Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
– Да у Мубуты такие покровительницы… Для него три «хвоста» ампутировать – все равно что два пальца обманикюрить! – Говорит вроде и уверенно, а язычок уже заносит то в кювет, то в колею.
Но флотский не больно прислушивается, у него все внимание на главного. А тот, словно разговор о ком постороннем, сидит со скучающей физиономией – настоящий герой должен быть молчаливым. Зато тренер, как тенор, кенарем заливается:
– Да за него любая из них на костер пойдет и сгореть за счастье посчитает. Он о свой агрегат простыню запросто рвет. Натянет простыню руками… р-р-раз… и насквозь.
Мубута колоду карт из кармана достал, тасует потихоньку, словно четки перебирает. А колода не простая, на рубашках фотографии голых девиц. Сам на них почти не смотрит – для нас картину гонит. А мы что? Мы слушаем и глаза таращим.
– А смог бы кто-нибудь из вас чайник поднять? – спрашивает тренер. – Смогли бы? А Мубута – запросто. И не пустой чайник, а с водой.
Я по наивности удивляюсь – чего, мол, сложного, если я двухпудовку запросто выжимаю. Тут уже и морячок не удержался, фыркнул. А до меня не сразу дошло, каким образом предлагается поднять чайник. Фыркнуть-то морячок фыркнул, но смеяться не спешил. Засомневался. Он ведь тоже кое-что успел повидать в жизни, в портовых притонах публика пообразованней сухопутной.
– Неужели в натуре сможешь? – спрашивает.
Тренер сначала побледнел, потом задергался. Себя заводил или исполнителя раздразнить пытался – непонятно. Скорее всего, и себя, и его.
– Докажи им, Мубутушка, – вопит, – изобрази специальный аттракцион для неверующих!
Один – весь на нервах, второй – само спокойствие и уверенность, выждал, когда еще раз попросят, спрятал карты в карман и говорит:
– Можно, только перед мужиками неинтересно. Посадите бабу на подоконник, а я донесу от самой двери и поставлю рядом с ней.
Неслабое заявленьице.
Тренер видит, что мы в некоторое смятение пришли, и внаглую – кует, пока тепленькие. Неужели, мол, такой пустячок организовать трудно? И тут я, чтобы совсем деревней не казаться, возьми да и спроси про Луку Мудищева. О том, что мой предок задолго до Мубуты подобные номера показывал, я для начала промолчал. Просто поинтересовался, не доводилось ли им поэмку читать. Я и сам-то к тому времени слышал ее один раз, и то не полностью. Батя из педагогических соображений этим семейным преданием с нами не делился. Но Минаичу, как завклубом, похвастался по пьяной лавочке и слова дал переписать. А тот, естественно, по секрету всему свету…
Спросил, а они вроде как не расслышали. Тренер уже воду из графина в чайник переливает. Срочно требуется девица.
У вас тоже, смотрю, глазенки заблестели. Думаете, сейчас начну врать, как пошли уговаривать однокурсниц принять участие в цирковой программе. Не буду я сочинять. Не те были нравы.
Кончилось тем, что они ушли. Когда я с перепугу начал снова про Луку долдонить, парнишечки вдруг занервничали. А ты, мол, откуда про него знаешь. Да с таким удивлением, чуть ли не с обидой. Ну я и рассказал, про кого написана поэма, чей предок прототипом послужил. И тут уже сам Мубута наконец-то вылез из панциря, дал волю африканскому темпераменту, бухнул остатки водки в свой стакан и выложил:
– Если вы такие грамотные, какого же дьявола меня пригласили? Идите сами к жене декана и договаривайтесь!
Морячок в оправдания кинулся. Требует, чтобы я извинился перед Мубутой. Ради товарища чего не сделаешь. Я готов. Даже не спрашиваю, в чем провинился. Но поздно. Мубута закусил удила, и конец всякой дипломатии. Морячок в коридор за ними выскочил, предложил проводить. Они его отправили назад. Тогда и в нем гордость заговорила. И заговорила языком любимого боцмана.
Кстати, наутро он узнал, что приказ подписан. А начальство свои приказы отменять не любит. Так что хлопоты были напрасные.
Морячку пришлось уезжать. А весной не стало Мубуты. И погиб он, как говорится, на боевом посту. Ночью к его знакомой возвратился муж, а дальше, как в анекдоте, только смеяться не хочется – Мубута, спасая честь дамы, хотел спуститься по балконам и сорвался. Но у него еще хватило сил добраться до дома и лечь в ванну. Там его и нашли.
Народищу на похороны собралось – весь двор заняли. Машина с гробом еле выехала. Но мужиков почти не было, изредка мелькнет похмельное лицо, как сорняк на цветочной клумбе, а в основном – женщины, от пацанок в пионерских галстуках до солидных дам, одна даже в черной вуали стояла. Блондинки, брюнетки, худенькие, пышнотелые… и у всех глаза на мокром месте. К знакомой однокурснице подошел, скромненькая такая девчоночка, кто бы сказал – не поверил бы, не с того куста ягода. Осторожненько, с извинениями, чтобы не обидеть, спрашиваю.
– Нет, – говорит, – не знала его, но подруги рассказывали. Такая романтическая личность… – И носом зашмыгала.
Вот что значит слава. И я, после того как на похоронах побывал, засомневался – так ли уж много было выдумки в легендах о нем.
История с порнографией
Перед отъездом флотский подарил мне картинку на память – шикарная мулатка с обезьянкой на плече. Любоваться красотой в одиночку по меньшей мере скучно – радостью всегда хочется с друзьями поделиться. Похвастаться, если хотите. Вот я и повесил живопись над койкой. А рядышком пристроил вырванный из журнала «Физкультура и спорт» портрет двукратного олимпийского чемпиона по штанге Томи Коно – был такой орел, по кличке Железный Гаваец. Он и в конкурсах культуристов выступал, там его мускулатуру и сфотографировали. Красивая компания – Железный Гаваец, бронзовая мулатка и симпатичная шимпанзе – смотри и радуйся.
Но долгие радости, очевидно, не для нас. В комнату заявился председатель студсовета Федя Проценко со свитой. Не специально ко мне – просто очередной санитарный рейд по борьбе с мелкими недостатками. Приблизительный срок операции нам подсказали – посуда была сдана, пол надраен, койки заправлены набело: приходите свататься, мы не станем прятаться. Пришли. Придраться не к чему. И тогда Федя указывает на картинки. Красоту безобразием обзывает. Голос возмущенный, а глазоньки-то липучие. И свита его тоже не отворачивается. Ругаться с выдвинутыми начальниками я не собирался, знал бы, что претензии будут, снял бы перед их приходом. Но мне, дураку, думалось, что никаких приличий я не нарушаю, наоборот, на похвалу рассчитывал. Потому и спросил с чистым сердцем, что он имеет в виду. А Федя пальцем в стенку тычет и кричит:
– Кто это такие? Почему порнографию развели?
Чемпион, говорю, и знаменитая актриса. Про актрису на ходу придумал, даже имя какое-то нерусское назвал.
– А мне какая разница – чемпион или нет. Если голый, значит – порнография. – Говорит про гавайца, а пялится все-таки на мулатку, да и как на нее не смотреть, если она вся из себя. Даже Федя это понимает, но сказать стесняется.
Ну и я в том же духе, не касаясь женщин, спокойными словами говорю, что люди сфотографированы в пляжных костюмах, а обезьяна в естественном виде, как и положено натуральному животному.
Свита захихикала, и он принял это за оскорбление. Морда сразу же, как погоны милиционера, сделалась.
– Убрать, – орет, – немедленно!
Если бы не такой тон, я бы, наверное, и убрал. Первокурсник все-таки – куда мне с властью тягаться. Но если уж закричали… Не бросаться же приказ исполнять. Не в армии пока что. Стою. На всякий случай, помалкиваю.
А он совсем раскипятился:
– Убрать! Кому сказал!
Я ни с места. Руки по швам.
Тогда он перегнулся над кроватью и сдернул сам. Ладно бы хоть себе замылил, так нет же – разорвал на мелкие кусочки и на пол бросил. Санитарный рейд называется… Фельдфебель – он всегда фельдфебель. Его и в председатели студсовета выдвинули только за то, что койку идеально заправлял, ну и партийный, конечно, был, еще с армии, других заслуг за ним не числилось. Разве что упорство?! Но это с какой стороны посмотреть. Толковому парню оно, может быть, и в пользу, а дураку – всегда во вред.
Надругался он над бедной обезьянкой, вывел в своей черной тетрадке нехорошую оценку против нашей комнаты и удалился наводить дальнейший порядок.
А что мне делать?
Собрал клочки с пола. Но красота – штука цельная, в обрывках она умирает. Пришлось нести в мусорное ведро.
Неделя прошла, потом вторая… Сплю плохо, даже аппетит потерял. Вы когда-нибудь видели первокурсника из общаги, страдающего отсутствием аппетита?
Вот именно. Болезнь. Нервная почва истощилась, пересохла и потрескалась.
Чтобы хоть как-то утешиться, повесил на место прежних картинок портрет Карла Маркса. А что? Мужчина видный. Борода шикарнее, чем у самого Фиделя Кастро, любимого героя нашей юности.
С Марксом на стене вроде как и поуютнее стало. И сон появился, и аппетит.
Подошло время очередного санитарного рейда. Заявляется Федя и сразу же упирает взгляд в стенку над моей койкой. А соображаловка-то несмазанная. Смотрит и не врубается.
