Петр Алешковский - Рыба. История одной миграции
– Как?
– Колька, он опять под навязкой?
Но Колька яростно мел двор и сделал вид, что не расслышал.
– Тебе лучше не знать, а мы с женой через это прошли. Я своего в больницу не сдал, привез сюда, спрятал от армии, если упекут – там снова на иглу сядет, тогда каюк, папа-мама не помогут.
С того дня я стала по-другому смотреть на Федю и его сына. Да и он, выговорившись, стал ко мне относиться добрее, только мальчишка по-прежнему меня сторонился, как сторонился всего мира – угрюмый, неприветливый, исполнительный, как робот, для которого жизнь закончилась, так и не начавшись. Петровна, конечно, с удовольствием меня просветила: Антон Колчин жил на втором этаже года два – квартиру ему купил отец-фотограф.
– Ты его знаешь, строгий такой, как отставной военный, на девятом живет. Только Антон начинает бузить, папаша его быстро в укорот – и в больницу. Парень – конченый наркоман, а мать и носу не кажет, один раз ее видела: интеллигентная женщина, а прошла – не поздоровалась.
Это когда Антона в последний раз увозили. Он ведь парень золотой, все рвался мне помогать, когда я этажи мыла, – ведро с водой поднесет, в квартиру пустит воды набрать, чтоб я в подвал не ходила, только губит себя, не знаю зачем.
– А девчонка?
– Юлька? Если б не она, Антошка давно б загнулся, она за ним ходит, как мама родная, потому что сперва он за ней ходил. У нее отец – большой генерал, только она с ним не живет. Они сейчас по очереди гудят.
Я рассказала ей о лестнице из простыни.
– Знаю, а что поделаешь – страхи мучат, хорошо, если ночью прокрадется, а то будет скрываться, пока милиция не отловит.
После такого рассказа выходить вечером на уборку мне как-то расхотелось. Я уложила бабушку спать и решила, что вымою все завтра.
Села в кресло рядом с больной, пригрелась под теплой лампой.
Накатила грусть – вспомнила Павлика, Валерку, наших в Харабали, последнее письмо пришло от них три месяца назад еще в Волочек, моего лесного адреса они не знали. Бабуля спала тихо, как-то незаметно заснула и я сама. Тут же начал сниться бесконечный кошмар – кто-то страшный и безликий домогался меня, рвался сквозь стену, кричал, бил в нее кулаками… Я очнулась в холодном поту, но кошмар продолжался – кто-то кричал за дверью и колотил в нее в полном исступлении. Я подбежала к двери. Кричала девушка, я узнала ее голос.
– Откройте, ради бога откройте, Вера, помогите, вы же медсестра, помогите скорее!
Я открыла дверь, она ввалилась в квартиру, вцепилась в мой ночной халат – глаза, расширенные от страха, ночная рубашка забрызгана кровью.
– Пожалуйста, помогите!
– Что случилось? – Я постаралась сказать это спокойно и холодно.
– Антоша вскрылся, бежим скорее, бинт, вата у тебя есть?
Тут же она перешла на “ты”, и вдруг я поняла, что она не просто возбуждена, она под кайфом, усилившим ее панический ужас.
– Хорошо, идем!
Взяла фельдшерский чемоданчик – я всегда возила его с собой, пошла в квартиру восемьдесят четыре нарочито спокойным шагом, Юлька тут же подчинилась, ей передалась моя уверенность, и она немного успокоилась.
6Антона мы нашли в ванной. Он стоял совершенно голый, все вокруг было забрызгано кровью, в ванне лежал скальпель, которым он несколько раз порезал себе левое предплечье. Антон был в крайней степени психоза: пальцами правой руки методично выдавливал кровь из порезов, как юнец давит угри на носу. Он весь ушел в процесс, стонал скорее не от боли, а от удовольствия, следя, как течет по запястью и ладони кровь. Время от времени он смывал ее горячей струей из-под крана, и снова давил, и снова стонал. Антон услышал шаги за спиной, но даже не повернулся, думал, что это Юлька.
– Выходит, выходит, блин, сейчас бы лопнул, – бормотал он себе под нос.
– Тоша, я доктора привела.
Он резко обернулся – стрельнул по мне дикими глазами.
– Ты кто?
– Вера, соседка. Давай, покажи, что там у тебя. – Я старалась говорить властно, но спокойно, словно видела подобное тысячи раз.
– Ты в теме?
– В теме, в теме. В человеческом теле, между прочим, семь литров крови, сколько ты уже сдоил, донор? Голова кружится, сухость во рту, резь в желудке?
Я дарила ему первые попавшиеся симптомы, нужно было отвлечь его от истерзанной руки, напугать, переключить.
– Резь! – Он закричал, оставил руку, уже играл на меня. – Я сейчас лопну, ты хоть знаешь, что это такое?
– Ты, как воздушный шар, наполнен газом и думаешь, с кровью это вытечет? Двоечник, с твоим-то стажем пора бы знать, что это не метод. Голова кружится?
Юлька успела мне сообщить, что Антон сел на эфедрон, и ему кажется, что наркотик сейчас разорвет его изнутри (потому и режут вены, чтобы спустить “напряг”). Голова у него уже должна была кружиться, крови натекло прилично.
– Семь литров? – Он бегло окинул ванную взглядом. – Кружится… Это что, значит – я умираю?
Его вдруг начал трясти озноб, он безвольно опустил руки и взвыл, как маленький ребенок, посадивший занозу.
– Еще немного, и умер бы. Покажи!
Он протянул обе руки, зубы стучали, из глаз катились крупные слезы, он смотрел на меня с собачьей преданностью.
– Хорошо! Садись на тумбочку!
Он покорно опустился на тумбу для белья. Резал он неглубоко, и, слава богу, не по запястью, а по предплечью, рассек кожу, жировую клетчатку, не задел основные сосуды, но полосовал себя многократно, я насчитала сорок два параллельных пореза. Руку он еще и разбередил, выдавливая “напряг”, как он выражался. Горячая вода естественному свертыванию, понятно, не способствовала.
– Сейчас будет больно, – предупредила я, сломав ампулу с йодом.
– Это что?
– Йод.
– На хрен, все стерильно, ты что, не дам.
– В детский сад поиграем? Сепсис хочешь заработать? Время-то идет, а кровь бежит. Знаешь, что такое сепсис?
Он знал и от испуга подчинился.
– Терпи!
Я обильно смазала область порезов йодом, наложила марлевые салфетки, сделала тугую повязку. Он даже не заметил – зациклился теперь на другом.
– У тебя есть?
– Что есть?
– Сама знаешь, промедол, сейчас кости начнут трещать – давление так не уходит, надо догнаться.
– Иди за мной. – Я повела его в комнату, уложила в кровать. Юлька следовала за нами, смотрела с интересом, но с советами не лезла.
Принесла по моей просьбе из кухни стул, я приладила к спинке капельницу с гемодезом. Он дал стянуть руку жгутом, привычно, без моей команды начал сжимать и разжимать пальцы – накачивал вены.
– Сто лет не ширялся!
Его развезло, он уже улыбался, предвкушал. Но настроение быстро поменялось – миг, и он опять стучал зубами, кожа покрылась пупырышками, на него накатила очередная волна страха. Он зашептал трагическим, театральным голосом:
– Доктор, доктор, скорее, умру же сейчас, ноги холодеют.
Я сломала четыре ампулы реланиума – ему нужна была слоновая порция, чтобы отключиться. Он был перевозбужден, говорил без умолку и вдруг замолкал на полуслове, картинно закусывал губу, глядел на приготовления слезящимся глазом и опять срывался, гнал вопрос за вопросом, откидывал голову, стонал, страх сидел в нем все это время и не отпускал.
Наконец я поймала вену, поставила капельницу.
– Это что? Назови!
Он испуганно следил за пузырьками в бутылке.
– Счас! Я буду тебя просвещать! Лежи смирно, береги силы, скоро станет тепло.
Я положила руку на его мигом вспотевший лоб, принялась поглаживать виски. Он подтянул ноги к животу, выставил обе руки, неотрывно смотрел на пузырьки.
– Согрелся, теплее?
– Приход, у-у – сила, что ты, ведьма, мне вкатила?
– Замолчи, еще немного, и мы бы тебя на кладбище повезли, лежи тихо, успокойся, все уже позади, все хорошо.
Он сразу успокоился, мышцы лица расслабились, он закрыл глаза – поверил, что я вколола ему дозу. Он заснул раньше, чем начал действовать реланиум. Я прокапала четыреста миллилитров гемодеза и тут только поняла, что по квартире гуляет сквозняк – окно в кухне было распахнуто настежь, дверь не закрыта. Юлька все это время сидела как загипнотизированная на полу, прислонившись спиной к стене, в ушах – наушники. Я ее растормошила, выключила плеер, закрыла окно на кухне, прикрыла дверь.
– Он должен выспаться, утром капельницу надо повторить. Спать он будет долго. Советую вызвать врача. Кто его наблюдает?
– Есть один пилюлькин, просто не успел бы доехать. Я застремалась, он в навязке, вены вскрыл, мне сначала показалось, что глубоко, – кровь как брызнет!
– Что значит “в навязке”?
– Страх. Когда посидишь с недельку, приходит. Все вроде бы хорошо, по кайфу, весело, кумарно, и вдруг где-то внутри появляется червячок. Сначала ты боишься чего-то неконкретного. Просто страх, страх сам по себе… Он появляется внутри твоего тела, существует как бы приступами: то нахлынет, то отпустит. Причем каждый раз, когда снова приходит, он все сильнее, словно растет внутри тебя. Растет до тех пор, пока не появляется “маничка”. Кажется, что кто-то замыслил против тебя зло. Тошка меня в этот раз просто изнасиловал, хорошо, не душил.