Сергей Кузнечихин - БИЧ-Рыба (сборник)
Изучали эту науку по книге Посвянского, который в нашем же институте и преподавал. Легендарная личность. Если ему чертеж на зачетах приносили и он замечал пустующее место, сразу же припечатывал туда свою переднюю конечность с растопыренными пальцами и обводил красным карандашом. А лапища у него была больше, чем у скрипача Паганини. С таким пялом в пристенок бы играть – наверняка больше бы заработал, чем лекциями, да, видно, никто вовремя не подсказал. Но Посвянский читал на более серьезных факультетах, а нас просвещал его заместитель. Все знали, что между ними кошка пробежала, но, сдается, не одна даже, а целая дюжина, и все черные. Фамилию заместителя я, к сожалению, забыл, но мужик ни в чем профессору не уступал, пожалуй, даже и остроумнее был, вот только учебника своего не имел, приходилось читать лекции по книге любимого недруга. Наверное, поэтому и заверял нас, что начертательная геометрия – самая простая из всех наук, любой дурак в ней за три дня разберется, достаточно усвоить, что такое фронталь, вертикаль и горизонталь… а дальше уже семечки. Рассказывали, будто на экзамене какой-то наивный студент вздумал доказать ему свою правоту и сослался на учебник Посвянского.
– Молодец, – похвалил он, – давай зачетку, а пока я расписываюсь, будь ласков, сходи, открой дверь, а то душно в аудитории.
Студентик на радостях бежит исполнять, а зачетка вслед за ним. Хотел, наверное, чтобы она в дверь вылетела, но промахнулся чуток. Зачетка в косяк ударилась. А девица одна возьми да и заметь:
– Точное попадание в горизонталь.
– Кто сказал? – спрашивает он.
Девица скромничает.
– Если не признаетесь – всем двойки поставлю.
Староста группы, заботясь о коллективе, мужественно показывает на любительницу шуточек. Преподаватель и у нее зачетку требует. Девчонка одной рукой книжку протягивает, другой – слезы по лицу размазывает.
– Ставлю тебе отлично, потому как суть науки на лету усвоила, – говорит на полном серьезе.
И не обманул. Вывел пять баллов и в зачетке, и в ведомости.
Что такое фронталь, вертикаль и горизонталь, я вроде бы понял, а дальше, там, где, по его словам, семечки были, в семечках я завяз, погряз и запутался. Сокол на лету хватает, а ворона и сидячего не поймает, но петуху, к примеру, и даром не надо того, что сокол с вороной ловить пытаются, у него другое назначение. И мне тоже все эти абстракции не интересны, мягко говоря. Прежде чем понять, мне пощупать надо. Давайте любой механизм, от импортной стиральной машины до нашего комбайна, давайте ключ с отверткой, и я разберусь, что к чему, без всякой начертательной геометрии…
И вот наступила первая сессия, первый экзамен, и по закону подлости – начерталка. Беру билет и сажусь грустить. Что-то я, конечно, знал, готовился все-таки, но знал приблизительно и не то, что в моем билете. Но сдаваться без боя – не по-нашему. Чтобы мысли быстрее раскрутились, начинаю карандаш в пальцах вертеть. И так увлекся, что карандаш выскочил. Нагнулся за ним под стол, а начертальщик в этот самый момент объявляет:
– Кто первым пойдет сдавать, тому пятерку поставлю.
Я поднимаю голову, чтобы на смельчака посмотреть… И затылком – об столешницу. Не сказать, что сильно, но громко. Держусь за темя и совершенно непроизвольно бормочу:
– Аккурат в горизонталь врезался.
Он засмеялся. А я-то, разумеется, помню про девицу, которая пять баллов за такую же горизонталь заработала. Хватаю зачетку и – к его столу. Смех его за приглашение принял, желаемое – за действительное. Сказку – за быль. Сон – за явь. Да так уверовал в этот сон, что без малейшего сомнения сую зачетку ему под нос и даже не присаживаюсь, зачем лишними разговорами время у занятого человека отнимать. Он то в зачетку посмотрит, то на меня. А я в недоумении. Я жду, когда обещанную пятерку выведет. А он почему-то спрашивает:
– Ты задачку решил?
– Нет, – говорю. – А зачем, я же горизонталь нашел.
– Ну ты и ухарь! – удивляется.
А я, к моему счастью, этого удивления понять не могу. Если бы понял, то завилял бы, как колесо на малой скорости, и все бы пропало. Но я, говорю же, уверовал в желаемое. Я сам его удивлению удивляюсь.
– Не ухарь я, – заверяю профессора, – вы же сами пятерку обещали.
– Кто тебе это сказал? – спрашивает.
А я ему: и вы, мол, говорили, и многие другие рассказывали. Вполголоса объясняю, словно больного успокаиваю.
И дошло. Посмотрел на меня внимательно, усмехнулся, раскрыл зачетку и написал: «отлично». А я забрал ее, повернулся и вышел, даже спасибо не сказал. В коридоре зачетку раскрыл – все верно, без обмана, да я, собственно, и не удивляюсь, уверен в своей правоте и торжестве справедливости. Других успокаиваю – не бойтесь, мол, дяденька добрый, пятерки, почти не спрашивая, за голую сообразительность ставит. Балагурю в радостном хмелю. Даже когда отличник наш вылетел после меня с пустой зачеткой, я все еще не отрезвел. Не повезло, думаю, парню, на экзаменах всякое бывает. Но потом еще один вылетел, и еще… и все с претензиями к Петухову. Тут-то меня и прострелило, что я действительно ухарь, да еще какой ухарь. Ох и лишенько мне стало, хоть топись. Но ведь не специально же. Не хотел я другим напакостить…
Следующий экзамен через три дня был, историю партии сдавали. Готовиться я, разумеется, не мог. Переживал. И, самое смешное, что снова чуть на дурачка не проскочил. Но бес попутал. Сам себя перехитрил. Вопросик попался простенький, про Гражданскую войну, а кто про нее не знает – Котовский, Махно, партизан Железняк, Олеко Дундич… «там вдали, за рекой засверкали штыки, голова обвязана, кровь на рукаве, уходили комсомольцы…» – это я и без подготовки мог. И отвечал не плешивому зануде-профессору, а помощнице его, добрейшей тетке. Травлю и чувствую, что ей нравится. Четыре балла, думаю, обеспечено. А то и – пять! Отстрелялся по билету, а она дополнительный вопрос задает о Брестском мире. Это я тоже знаю, но отвечать не тороплюсь. Дело в том, что профессор не разрешал помощнице ставить выше четверки. Кто претендовал на «отлично», должен был пересаживаться к нему на собеседование. Но я-то не претендовал. Она повторила вопрос. Я молчу. Она – второй вопрос, и снова, как назло, простой. А я опять не отвечаю. Вижу – лицо у нее поскучнело. Соображаю – пора кончать притворяться, зачем хорошего человека разочаровывать. Меняю тактику. Она спрашивает про левых эсеров, об их отношении к революции. Я счастливым голосом докладываю, что они были злостными противниками. Она плечами пожала и попросила объяснить – почему. А как объяснять? Не рассказывать же, как родного деда приняли за левого эсера и объявили врагом народа. Поэтому стараюсь домыслить: если враг народа – значит, против советской власти, значит, за царский режим и так далее. Но домыслы мои расстроили добрую тетку еще сильнее.
– Так хорошо начинали, – говорит, – я уже хотела четверку ставить, а теперь придется еще раз встретиться.
Там аукнулось, а здесь откликнулось, дед из-за левых эсеров два срока оттянул, и я без стипендии остался. Вот ведь какая вредная партия.
Черно-белый телевизор
Петуховы – люди пестрые, но одна общая черта в нашем расхристанном роду все-таки держится – мы не любим жаловаться на жизнь. Я, разумеется, не самый яркий листик на этом дереве, но в излишнюю скромность впадать не собираюсь. Короче, не стал говорить старикам про неприятности с левыми эсерами, внушил им, что все экзамены сдал и заработал стипендию. Однако желудок мой, как соловей, его баснями не накормишь. И устроился я ночным директором на стройбазу. Нет, не сторожем. Начальник прочитал мое заявление и почему-то не нашел ни одной ошибки, а главное, завитушки на росписи моей очень ему понравились, и он решил, что человеку с таким красивым автографом можно доверить должность диспетчера.
Принимал ночные грузы, сдавал под охрану сторожихи Романовны и заполнял всякие там накладные, а за это получал семьдесят два целковых. Можно даже сказать, что я все-таки поскромничал, когда врал старикам про стипендию – зарплата перекрывала не только повышенную, но и Ленинскую. А работенка – не бей лежачего. Кстати, почему лежачих надо бить – до сих пор не понимаю, но это к делу не относится, короче, не пыльная работенка и не потная.
Месяц отдиректорствовал, и наступило Восьмое марта – любимый день мужчин и двойной тариф для тех, кто в море и на зимовках. Я принес огнетушитель портвейна, Романовна – закусить. Сидим, выпиваем за здоровье женщин вообще и Романовны в частности, она этого очень даже заслужила. Всю молодость партизанила в белорусских лесах, потеряла там двух мужей и собственноручно застрелила одного полицая. Полицаев она не любила, но еще сильнее не любила бухгалтеров, не могла простить, что с нее, заслуженной партизанки, высчитывали за бездетность. Если бы эти клуши из бухгалтерии поморозили свои задницы в землянках, даже не две зимы, а хотя бы неделю, тогда бы подумали, у кого и за что надо высчитывать. Налили по второй. Гость на пороге – дядя Коля, муж Романовны. Глянул на стол, и строгость на лицо надвинулась.
