Алексей Ручий - Живодерня
Она всегда была такой. Олега захлестывает отчаяние. Дождь не собирается прекращаться – это на весь день.
Отчаяние внезапно сменяется злобой – такая бывает у детей, когда у них отбирают любимую игрушку. Олег поворачивается и бьет Наташу по лицу, несильно, но чувствительно. Та вскрикивает от неожиданности. Олег обхватывает ее и валит ее на пол кухни.
- Что же ты со мной делаешь… Что же ты делаешь… - Олег уже практически не контролирует себя.
Наташа слабо сопротивляется, это только подначивает его. Он срывает с нее блузку, обнажая грудь, она не носит лифчика, задирает юбку и приспускает трусики. Она вся влажная и обмякла под ним. Он сбрасывает с себя халат и входит в нее.
Они трахаются долго, очень долго. Прямо на полу кухни. Она знает толк в хорошем сексе. За это он ее и любит. Потом они кончают, практически одновременно. Олег еще долго лежит на ней, она целует его.
- Любимый…
После этого Олег одевается и ставит кофе. Наташа тоже одевается, садится рядом и закуривает.
Она гладит его руки, он не смотрит на нее. За окном непрекращающийся дождь, кажется, он будет вечно. Только дождь и ничего больше. Как будто нет ни города, ни людей, ни времени, ни пространства, ничего.
Олег тянется за пачкой сигарет и заодно включает радио. По радио играет песня Guns-n-Roses «November rain». Грустная песня, то, что надо.
Он щелкает зажигалкой и прикуривает. Смотрит на Наташу. У нее мягкие черты лица, карие глаза, небольшой носик, поджатые губы. Она похожа на ребенка. Она всегда будет ребенком.
- Тебе скоро уходить?
Она кивает.
- Останься.
- Не могу.
Дождь, дождь, только дождь из слез.
- Почему?
- Ты же знаешь.
- Ну, останься хоть раз, один раз в жизни, - Олег не просит, умоляет.
- Нет, Олежек, не могу.
Он глубоко затягивается. Так всякий раз, все время, что он ее знает. Она никогда не остается. Она внезапно уходит и также внезапно появляется. Иногда ему кажется, что она не больше, чем призрак, фантом, плод его воображения. Дождь, дождь.
Музыка обволакивает их как дождь, она и есть дождь. November rain. Они пьют кофе и курят. Он смотрит на нее, она смотрит на него. Они не теряют ни секунды, потому что времени у них мало. Времени вообще нет, есть лишь пронзительный ноябрьский дождь.
Потом она встает и начинает собираться. Красится перед зеркалом, приводит себя в порядок. Он подает ей пальто. Она одевается. Ему не хочется отпускать ее, но он знает, что она все равно уйдет. Она неудержима, как дождь.
- Когда ты приедешь в следующий раз? – Олег растягивает слова, желая потянуть время.
- Не знаю, я позвоню.
Так всегда: он никогда не знает, когда она появится в следующий раз. Сейчас она уйдет от него, спустится вниз на лифте, выйдет на улицу и дождь поглотит ее. Теперь уже навсегда. Они никогда больше не увидятся.
От этих мыслей можно сойти с ума. Между тем она уже одета и стоит в дверях.
Олег обнимает ее, и она целует его. Напоследок. В последний раз.
- Ну, пока.
- Чао!
Закрывается дверь, она исчезает. Олег идет на кухню и закуривает. Крутит ручку радиоприемника.
На одной из радиостанций играет все та же «November rain», Олег оставляет ее. Подходит к окну.
Дождь, ноябрьский дождь. Она выплывает из подъезда и быстрым шагом идет к остановке. Нет, не идет – плывет, словно китайская джонка. Ловит маршрутку и запрыгивает в нее.
Ее больше нет. Ее поглотил дождь.
Усталость
Глядя в окно сквозь засиженное мухами грязное стекло, за которым лишь грязный двор с клочьями тающего снега, старыми армейскими УАЗами и грудами металлолома неизвестного происхождения, полковник вспоминает детство: небольшую деревушку на берегу Енисея, блестящего на сибирском солнце и несущего свои воды к далекому холодному океану, одинокую лошадь, бредущую в поле – клочке земли, отвоеванном у тайги, запах свежескошенной травы, отцовское ружье, пахнущее маслом, пятнистую корову, мать, несущую бидон парного молока, отца, смеющегося на сенокосе, с папиросой «Беломора» в зубах, разбитую дорогу, по которой раз в неделю приезжает машина с продуктами, пойманных на отмели пескарей, плещущихся в садке, и синеглазую девочку Аню с рыжими косичками, за которые он дергал ее в школе, все это проносится перед глазами, словно яркие вспышки молний во время июльской грозы, потом училище, одежда казенного покроя, пахнущие дегтем сапоги, утренний кросс, зарядка, душевая с потрескавшимся кафелем, наряды по роте и по кухне, экзамены, учения под Астраханью, когда его укусил скорпион, районную больницу, потом выпуск, офицерские погоны вместо курсантских, военные городки, сменяющие друг друга, одинаковые, с бараками из почерневших бревен, казармами, глядящими черными окнами в пустоту русской глубинки, общежитиями для офицеров, город за городом, похожие словно близнецы, по всей стране, полковник вспоминает танк, застрявший в болоте, из-под гусениц которого летит грязь и тина, а также лягушки, невесть как попавшие в траки, матерящегося комбата, молодых солдат-срочников, увязающих по пояс в грязи, и березы, белые русские березы, хороводом обступившие болото, полковник вспоминает Афганистан, переброску на рассвете, военный аэродром, рев взлетающих самолетов, которые будут возвращаться только с одним грузом, грузом двести, невыносимую жару, пыль и горы, нависающие с неба, давящие, прижимающие к земле, сухую дробь автомата Калашникова, бородатых душманов, засевших на склоне за обломками скалы, обрушенной камнепадом, выжженное солнцем небо над Кандагаром, танки, пылящие по серпантину, минометную атаку, вспышки взрывов, свист мины, внезапно рухнувшей с неба, невыносимый гул в ушах, беззвучный крик рядового, кажется, из Харькова, которому оторвало ноги, медсанбат, медсестру, имени которой уже и не вспомнит, мимолетный роман, возвращение на родину, неузнаваемо изменившуюся за время его отсутствия, развал Союза, смерть отца, похороны на старом кладбище, за которым начинается уже тайга, под сенью огромных елей, на раскидистых лапах которых лежат капли только что прошедшего дождя, плачущую мать, свой дрожащий голос, слова, срывающиеся с губ, нервные, звонкие, мама, не плачь, ему хорошо, он радуется за нас, что мы живы, что мы здесь, что мы помним его, поминки, возвращение в часть и серые будни очередного военного городка, времена года, сменяющие друг друга, год за годом, бредущие по бездорожью жизни, словно заблудившиеся грибники, и этот двор с давно немытыми УАЗами, с грудами металлолома, с руганью ротных, словно застывший в пространстве, потерянный во времени, забытый на периферии, как ускользающий смысл существования, - все это полковник вспоминает, глядя в окно, а нервные пальцы сжимают холодную сталь табельного пистолета, и вместе с воспоминаниями медленно поднимается рука и ползет к виску, полковник чувствует, как сталь холодит кожу, и перед тем, как будет нажат курок, полковник еще раз вспомнит Енисей и тайгу, и лошадь, и пескарей, и синеглазую девочку Аню, и когда раздастся выстрел и огонь опалит кожу, и пуля войдет в череп, полковник еще раз вспомнит небо над Кандагаром и пленных душманов и свой собственный крик, тонущий в реве самолетов и гуле танков, несущихся мимо:
- Хули стоите? В расход их, мать вашу, в расход!
