Алексей Ручий - Живодерня
- Какого хуя я не должен тебя убивать?! – ревет Бог, - вы все, блядь, только и живете кайфами, забыв о том, что за них нужно платить. Меня заебало прощать вас. Сегодня ты ответишь за всех.
- Но… - всхлипывает Он.
Выстрел не дает Ему закончить свою фразу. Пуля разносит Его башку, и мир вокруг погружается во тьму.
Его нашли через три дня после смерти. Он лежал на диване в луже собственной блевотины и экскрементов. Рядом стояла табуретка, на которой валялся шприц и остатки порошка. Одинокая лампочка без абажура болталась под потолком, светя тусклым светом. Вокруг нее кружили мухи, иногда они спускались и садились на него. Они ползали по его лицу, заползая в ноздри и в рот. Ему было плевать.
Июль
Ее нет. Она уехала. А я остался. Здесь.
Круглые сутки идет дождь, он катится серой волной со стороны залива и обрушивает на стекла свои слезы. А я пью. Уже несколько дней. От одиночества, от бессмысленности этого мира и еще черт знает чего. Пью и сру. Сижу на унитазе и листаю страницы порножурнала. Руки трясутся. Я достаю член и начинаю мастурбировать. Без нее мне плохо. Но я не могу мастурбировать на нее, не знаю почему, но это так.
Кончаю прямо на страницу журнала. Пахнет спермой и фекалиями. Я выбрасываю журнал в мусорное ведро. Вытираю задницу и иду на кухню. Из холодильника достаю банку крепкого пива. Открываю ее и залпом выпиваю, даже не чувствуя вкуса. К горлу подкатывает дурнота.
Скоро начнутся галлюцинации. У мужчин так часто бывает, что черная меланхолия сменяется белой горячкой. Мы – слабый пол.
За окном люди прячут под зонтами свои бесформенные тела. Через лесопосадку в сторону промзоны тянется линия электропередачи. А у меня кончилась выпивка.
Я роюсь в карманах, нахожу какую-то мелочь, оставшуюся с последней зарплаты. Зарплаты, которую я получал на вонючей работе в вонючей конторе с вонючим менеджером, лицо и шея которого были покрыты крупными багровыми чирьями. Эти деньги не грех и пропить.
Я не одеваюсь, а прямо в домашней футболке, шортах и тапочках иду на улицу. Один черт все промокнет. А мне плевать. Люди смотрят на меня как на сумасшедшего. И к черту вас, думаю я.
Я вспоминаю, как мы прощались. Она сказала, что я слишком самоуверенный и самовлюбленный тип. Единственное мое занятие – строить воздушные замки. Наверное, она права. И все же она дала мне себя поцеловать.
Нет, я просто подыхаю без нее. Как человек, которому вырезали поджелудочную железу. Переломали все кости и бросили на съедение собакам.
Я покупаю две бутылки дешевого вина. Продавщица смотрит на мое небритое лицо и трясущиеся руки. Кажется, мы с ней учились в параллельных классах. Плевать.
Вернувшись домой, сразу открываю первую бутылку. Делаю глоток с горла. Вино воняет мертвечиной. Мне все равно. На кухне нахожу немытый стакан, споласкиваю его в раковине, и наливаю вино в него.
Включаю телевизор. Пью и смотрю в тупые лица с экрана. Это не мы делаем их, это они делают нас. Уже сделали. Поимели в задницу.
Телевизор быстро надоедает, и я выключаю его. Первая бутылка заканчивается. Я открываю вторую и продолжаю пить. По стенам плывут мутные пятна. Скоро они начнут улыбаться. И это уже точно будут галлюцинации.
Короче, перед вами законченный параноик. Человек, который ненавидит весь мир, потому что боится его. Боится намечать цели и двигаться к ним, боится создавать семью, боится рожать детей среди этой грязи и разврата. Боится остаться один. В особенности, боится остаться без Нее.
В дверь звонят. Я никого не жду и не хочу ее открывать. Но звонят долго и настойчиво.
В итоге я нехотя встаю с табуретки, икая. Иду в прихожую. Из-за двери слышу знакомый голос:
- Открывай, затворник. Я знаю, что ты дома.
Это Владимир, аспирант с философского. Раньше мы были приятелями. Думаю, мы и сейчас приятели. Я открываю ему дверь.
- Бог ты мой, на кого ты похож, Леха! - восклицает он, протягивая мне руку. Я жму ее.
Владимир смотрит в кухню и видит пустые бутылки.
- Бормотухой балуешься? Нехорошо!
Я же просто уставился на него. Я хочу знать, зачем он пришел и чего хочет.
- Давно пьешь? Ладно, вижу, что давно. Облик человеческий совсем потерял. Собирайся.
Я не спрашиваю куда. Я тупо смотрю на него. В голове пустота.
- Говорю же тебе, собирайся! Тебя нужно срочно эвакуировать из этого чистилища. – И он подталкивает меня в комнату.
Я беру со стула джинсы и свитер, в голове все те же вопросы, но я отмахиваюсь от них и в тупом трансе переодеваюсь. Может, оно и к лучшему.
- Херово мне, Вован, может не надо?
- Надо. – И он, открыв входную дверь, выводит меня из квартиры, по дороге прихватывая с вешалки зонт.
Мы выходим из парадной и идем в сторону автобусной остановки. Почти всю дорогу молчим. Дождь нудно молотит по куполу моего зонта.
У остановки лужи и грязь, люди жмутся под навес, но все не помещаются. Автобус долго не хочет приезжать. Владимир что-то говорит, задает мне какие-то вопросы, я плохо слушаю, в основном молчу, лишь изредка отвечая невпопад. Мне реально плохо и я хочу прочь отсюда, хочу забиться в самый дальний угол своей комнаты и там в ужасе умереть.
Я вспоминаю строчку из Крученых: «Уехала! Как молоток влетело в голову отточенное слово…». На этой мысли из-за завесы дождя выезжает автобус, окатывая нас грязью. Кто-то матерится. Они не читают Крученых.
Мы едем через полгорода, в давке, все едут с работы, мокрые, усталые, злые. Я чувствую, что меня сейчас может вывернуть на головы остальных пассажиров. Скорей бы мы уж приехали.
Выходим в центре, и Владимир ведет меня в бар. Это довольно-таки приличное заведение с приятной атмосферой. Мне почему-то становится лучше. Он берет нам по кружке пива и графин водки с закуской.
Я сразу выпиваю водку. Две или три рюмки. Крепкий алкоголь приободряет меня. Потом мы пьем пиво и разговариваем.
- Вот ты сходишь с ума без нее, - говорит Владимир, - но это только потому, что тебе, как любому человеку на этой планете, нужен кто-то или что-то, чем бы ты мог обладать и боялся бы потерять, правильно? Он делает глоток и продолжает – ведь, по сути, ты любишь не конкретного человека, а свою любовь к нему. Да, она красива, умна, что там говорить, она - порядочная женщина. И только. Таких, согласись, много, но ты выбираешь почему-то именно ее. Хотя можешь выбрать и другую, это не важно, в данном случае ты любишь, как я уже сказал, только свою любовь к ней, сечешь? И так происходит с каждым. Мир слишком протух, чтобы в нем могла существовать настоящая любовь. Я если честно…
Я его прерываю. Все это я знаю и сам. Проблема в том, что смириться с одиночеством невозможно. Оно губительно, оно – плесень, которая съела колумбийский поселок Макондо в «Сто лет одиночества» Маркеса. Одиночество заставляет нас искать, находить, а потом страдать.
Конкретный человек с его проблемами, комплексами и заморочками нам, действительно, не нужен, по существу, нас интересует лишь присутствие такого человека рядом – и это уже наши проблемы, комплексы и заморочки. Но, так или иначе, хоть я и понимаю это, без нее я схожу с ума. Она – моя идея-фикс. И ничего тут не попишешь. Лучше уж выпить.
Мы выпиваем весь заказанный алкоголь, и заказываем еще графин водки. Владимир что-то постоянно говорит. Он говорит, что свобода выбора – это как раз тот фактор, который якобы должен спасти нас от одиночества. Но, как и любой из факторов этого прогнившего насквозь мира, он лишен всякой надежды; он – только миф, иллюзия.
Я смотрю вокруг. Люди тоже пьют, какие-то студенты шумно что-то отмечают. В углу сидит спившийся человек с почерневшим лицом, дрожащими руками он подносит рюмку ко рту. Еще один одинокий пьяница. Еще один одинокий человек.
Вскоре мы набираемся, и Владимир зовет меня на улицу. Пошатываясь, мы выходим из бара. Дождь, слава богу, кончился, но над ржавыми крышами по-прежнему висят плотные тучи, похожие местами на разодранную стекловату.
Владимир предлагает пойти погулять по крышам, тут неподалеку он знает отличное место, откуда открывается прекрасный вид на город. Что ж, может, это и не совсем плохая идея. В моем-то состоянии…
Мы берем еще четыре бутылки дешевого вина и, пройдя пару кварталов, сворачиваем в двор-колодец. Заходим в парадную, как и всё в этом городе пропахшую блевотиной и экскрементами, поднимаемся наверх по лестнице, потому что лифт не работает. Ни одной лампочки не горит. Люди живут в темноте. Во всех планах.
Мы залазим на чердак через люк со сбитым замком, а затем и на крышу. Небо придвигается, оно похоже на сапог эсэсовца, готовый раздавить, втоптать в грязь белорусского мальчишку.
Открываем вино и пьем. Город внизу похож на только что искупанного котенка. Такой же мокрый и продрогший.
