, от одного паба к другому, и он, а что он, большую часть времени он делал огромное усилие, чтобы скрыть от них свои чувства, делал тот минимум, который от него требовался, чтобы сохранить доброе имя, и всегда после такого безмозглого и пустого вечера он чувствовал себя пуфом, набитым шариками из пенопласта. Странно, ведь он, в сущности, был одинок, но почти никогда не думал о себе так. Одинокими были другие ребята, Нир Хермец, например, у которого не было в классе ни одного друга, или гордячка Сиван Эльдор; Асаф всегда жалел их, что они так не вписываются, но каким был он сам? Что у него было?
Ему пришло в голову, что он почти никогда не говорил с Рои о фотографии. А ведь Рои знал, что Асаф каждую вторую субботу, вот уже три года, выезжает с кружком на съёмки, ездит с ними в Иудейскую пустыню, в Негев и на север, и участвует в выставках (несмотря на то, что он моложе всех там, по крайней мере, лет на десять). А Рои ни разу не спросил и не поинтересовался, и, разумеется, не был ни на одной выставке. И что ещё странно, Асаф даже и не думал рассказать ему, например, об удовольствии, которое он получает от хорошего снимка, от трёх-четырёхчасового ожидания на овсяном поле, пока тень не упадёт точно на какую-нибудь старую автобусную остановку возле пляжа Михморет, с потрескавшимся бетоном и пробивающимися из неё кустами каперсов. Как-то не находилось места для этих вещей в разговорах с Рои, и уж конечно не вчетвером. И тут он подумал о Тамар, подумал, что хотел бы ей это рассказать, описать, как сильно изменила фотография его жизнь, как открыла ему глаза на вещи, и на людей, и на красоту, заключённую во вроде бы скучных мелочах. Просто посидеть с ней однажды в каком-нибудь красивом месте, не в кафе, и поговорить с ней. По-настоящему поговорить.
Но Асаф, не питая особых иллюзий, понимал, что ураган, который он раздувает в своей жизни, сразу же утихнет, как только он встретит её, когда вынужден будет предстать перед обычным испытанием разговорами, острословием, колкостями, остроумием, оригинальностью и лёгкостью. И ещё он понимал – уже много лет он понимает это с абсолютной трезвостью – что есть только одна ситуация в мире, во вселенной, которая даёт ему шанс, что кто-то в него влюбится, и это - если она, случайно, пробежит рядом с ним всю пятитысячную дистанцию; может ему действительно нужно изменить тактику, думал он, и согласиться на уговоры его учителя выступить в соревнованиях и, может быть, там он найдёт свою избранницу, среди бегуний на длинные дистанции.
Эти мысли вызвали в нём беспокойство. Он встал, выпил три стакана воды и рассеянно просмотрел почту. Вдруг он вскинулся: зелёный конверт министерства просвещения, экзаменационный отдел. Его ждали здесь несколько месяцев, и именно сейчас он прибыл, когда родители за границей! Дрожащими пальцами разорвал, открывая: "Уважаемый/ая студент/ка, рады сообщить вам, что вы успешно сдали экзамен на аттестат зрелости по английскому языку..."
Он вскрикнул от радости одновременно с телефонным звонком, на мгновение испугался, что это снова Рои, но это был папа, радостно кричавший ему из Аризоны, через материки и океаны:
- Асафи, дружище, как дела?
- Папа! Я как раз о вас думал! Как там? Как вы долетели? Мама справилась с дверью в...?
Они говорили вместе, как обычно, кричали и смеялись. Каждая секунда стоит целое состояние, подумал Асаф, и рассердился, что не может наслаждаться разговором без всяких ограничений, такая минута наверняка стоит половины рабочего дня его отца, скажем – установка двух потолочных вентиляторов и ремонт трёх тостеров, как минимум. Не важно, к чёрту деньги, ему хотелось обнять их, обонять, раствориться в них. Тем более что это, конечно, за счёт Рели, а у Рели появилось вдруг много денег, так? Эта мысль освободила его, и он смеялся всю дорогу до Аризоны, а папа рассказывал чудеса о полёте и дороге, а Асаф сказал, что дома всё, как обычно, не волнуйтесь, я хорошо питаюсь, слежу за домом, он вдруг почувствовал, будто вернулся на несколько лет назад, когда он приходил в субботу утром к ним на кровать поваляться.
- Папа, послушай, сегодня прибыли результаты из министерства просвещения...
- Стой, Асафи, не говори мне ничего! Скажи это прямо маме!
И звук положенной трубки, и удаляющиеся шаги, похоже, что там очень большой дом; и тишина, и молчание моря посередине, и Асаф пытается угадать, какие телефонные разговоры текут сейчас по параллельным линиям, может быть, кто-то на Аляске просит руки кого-то из Турции? Может, Фил Джексон из "Лейкерса" сообщает в эту минуту Папи Турджеману из "Апоэля", что он приглашает его играть в его команде в новом сезоне? И вдруг – мама, со всем её обильным телом и душой и переливчатым смехом:
- Асафон, медвежонок, я уже так соскучилась! Как я выдержу две недели?
- Мама, ты сдала экзамен!
Тишина, и за ней взрыв криков и хохота:
- Пришло письмо? Официальное письмо? Ты проверил печать? Они пишут, что я сдала? Шимон, ты слышишь? Я это сделала! У меня есть аттестат! Ай хэв зэ аттестейшн!
И пока они там в Аризоне пляшут и обнимаются, растрачивая ползарплаты, к телефону пробирается маленькая Муки:
- Асафи? – осторожно говорит она, проверяя, что колоссальное расстояние, которое она проехала, ничего в нём не изменило. – В какой ты стране?
И он объясняет, что он остался на месте, это она уехала, а она рассказывает о полёте, как у неё болели ушки, и какой пазл ей дала стюардесса, и что есть в Америке, там есть белка. Она рассказывает о ней с подробностями, стада белок можно было бы привезти в Израиль на деньги за такой разговор, но, собственно, Рели платит, а, может, и не Рели одна, сейчас услышим, и Асаф расслабляется и слушает Муки, рассказывающую про "гватемальцев", которых ей купили, это маленькие тряпичные куклы, которых дети в стране Гватемала кладут на ночь под подушку, и каждой такой кукле они рассказывают одну свою неприятность, а на утро неприятность исчезает; Асаф, который с радостью передал бы свои проблемы таким чудесным гватемальцам, мягко просит Муки снова передать телефон маме, потому что есть один важный вопрос, о котором ещё не говорили.
- Что тебе сказать, Асафон. Он деликатный. Он обаятельный. И даже, похоже, что его мама наполовину из наших. Это то, что Рели нужно. У него здесь огромный дом, ты должен увидеть, с настоящим бассейном и джакузи, есть одна ненормальная мексиканка, которая ему варит, Рели научила её готовить наш чолнт[35], он занимает очень большую должность в какой-то компьютерной фирме...
Асаф сгибается. Садится. Вцепляется пальцами в Динкину шерсть. Как он расскажет Носорогу. Как Носорог это выдержит. Его все предали. Впрочем, Носорог всё время подозревал, что они за этим поехали, познакомиться с новым парнем Рели.
