Владимир Кунин - Путешествие на тот свет
— Помолчите, мистер Бриджес, — сказал ему Эдуард Юрьевич. — Я же ничего не слышу!
— А что вы можете там услышать?! — заорал Бриджес. — Три дня ни крошки хлеба, ни капли виски! Я пуст, как барабан! Там у меня ни черта нет! Тишина! Вакуум!.. — Он повернулся к Тимуру: — Сколько можно морить меня голодом, сэр?!! Какая-то инквизиция!..
— Да не крутитесь вы, черт бы вас побрал! — вдруг повысил голос Эдуард Юрьевич. — Не дышите, сэр!
Это было так неожиданно, что Джефф Бриджес даже струсил и заткнулся, затаив дыхание. Для Тимура и Луизы такое проявление характера у Эдуарда Юрьевича было равносильно потрясению. Тимур и Луиза переглянулись и уставились на перетрусившего Джеффри Бриджеса.
— Можете дышать... — устало проговорил Эдуард Юрьевич и встал со специальной так называемой функциональной кровати Бриджеса.
— Ну как? — спросил его Тимур.
— Легкие хрипы в верхних отделах, чуть приглушенные тона... А так — все в порядке...
Он повесил себе на шею фонендоскоп и вышел из изолятора. Тимур хотел было тоже выйти, но Бриджес, видимо, решил произвести впечатление на семью Сердюков и заорал:
— Док, я надеюсь, вы у меня там ничего лишнего не отхватили?
Тимур задержался в дверях и сказал Джеффу:
— Во-первых, не орите так. У вас разойдутся швы, и вы испортите мне всю работу. А во-вторых, у вас в гостях дамы, при которых я бы на вашем месте не рисковал продолжать разговор на эту тему. — И уже выходя из изолятора, по-русски добавил: — Продолжаем спектакль нашего маленького домашнего театра. Ваш выход, Луиза!
— Этот док — грандиозный парень! — сказал Бриджес Сердюкам. — Интересно, пьющий он или нет?
Перезрелая Галю Сердюк, густо покраснев, достала из сумки маленький букетик цветов, неизвестно откуда взявшийся посередине океана, и поставила его в стакан с водой на специальную тумбочку, привинченную к полу.
Стакан на тумбочке был тоже в специальном углублении, чтобы во время качки он не смог опрокинуться. Здесь, в этой маленькой клинике, вообще все было сугубо специальным и мореходно-специфическим.
Бриджес посмотрел на цветочки в стакане, сказал негромко:
— Я очень тронут... А глотка выпивки у вас нет?
Галю виновато пожала плечами, погладила толстую руку Бриджеса, поросшую рыжими и седыми волосами.
— Сэр! — торжественно провозгласил папа Пол Сердюк. — Ваше место за нашим общим столом ждет вас. И как только вы сможете...
— Я и сейчас могу! — нагло заявил Бриджес.
Тут Луизе надоело ждать, когда наконец закончится эта сентиментально-торжественная сцена любви и братания разных народов, и она на очень неплохом английском языке сказала Джеффу:
— Мистер Бриджес! Попросите прощения у своих гостей, и...
И Луиза выразительно посмотрела на задницу Бриджеса.
Джефф обреченно вздохнул и с выражением страдания на небритой физиономии слегка переместился на бок. Сердюки деликатно отвернулись.
Луиза сделала Бриджесу укол, размассировала место укола ваткой и прикрыла Бриджеса одеялом.
— О'кей?
— О'кей, о'кей... — проворчал Джефф Бриджес. Потом вдохнул полной грудью и, не выдыхая, собрал, как говорится, свою волю в кулак, мобилизовал все немногие оставшиеся после операции силы и с величайшим трудом выговорил по-русски:
— Бла-га-дарь-ю... — Отдышался немного и добавил: — Луиза!
— Молодец! — похвалила его Луиза и вышла.
Большой знаток русского языка, Пол Сердюк восторженно зааплодировал. Его жена, ничего не поняла, но тоже похлопала в ладоши.
А Галю Сердюк, со своей чисто славянской бабьей жалостью к хворому мужику, уставилась на Джеффри Бриджеса глазами влюбленной лошади...
* * *... По тому самому поэпизодному плану, который Сергей Александрович Мартов составил в самом начале работы над этим документальным сочиненьицем и который он сам же беспардонно предавал при первом удобном случае (а иногда и возвращался к нему, как блудный сын в отчий дом), сразу же после сцены в палате Джеффа Бриджеса следовал еще один эпизод, по сентиментализму и переслащенному слюнтяйству превосходящий все, что было написано Мартовым до сих пор...
Причем самое ужасное было то, что четыре года тому назад этот эпизод действительно имел место в жизни некоторых подлинных героев незаконченной истории под названием «Путешествие на тот свет».
И после долгих размышлений о дурновкусии в сегодняшней целлофанированной литературе, творимой в умопомрачительно короткие сроки большими бригадами под одним, уже «раскрученным», именем, Мартов не смог обидеть людей, которых успел полюбить. Как и любой одинокий пожилой человек, он невольно тянулся к чужому семейному теплу, с тайной, непроизносимой надеждой на то, что, несмотря на огромную разницу в возрасте, и он сможет быть кому-то интересен или даже — необходим...
Нежное и благодарное отношение литератора к своим героям победило, и Мартов решил хоть в этом-то не отклоняться от поэпизодного плана. Как бы его потом за это ни клеймили!..
* * *... И снова «Федор Достоевский» стоял у портового причала одного полуострова, который во всех туристических фирмах мира значился чуть ли не центром Млечного пути международного морского и авиационного туризма!
Как и в прошлый раз, когда стояли совсем неподалеку от Африки, судно у причала было почти пустым, если не считать значительную часть команды, несущую свои обязательные вахты.
На шлюпочной палубе готовились к планово-круизным торжествам, и электрики, в том числе и Луизин Валерик, развешивали гирлянды разноцветных лампочек. Всей подготовкой к празднику руководили старший пассажирский помощник Константин Беглов и боцман Алик Грачевский...
Пассажиры русского лайнера и пара сот человек команды, смешиваясь с толпами туристов из всех стран мира, шатались по лавочкам и магазинчикам, передвигались по прозрачным трубам-коридорам гигантских аквариумов, а над ними и вокруг них проплывали феерически грациозные, жуткие разные акулы и огромные черные крылатые скаты с тонкими и длинненькими хвостиками, похожими на оперные китайские косички из «Чио-Чио-сан»...
Были там и крокодильи фермы, и бассейн с пятитонными дрессированными касатками, ничуть не уступающий знаменитому калифорнийскому «Морскому миру» под Сан-Диего...
Пальмы, солнце, рикши, прогулочные коляски с очень большими тяжеловозными мохнатыми конями...
А через городские площади медленно плывут разукрашенные и затейливо разрисованные старинные японские и американские автомобили, из улицы в улицу неспешно перетекает людской поток всех цветов кожи...
Таня Закревская, переводчица с французского Лялька Ахназарова и доктор Тимур Петрович Ивлев стояли у витрины «собачьего» магазина.
За витринным стеклом был устроен маленький лужок с настоящей травой и площадочками на разных уровнях. По этим площадкам и по этому декоративному лужку прыгало, валялось и бродило не меньше полутора десятков собачек детско-щенячьего возраста.
Но Таня смотрела только на одну собачку. Она была самой кудлатой, скорее всего наиболее беспородной, и самой маленькой. Она сидела за стеклом как раз напротив Тани и тоже смотрела на нее во все глаза.
Таня что-то прошептала ей, и собачка, словно услышав и поняв Танины слова, привстала и нервно переступила своими толстенькими детскими лапками.
— Лялька!.. Тимур!.. Посмотрите, какая прелесть... — тихо сказала Таня.
Но в эту секунду с другой стороны неширокой улички Тимура окликнул взмокший от жары толстый главный механик судна Боря Сладков:
— Тимур Петрович! Доктор Ивлев!.. Консультация необходима!
— Идите потихоньку, — сказал Тимур Тане и Ляльке. — Я догоню вас.
Он перешел улицу, и Сладков показал ему на электронный прибор для измерения давления крови и пульса, выставленный в аптечной витрине.
— Как думаете, Тимур Петрович, может, взять мне эту штуку для папаши? Стенокардия который год его мучает...
Но Тимур решительно возразил:
— Во-первых, эта штука не очень надежная, а во-вторых, когда вернемся домой, пройдитесь по питерским аптекам. Этого добра у нас теперь — хоть завались! — Он вгляделся в ценник прибора. — И намного дешевле, кстати!
— Спасибо, доктор! Сберегли мне денежку...
Но этого Тимур уже не слышал. Он смотрел на другую сторону узкой улочки и видел, как Лялька Ахназарова и Таня отходили от витрины с собачками. Таня глаз не могла оторвать от того кудлатого песика.
А песик, глядя на Таню, шел за ней через всю витрину, пока не наткнулся на стенку...
В вечернем океане, по черной воде, с погасающей на горизонте светлой полоской уже зашедшего солнца полным ходом, изо всех своих сорока двух тысяч лошадиных сил, шел «Федор Достоевский»...
Шлюпочная палуба и ют сверкали гирляндами разноцветных лампочек.
Приглушенно играл оркестр. Сновали официанты с подносами — разносили высокие бокалы с шампанским и маленькие рюмочки с водкой...
