Олег Журавлев - Соска
Успокаивало то, что за серым муравьем-коммивояжером отовсюду и ниоткуда наблюдает страшный и добрый человек со шрамом.
Мне вдруг стало хорошо от мысли, что я стал таким же, как все. То ли от реалистичности мизансцены, то ли от моего внутреннего настроя, да только Colotoff Inc. вдруг разом перестала иметь ко мне непосредственное отношение. Спустя каких-то полчаса скитаний по аэропорту мне уже было странно подумать, что где-то существует кожаное кресло в безразмерном кабинете, развернутое к окну во всю стену, а за окном — город, да что там город — страна, простирающаяся внизу, под ногами, в прямом и переносном смысле слова.
Единственное, что мне напомнило о на время потерянной империи, так это надпись на дне пластикового стаканчика из-под кофе, когда я швырнул его в урну. Их, кажется, производил один из моих заводов, а кофе был таким отвратительным, что я долго не мог запить его водой.
В кармане у меня лежал пистолет из термопластмассы, и это было единственным, что меня тяготило и что, на мой взгляд, очень мало вязалось с моим новым имиджем.
Анджело обо всем позаботился на славу. Таможенник очень спокойно рассмотрел пистолет, не спеша ознакомился с разрешением на его транспортировку в салоне самолета, взял у меня отпечатки пальцев маленьким сканером, сверил их с компьютером, затем проделал то же самое с номером, нанесенным на рукоятке оружия, зачем-то пересчитал патроны, попросил поставить пару росписей и… с улыбкой возвратил! Кто же я теперь, черт побери, агент разведки? Анджело просто волшебник! Кстати, я давно не повышал ему зарплату.
Я без проблем прошел паспортный контроль и с удовольствием слонялся по магазинчикам Duty Free. Ситуация, при которой не самолет ждет меня, а я жду самолет, показалась весьма забавной. Получая от этого физическое удовольствие, я выстоял в очереди перед кассой, заплатил за флакон духов наличными деньгами, а затем, не зная, что с покупкой делать, очень ловко избавился от него, незаметно отправив в мусорный бак.
Я даже на время позабыл о цели полета, а когда вспомнил, то произошло это так внезапно, что на горле сомкнулись тиски и оказавшийся там воздух долго и до головокружения не получалось протолкнуть ни вперед ни назад.
Боже, неужели я… увижу маму мертвой.
Органическая пленка толщиной в несколько микрон, которая покрывала мне глаза, наполнилась влагой, и я решил попробовать выжать ее в туалетной комнате.
До посадки оставалось несколько минут.
Я скорее почувствовал, чем услышал: дверь за моей спиной открылась.
Я стоял, нагнувшись над умывальником, и колдовал над левым глазом, как будто вставлял непослушную линзу. Кажется, под пленкой образовался маленький пузырек воздуха, я гонял его туда-сюда, а он почему-то не хотел рассасываться, хотя пленка была воздухопроницаемая. У меня создавалось впечатление, что я трогаю подушечками пальцев свою собственную кожу, которая сильно намокла и слегка потеряла чувствительность.
Наверное, между нами существовало особое энергетическое поле, потому что меня «схватило» еще до того, как открылась дверь. Именно «схватило» — я на миг почувствовал все свое тело, всю его поверхность, слепленную из затвердевшей кожи. В висках застучало, во рту пересохло, я одеревенел.
Мне не надо было поворачиваться, чтобы увидеть вошедшего. Это был он.
Я нашел его отражение в зеркале перед собой.
Он запер за собой дверь, бегло оглядел помещение и сделал шаг мне навстречу.
У меня помутнело в глазах. Я с силой зажмурился, повернулся на сто восемьдесят градусов и увидел его совсем близко.
Нам не надо было тратить время на приветствия. Мы были слишком хорошо знакомы. Неотрывно знакомы.
В его черных очках отразились пластиковые дверки распахнутых кабинок и я, выгнутый как в дверном глазке.
Он молчал несколько длинных секунд глядя прямо на меня.
— Ты не должен меня бояться, — сказал он. — Я хочу тебе добра.
«Добра?» — хотел я воскликнуть, но мысли заметались в голове так бешено, что я не смог переложить их на слова.
Голос! У него был до боли знакомый голос. Такой голос можно услышать, если позвонить самому себе по телефону.
«Ты называешь добром все те годы, что я провел с занозой в мозгу? Да ты же не оставил мне ни секунды, чтобы полюбить себя самого! Ты насильно топил меня в шоколаде. Ты сделал из меня волшебника, который обречен всю жизнь исполнять чужие желания. Я ненавижу тебя больше, чем все зло, которое я мечтал встретить на этом пути, но не встретил — ты сдувал его прочь. Я…»
— Ты не должен лететь, — сказал он.
Я сделал шаг в его сторону. Мысли вдруг разом исчезли, голова стала ясная, простая, как пустая полка, из которой вытряхнули книги, чтобы протереть пыль. Пришла пора действовать. Я сделал еще один шаг. Нас теперь разделяло два метра.
Начать с кика в пах. Я не слишком хорош в драке, но для такого случая можно постараться. Не размахивать ногой, как футболист. Просто несильно, но точно пырнуть носком в пах. Прямо под яйца. А потом мочить. Я моложе. Я регулярно занимаюсь спортом. Я проворен.
— Я не должен лететь на похороны матери… — повторил я, чтобы озвереть.
Но как, как, КАК он разыскал меня? Как узнал, что я здесь? Как отыскал в этом огромном аэропорту? Как признал под маской?
Его каменная морда оставалась безучастной. Он знал, что я думаю. Он всегда это знал.
Я сделал еще один полушаг и вспомнил про пистолет.
Стрелять в него, пока не кончатся патроны. Добивать на кафельном полу. С треском давить очки, дробить пальцы. Посмотреть, что же там у него внутри кровь или что-то другое? Замочить тайну моей жизни в аэропортовском толчке. Выдернуть занозу. Вспоминать о нем в прошедшем времени. Жить без него.
Я доставал пистолет из кармана долго, неумело, схватившись за дуло, а тот цеплялся за подкладку и не поддавался, на это ушли годы.
Он смотрел на меня, он ждал.
А как же голос? У него мой голос. Мой.
Когда, наконец, оружие было направлено на него, а щелчок затвора проскакал по распахнутым кабинкам, он сделал то, что должен был бы сделать давно.
Он просто снял очки.
И тайны моей жизни больше не существовало.
Он снял очки левой рукой, а правой сдернул шляпу.
Тайны моей жизни больше не существовало, но я не почувствовал облегчения.
Скорее наоборот, хотя я и знал теперь, кто он такой, но факт его присутствия здесь одновременно со мной был еще более загадочен.
— Ты не можешь убить сам себя, — сказал он.
— Как такое возможно? — спросил я.
— Ты поймешь это, когда… доживешь до меня. А пока…
Он не смог договорить. Я выстрелил. Кажется, я выстрелил случайно. Просто нажал на курок. Просто попробовал, что из этого получится. Бессознательно. Не отдавая себе отчет в последствиях такого маленького жеста — несильно потянуть на себя последнюю фалангу указательного пальца. Фалангу, которой у меня не было.
Что получается, когда выстреливаешь сам в себя? Ничего необыкновенного. Я попал ему куда-то в грудь. Сантиметрах в семи от сердца, а может быть и ближе. Он развернулся, как волчок в тире, и ударился лбом о фен для рук. Черные очки выскользнули из его старческих варикозных пальцев и покатились по кафелю.
У меня было столько вопросов, а я не задал ни одного! Он ждал от меня благодарности, ублюдок…
Я перешагнул через него — он хрипло поскуливал, умирая. Затем я сделал то, о чем мечтал все эти годы, — раздавил его проклятые очки. Я давил их долго и старательно, планомерно превращая в сухую лужицу пластмассовой крошки. Затем я выстрелил еще раз, в затылок. Из-под него по кафелю брызнуло красным, а внутри моего собственного затылка взорвалась петарда, там запылало.
С минуту я ждал, когда боль успокоится. Затем швырнул оружие в корзину для мусора.
Одновременно с этим я почувствовал прилив большой Любви. Любви к нему. Мне захотелось притронуться к его шее, которую я никогда не видел под этим углом, или хотя бы подержать в руке его руку, погладить обрубок указательного пальца, заросший как боеголовка. Счастье мое стало бы полным. Это было бы вершиной блаженства. Жаль, что я не подумал об этом раньше. Просто лечь рядом, обхватить рукой, слиться, даже войти в него…
В этот момент объявили посадку.
— Как вам? — спросил Хабибуллин, прерывая затянувшуюся тишину щелчком кнопки.
— Неплохо! Совсем неплохо! — сразу же отреагировал Полежаев.
— А я вот только не совсем поняла, как это он…
— Я вас спрашиваю не как профессионала… — Хабибуллин не обратил на Вилену никакого внимания. — Я по сути.
— И вообще, я не верю, что он был таким… богатым, — как ни в чем не бывало продолжила Вилена и повертела плечиками. — У богатых остаются повадки.
