Эльчин - Белый верблюд
- Алекпер, ты знаешь, что я всегда считал тебя одним из самых талантливых наших писателей и всегда возлагал особые надежды на твое будущее. Но порой мне делается жаль, что ты вместо романов, произведений большой формы, ставящих большие духовно-нравственные проблемы, тратишь время на мелкие вещицы... Ты ведь сам понимаешь, что если бы я был безразличен к твоей творческой судьбе, то не говорил бы об этом.
- Что-нибудь случилось, Фатулла-муаллим? (Может быть, я невольно выдал сохранившиеся с детских лет злость или враждебность к Фатулле Хатему?)
- Вот, например, сегодня мне принесли из издательства какую-то рухлядь старого поэта, как его имя? Да Саф-тара Месума. Смотрю, составитель - ты и предисловие твое. Тебе не жаль времени? - Фатулла Хатем понемногу начинал чувствовать себя как бы на трибуне или за большим столом в учреждении, как это бывало уже на протяжении пятидесяти лет; интимная часть беседы кончилась, теперь шел серьезный разговор, и я понимал смысл этого разговора.- Ну где вы находите и вытаскиваете этих пахнущих нафталином Саттаров Месумов?
- Саттар Месум,- сказал я; это тоже было одной из черт характера Фатуллы Хатема: он сознательно искажал имя человека, показывая, что человек этот так незначителен, что имя не запоминается.
- Да, да, Саттар Месум. Я знавал этого несчастного. Бедняга был падок на выпивку... Верно, в газелях, в гош-мах его чувствуется дарование, да и судьба его была трагичной; кровавые, горькие были годы; тогда не разбирали, где белое, где черное...
("Против бедняги Мирзы Саттара выступил Фатулла Хатем, будто несчастный Мирза Саттар был против нашей власти. Взял карандаш и стал подчеркивать строку за строкой газели Мирзы, тысячи толкований придумал, злодей! Мирза написал: о роза, твои шипы терзают соловья, а Фатулла Хатем говорит, что он оклеветал наше время. Ну, а кого разоблачил Фатулла Хатем, не дай бог. Дело кончено. Пропал бедняга Мирза Саттар...")
- Но, Алекпер, нельзя так увлекаться одними эмоциями... Этот безобразник Саттар Месум с утра до вечера пропадал в закусочных...
- Вы с ним бывали в закусочных?
Наступило молчание. По правде говоря, я и сам не знал, как у меня вырвались эти слова (Фатулла Хатем в жизни не пил больше двадцати пяти граммов коньяка и, наверное, никогда не был в закусочной); теперь и без того смуглое лицо Фатуллы Хатема словно еще больше потемнело перед моим мысленным взором. И напомнило мне змею, которая, свернувшись на земле пружиной, подняла головку, высунула раздвоенный язычок, уставившись на свою жертву.
- Я потому об этом спрашиваю, Фатулла-муаллим (кажется, я испугался, наверное, испугался, если пускаюсь в разъяснения), что ни от одного человека, кроме вас, я не слышал, что Саттар (на этот раз я произнес слово Саттар с особым ударением, то есть не Сафтар, а Саттар) был пьяницей...
- Моего слова недостаточно, Алекпер?
("Алейкум-салам, росток мужчины! Как я поживаю? Все у меня в порядке, только мудрости пророка Сулеймана не хватает!.. Ты знаешь, Алекпер, твой тезка Мирза Алекпер Сабир был великим поэтом! Он говорил: даже если у старика богатств не счесть, в руках у него нет и силы ребенка!.. Понял? Царствие небесное Мирзе Алекперу, он знал, что говорил!.. Царствие небесное и Мирзе Саттару, он обожал Сабира, его стихи не сходили с уст Саттара... Потому что и сам он, как Сабир, любил народ...")
- Фатулла-муаллим, книга Саттара Месума не о его приключениях в закусочных... Вы сами сказали, что об был талантливый поэт, популярен в народе, всю жизнь писал, учительствовал, был скромен. Хоть один раз нужно было собрать его стихи и напечатать. Не так ли?
- Алекпер, но ведь личность писателя должна быть совершенной, должна быть чистой, он должен жить высо кими чувствами!.. Ты знаешь, что говорили французские просветители XVIII века? Тот человек, который, взяв i руки перо, беседует с читателем, должен быть самым не порочным и чистым существом на свете!
(Если аллах выполнит мое единственное желание, i готов в ту же минуту пойти и стать моллой, или попом, или раввином в синагоге!)
- Фатулла-муаллим, разве эта маленькая книжечка Саттара Месума помешает людям жить высокими чувства ми? Саттар Месум, самое большее, рифмовал жалобы соловья на розу!
- А намеки?
- Какие намеки?
- Намеки в твоем предисловии! (...змея сжалась в спираль...)! Многозначительные абзацы, написанные тобой по поводу судьбы Саттара Месума. (Он тоже стал произносить это имя с особым ударением, как я.) Как ни крути, ни верти, но ведь они прямо в мой адрес!..
В издательствах, в редакциях газет и журналов было столько бедолаг, готовых услужить Фатулле Хатему ради проталкивания своих маленьких дел (к примеру, чтобы Фатулла Хатем помог увеличить объем книги на один печатный лист, или дать статью в журнале на три месяца раньше, .или поменять две комнаты на три, или послать в творческую командировку и прочее)... И теперь, наверное, в связи с подготовленной мной к печати маленькой книжкой Саттара Месума нашептали о ней Фатулле Хатему, и Фатулла Хатем, конечно, придумает какой-нибудь выход, который никому (в том числе и мне) не придет в голову.
- А обыватели, как они истолкуют твои абзацы? - спросил он.
- Какова истина, пусть так и толкуют.
("Правда, вы только начали печататься, все краснеете да смущаетесь, но скоро это пройдет; впрочем, если ничего не бояться, значит, ничего и никого не уважать. Ну, да это на твоей совести! Так куда мы идем и кого за тебя берем?")
- Ты еще ребенок, Алекпер!..- Вот это уже был настоящий Фатулла Хатем.Истина - весьма относительное понятие. Ты изучал те годы сугубо теоретически, а я жил в те годы, участвовал в литературном процессе тех лет. Пережил в душе все муки той сложной эпохи, противоречивой эпохи. Где ты был, когда я подвергался преследованиям?
- Вы страдали за своими большими столами?
Фатулла Хатем умолк, потом тем знаменитым сдавленным голосом, в котором совершеннб откровенно чувствовалась угроза, спросил:
- Что ты сказал?
Эсмер, хлопая ладонью по губам, делала мне знаки, чтобы я замолчал, взял себя в руки, но уж если истина так относительна, рано или поздно должен я высказать Фатулле Хатему свою истину или нет? Действительно, до каких пор мы должны разговаривать с Фатуллой Хатемом намеками; если я человек в возрасте, за пятьдесят, с поседевшими волосами и бородой (писатель!) до конца своих дней буду разговаривать с Фатуллой Хатемом одними намеками (и вообще с фатулла хатемами!), тогда чего я хочу? Зачем пишу? И как я буду писать?
- Алекпер, бала, телефоны работают из рук вон, я не понял, что ты сказал...
- Фатулла-муаллим, помните, однажды во время войны вы пришли в гости к Мухтару? Это я тогда разбил окно на веранде!..
Эсмер больше не делал мне знаков; прижав ладонь к губам, она застыла на месте (помню, я когда-то рассказывал Эсмер эту историю).
Несколько мгновений в трубке царила тишина, слышались только хрипы, шипение, и я будто видел воочию - не только слышал - эти хрипы, это шипение, потому что еще более потемневшее от гнева лицо со злобно сверкающими глазами Фатуллы Хатема опять появилось перед моим мысленным взором и это оно издавало хрипы и шипение.
- Кто такой Мухтар?
- Он жил на одной улице с Саттаром Месумом...
Снова наступило молчание, затем Фатулла Хатем тем самым угрожающим знаменитым хриплым своим голосом, отчетливо произнося слова, сказал:
- Алекпер! Я тебе - не стакан воды, чтобы ты разом меня осушил!
- Знаю! - сказал я.
Фатулла Хатем положил трубку.
Только теперь оторвав ладонь от губ, Эсмер сказала:
- Что ты наделал?!..
Даже моя жена боялась Фатуллы Хатема...
XXXIV
После того как наша улица и наш тупик осиротели, наша махалля обезлюдела, после того как у входа в тупик не стало видно ни полуторок, ни автобуса, после того как в махалле не осталось мужчин и в тупике куражился Ибадулла, однажды невеселым летним вечером тетя Ханум сказала моей маме слова, которые произвели на меня сильное впечатление. Почему эти слова так подействовали на меня? Наверное, потому, что тетя Ханум никогда в жизни (даже после того как ее большая рука так полегчала!), в отличие от других женщин нашей махалли, не показывала на людях, что и у нее душа болит, не высказывала своих сердечных горестей, не вызывала у людей слез. Мама иногда говорила о тете Ханум другим женщинам, а порой и себе: "Хоть бы поплакала, попричитала немного, облегчила бы душу-- А то молчит, не говорит ни слова, тревогу за шестерых сыновей таит в себе... Может разве такое вынести человеческое сердце?" А в этот невеселый душный летний вечер тетя Ханум на несколько мгновений устремила свои глядевшие из-под широких бровей глаза на маму и, еле шевеля тонкими губами, сказала:
- Сона, мои ребята там, мои ребята борются со смертью, а я спокойно живу тут, живу без Джафара, Адыля, Абдулали, Годжи, Джебраила, Агарагима... Я спокойно живу себе... Сона...
