Брет Эллис - Правила секса

Преподавательница, крупная, дружелюбная на вид тетка (но не для оттяга), спрашивает:

— Шон?

Кладу ногу на ногу (никто не видит, просто рефлекс), выпрямляюсь:

— Да?

— Будь добр, расскажи нам, что означает последний абзац, — говорит преподавательница.

Все, что я могу сказать:

— Э-э.

Смотрю в последний абзац.

— Просто перескажи его вкратце для нас, — говорит преподавательница.

— Пересказать, — повторяю я.

— Да, — кивает преподавательница. — Перескажи.

— Ну…

И теперь у меня появляется ужасное ощущение, что эта девчонка в темных очках смеется, потешается надо мной. Я окидываю ее быстрым взглядом. Не смотрит. Гляжу на эссе. Какой последний абзац? Лорен.

Преподавательница теряет терпение:

— Что он, по-твоему, означает?

Я пробегаю глазами последний абзац. Что это? Средняя школа, черт подери? Брошу колледж. Я надеюсь, что, если еще потуплю, она спросит кого-нибудь другого, так что ждем. Люди таращатся. Парень с рыжим ежиком и значком «Ты псих» на потрепанной черной куртке, как у Неру, поднимает руку. Так же поступает и дебил в конце стола, который выглядит будто он солист City Rollers. Даже блондин из Эл-Эй, с айкью, должно быть, не выше сорока, умудряется поднять загорелую руку. Что, черт подери, здесь происходит? Брошу колледж. Учился ли я вообще чему-нибудь?

— О чем он, Шон? — спрашивает преподавательница.

— Он про его недовольство правительством? — пытаюсь угадать я.

Девчонка в солнечных очках поднимает руку. «У тебя колпачок все время вставлен, куда бы ты ни шла?» — хочу заорать я, но останавливаю себя, потому что идея меня и впрямь сильно воодушевляет.

— На самом деле наоборот, — говорит преподавательница, стопроцентно лесбиянка, перебирая пальцами длинную нить бус — Клей? — спрашивает она.

— Ну, это самое, у чувака был полный депресняк, потому что, ну, чувак превратился в жука и психанул…

Я опускаю глаза, и мне хочется заорать: «Эй, да это же гребаный шедевр!» — но я не читал его, поэтому не могу.

Девчонка, сидящая напротив, не похожа на Лорен. Никто не похож. Она кладет в рот полоску жевательной резинки. Больше не вставляет.

Я вышел на перерыв с намерением не возвращаться обратно на занятие, но от этого не легче, так как мне надо встретиться с моим научным руководителем мистером Мазуром, чей офис находится в Варне. Известном еще как Головомойка. И, поднимаясь по небольшой гравийной тропинке, я думаю, чем прямо сейчас, в эту секунду, занята Лорен. Она у себя в комнате в Кэнфилде или с друзьями вырезает тыквы и напивается в Сване? В танцевальной студии? В компьютерном зале? С Витторио? Нет, Витторио уехал. Со Стампом? Может, она просто шляется по общему корпусу, болтая с Джуди, или Стефани, или еще с кем из своих чертовых подруг, читает «Тайме», пытаясь разгадать пятничный кроссворд. Я крепче запахиваю свое пальто. Меня тошнит. Ускоряю шаг. Навстречу по тропинке движется шведка из Бингема, которая мне всегда казалась типа смазливой (еще она ебется с Митчеллом). Я понимаю, что мне придется пройти мимо шведки и что-нибудь сказать или улыбнуться. Промолчать было бы слишком грубо. Но она проходит мимо, улыбается и говорит: «Привет», а я ничего не говорю. Я почему-то никогда шведке и слова не сказал, и, чувствуя за собой вину, я оборачиваюсь и громко произношу: «Привет!» Шведка оборачивается и заинтригованно улыбается, а я припускаю трусцой к Варну, краснея, в сильном замешательстве, прохожу через главный вход, машу Гетчу, который устраивает выставку каких-то окаменелостей, поднимаюсь по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки зараз, и вот офис Мазура. Уф, запыхался, стучу в дверь.

— Входите, входите, — произносит мистер Мазур.

Захожу.

— А, мистер Бэйтмен, приятно вас видеть хоть раз в… месяц, что ли? — вопрошает саркастический гад.

Я ехидно улыбаюсь и падаю на стул напротив стола Мазура.

— Где вас носит? Нам надо встречаться каждую неделю, — говорит Мазур, откидываясь назад.

— Ну… — (Ясен пень!) — Я был очень занят.

— Да неужели? — спрашивает Мазур с ухмылкой.

Он проводит рукой по своим длинньгм седым волосам, раскуривая трубку, как истинный представитель богемы на пенсии.

— Я получил вашу записку. В чем дело? — Понятно, что ничего хорошего.

— Да. Видите ли… — Он копается в бумагах. — Насколько вам известно, сейчас середина семестра, и до моего сведения дошло, что вы наверняка завалите три из четырех предметов. Это правда?

Я стараюсь выглядеть удивленным. На самом деле я считал, что я завалю все четыре. Пытаюсь угадать, какой же я сдам.

— Э-э, ну да, у меня трудности с парой предметов. — Пауза. — Я не смогу сдать семинар по скульптуре?

— Да, действительно, не сможете, — произносит Мазур, бросая зловещий взгляд на розовый листок бумаги в руках.

— Не понимаю, как это, — произношу я невинно.

— По-моему, мистер Винтер сказал, что ваша работа за первое полугодие, во всяком случае у него сложилось такое впечатление, состояла в том, что вы просто склеили три камня, которые нашли за вашим общежитием, и выкрасили их в голубой цвет. — Мазур принимает огорченный вид.

Я не говорю ни слова.

— Также миссис Расселл сообщает, что вы регулярно пропускали занятия, — говорит Мазур и пристально на меня смотрит.

— А что тогда я сдам?

— Ну, мистер Шонбек говорит, что у вас все в порядке, — говорит Мазур с удивлением.

Какой еще мистер Шонбек? Ни разу не был на паре у Шонбека.

— Ну, я болел. Болен был.

— Больны? — спрашивает Мазур и огорчается еще больше.

— Ну да, болен.

— Так-так.

Наступает неприятная тишина. От запаха трубки Мазура подступает тошнота. Желание уйти невыносимо. К тому же меня бесит, что Мазур говорит с легким британским акцентом, хоть он и не из Англии.

— Стоит ли говорить, мистер Бэйтмен, э-э, Шон, что ваша ситуация, скажем так, довольно… нестабильная?

— Нестабильная, да, ну, э-э…

— Что мы предпримем по этому поводу? — спрашивает он.

— Я все утрясу.

— Да? — вздыхает он.

— Да. И не сомневайтесь.

— Ну ладно, ладно. — Мазур выглядит озадаченным, но, произнося это, улыбается.

— О’кей? — Я поднимаюсь.

— Я не против, — говорит Мазур.

— Ну, до встречи? — спрашиваю я.

— Ну, я бы не против, — смеется Мазур.

Я тоже смеюсь, открываю дверь, оглядываюсь на Мазура, который прямо лопается от смеха, еле сдерживается, закрываю дверь и уже планирую свой передоз.

У меня в комнате Беба — девушка Бертрана. Она сидит на матрасе под черной доской во всю стену, которая досталась нам вместе с комнатой, на коленях у нее вырезанная тыква, вокруг валяются старые номера «Дитейлз». Беба на втором курсе, она страдает булимией и читала «Эди» с тех пор, как оказалась здесь в прошлом сентябре. Телефон Бертрана у нее на плече, скрытый обесцвеченными перекисью волосами до плеч. Она прикуривает и вяло машет мне, когда я прохожу через прорезь в парашюте. Я присаживаюсь на свою кровать, закрыв лицо руками, в комнате слышна только Беба:

— Да, я думала, можно ли взять завтра, скажем, где-то в полтретьего?

Порванный галстук все так же свисает с крюка, и я дотягиваюсь, срываю его и швыряю об стену. Начинаю рыться по комнате. Найквил кончился, либриум и ксанакс тоже. Нахожу бутылочку актифеда, высыпаю содержимое в потные ладони. Все двадцать штук. Оглядываю комнату, чтобы принять их с чем-нибудь. Слышу, как Беба вешает трубку, затем раздаются Sio-uxsie and the Banshees.

— Беба, у Берта там ничего попить нету? — взываю я.

— Дай посмотреть.

Слышу, как она убавляет звук, через что-то переступает. Затем в прорезь парашюта просовывается рука, протягивая мне пиво.

— Спасибо. — Я беру пиво.

— У Алонсо еще есть кокаин? — спрашивает она.

— Нет. Алонсо поехал в город на выходные, — говорю я ей.

— О господи, — стонет она.

Думаю, стоит ли оставлять записку. Типа объясняющую, почему я это делаю, зачем глотаю весь этот ак-тифед. Звонит телефон. Беба подходит. Я ложусь, приняв пять. Пью пиво. «Грольш» — что за мудак. Беба ставит другую кассету, The Cure. Я принимаю еще три таблетки. Беба говорит:

— Да, я передам ему, что звонил Жан-Жак. Верно, да дa, да, да дa.

Начинаю засыпать, хохоча, — я что, действительно пытаюсь передознуться актифедом? Слышу, как Бертран со смехом открывает дверь:

— Я вернулся. Я поплыл.;.

Но в какой-то момент после девяти меня будит Норрис. Я не умер, только живот болит. Я под одеялом, но все еще в одежде. В комнате темно.

— Ты ужин проспал, — говорит Норрис.

— Проспал. — Пытаюсь сесть.

— Проспал.

— Что я пропустил? — Пробую отклеить язык от нёба, очень сухого и черствого.

— Лесбийский махач. Конкурс по вырезанию тыкв. Весельчак Свинтус проблевался, — пожимает плечами Норрис.