Марина Юденич - Welcome to Трансильвания
Стивен Мур, однако, был наблюдателем просвещенным.
Папка, виртуозно извлеченная генералом Томсоном из скрытого сейфа, содержала на вид около ста разномасштабных страниц.
Похоже было на чье-то личное дело.
Или агентурное.
Что, впрочем, мало отличается друг от друга.
— Здесь многое о нем. Хотя, разумеется, далеко не все. Кое-что дополнит Полина.
— Опасный тип?
— Некоторые считают именно так. Кое-кто, однако, не принимает его всерьез.
— А ты?
— Я? Я скажу тебе вот что, Стивен Мур: если и в этом вопросе Полина не ошиблась — она получит отпуск. И даже несколько больше, чем просто отпуск.
— То есть?
— To есть я последую примеру твоего руководства, Сти-ви. Совмещение приятного с полезным — удобный статус для человека, работающего на чужой территории. Не находишь?
Вопрос остался без ответа.
Для людей, хорошо понимающих друг друга, слова подчас не нужны вовсе.
Через пару часов Полина Вронская вновь переступила порог генеральского кабинета в скромном неприметном особнячке на лондонской Sloane Square[28].
— И?
— Если вы намерены сдержать слово — с этой минуты я в отпуске.
— Информация проверена?
— Неоднократно. И с большой пользой, кстати. Коллеги из Цюриха, к примеру, сообщили о любопытной беседе: господин Камаль, оказывается, битый час уговаривал доктора Эрхарда возглавить ту злополучную экспедицию. Не жалел красок, живописуя возможности клона Дракулы. И прочих знаменитых монстров. Любопытная, кстати, беседа. Наш друг увлекся, похоже, и сказал кое-что лишнее. Ничего нового, но прежде он остерегался озвучивать подобные мысли.
— И они молчали?
— Но мы не спрашивали. В официальные «черные» списки Камаль не включен, и его тематика, как вы знаете…
— Знаю, черт побери, можете не сыпать соль на раны. Однако беседу все же фиксировали?
— Едва ли не случайно, как я поняла. Официант в пиано-баре «Dolder»[29] работает давно и, полагаю…
— Наделен чутьем, позволяющим вставать в стойку не только по свистку.
— Именно. Беседа показалась ему заслуживающей внимания, хотя ничего предосудительного вроде не содержала.
— Что ж! Скажем ему спасибо.
— А мне?
— А вам, дорогая леди, хм… хорошего отдыха, удачи и… who dares, wins[30]! Надеюсь, не забыли?
— Who dares, wins, генерал! Я помню.
Возвращение Костаса Катакаподиса
Он полагал, это будет намного страшнее.
Готов был переступить через собственные страхи, превозмочь ужас, словом — пережить неизбежное, что непременно захлестнет сознание, стоит только вернуться в то место.
Однако ж возвращаться было нужно.
Ибо согласие было дано, а нарушать слово, данное человеку, заручившемуся этим согласием, было, пожалуй, еще опаснее, чем возвращаться в развалины Поенари.
Такая коллизия.
Снова мимолетно скользнула в сознании тревога.
Не та, большая, осознанная, перед встречей с роковым местом.
Другая.
Что за человек был все-таки его нынешний наниматель?
Да что там — наниматель!
Что за резон лукавить перед собой?
Хозяин.
Персона необычная, пугающая и манящая одновременно. Модное ныне словечко «харизма» удачным штрихом довершало его портрет. Харизматическая личность.
Вот только от кого та загадочная харизма: от Бога ли, от его вечного оппонента?
Гнал от себя предательские мыслишки Костас.
Но, как ни странно, именно они сослужили вдруг добрую службу.
Страх пропал, а вернее, сильно поубавился. И ясно, отчетливо, будто сказано было прямо теперь, что называется — в спину, звучало в голове: «Итак, главное — кто! И дальнейшая цепочка — зачем, как далеко готов идти, каких захочет отступных?.. Кем бы он или они в конце концов ни оказались, я хочу, чтобы вы ясно и безусловно вложили в их головы одну только мысль, Костас, — я не отступлю. Ибо я вообще никогда не отступаю. Но договориться со мной можно. Всегда. Об этом тоже не следует забывать, Костас…»
Он помнил.
Предельно ясно.
Никакой мистики. Сил, разбуженных легкомысленными жертвами, древних преданий, проклятых замков, крови убиенных младенцев, жаждущих отмщения.
Ни-че-го!
Они.
Вероятно — хорошо осведомленные и оснащенные, возможно — опасные, но в любом случае совершенно реальные — они. Сумевшие ловко перейти дорогу, опередить, пролить реки крови, напустить колдовского туману и — в конечном итоге — завладеть мистической игрушкой.
Что ж! Суровый хозяин, похоже, оказался чертовски проницателен.
Теперь он хотел знать: зачем?
Это следовало выяснить в первую очередь.
И как можно быстрее.
Иначе он наймет других людей.
Тогда… Впрочем, тогда начиналась совсем другая история. В русле которой доктор Катакаподис, несмотря на мирное медицинское образование, действовать был приучен споро и ошибок, как правило, не допускал.
Сейчас ему приходилось заниматься делом не столь привычным.
Костас философствовал.
Делать, впрочем, было нечего.
По определению.
Допотопную русскую машину со странным названием «пазик» нещадно трясло и швыряло на ухабах разбитой дороги из Бухареста в крохотный Тырговиште.
В обшарпанном салоне к тому же стоял адский холод — о том, чтобы заснуть, не могло быть речи.
И Костас размышлял.
Снова о том же, о странном человеке, на службе у которого состоял который год.
Был ли тот безбожником?
Костас не рискнул бы утверждать подобное, тем более — категорически.
В какого бога верил, а вернее — какой неземной силе служил? Вот как следовало бы, наверное, обозначить проблему. Но и тогда ответ не напрашивался сам собой.
Следовало еще изрядно пошевелить мозгами.
Одно было ясно: в кого бы ни веровал хозяин, это были скорее партнерские отношения, нежели слепое подчинение одного другому. Или — другим.
Выходило довольно цинично. Спору нет.
Но именно этот цинизм, как ни странно, сейчас действовал на Костаса успокаивающе. Исчез — а вероятнее, просто отступил недалеко и ненадолго — парализующий душу и тело мистический ужас.
И — тысяча чертей! — грек почти готов был спросить визитную карточку у господаря валашского Влада, объявись тот собственной персоной в полупустом, грязном салоне автомобиля.
Дракула, разумеется, не объявился.
Зато Костаса встретили в Тырговиште едва ли не как его полномочного представителя.
Газеты нет-нет да поминали всуе главного подозреваемого по поенарскому делу, присовокупляя безобразную полицейскую фотографию — в профиль и анфас.
Словом, в воздухе сквозило трусливое любопытство вкупе с заметным желанием быстрее отделаться от незваного гостя.
Обращались, однако, вежливо.
И даже подобострастно, дабы не навлечь ненароком нечаянной беды.
Словом, машину до Дрегича, маленькой деревушки, прилепившейся у основания злополучной горы, Костас раздобыл довольно скоро.
Время было позднее — близилась полночь, но, несмотря на это, осведомленная местная публика не только не отговорила приезжего от немедленного путешествия, но и понимающе покачала головами вослед.
Досье генерала Томсона
Да, это было досье.
И никак не иначе.
Самое что ни на есть настоящее досье, собранное с британской скрупулезностью и скукой, аккуратно и последовательно — страница за страницей.
Короткие справки и пространные аналитические записки.
Килобайты информации, недоступной обычно посторонним глазам и ушам. Потому оставалось только гадать, каким образом доставлялась эта — тайными партизанскими тропами, в опломбированных контейнерах с дипломатической почтой, за впечатляющим корсажем роскошной блондинки?
Когда-то каждое из этих пикантных обстоятельств, рассмотренное отдельно, могло вызвать крупный международный скандал, смести пару-тройку не слишком устойчивых правительств, разбередить газетно-телевизионные страсти.
Теперь это уже не имело никакого значения, ибо, благополучно миновав скользкие тропы, информация улеглась в папку почти обыкновенного досье.
Одного из тысяч, хранящихся в загадочном ведомстве отставного бригадного генерала Томсона.
Однако ж — почти.
Его еле слышное шелестение немедленно уловило чуткое ухо отставного полковника Мура.
Впрочем, некоторое время он предпочел не придавать этому обстоятельству видимого внимания.
Всего лишь поставил легкую пометку на полях собственного сознания.
Эдакое NB, выведенное небрежно, но крупно.
К тому же — жирно.
Из чего следует, что означенное обстоятельство следовало действительно заметить особо.
Теперь время пришло.
Отпуск — и даже чуть больше, чем просто отпуск, нечто вроде творческого отпуска — был у Полины в кармане.
— Не знаю, как вы, Полли, а я обожаю это неопределенное состояние, когда, с одной стороны, ты свободен, как ветер, а с другой — озадачен без всякого формализма.
