Елена Сазанович - Всё хоккей

Этим же вечером я случайно открыл томик Достоевского. И открыл для себя Достоевского. И мне не хотелось бродить по извилистым каменистым улочкам Петербурга под моросящим дождем в белые ночи. И мне не хотелось плакать по униженным и оскорбленным. Не хотелось терять, находить и вновь терять границу между преступлением и наказанием. За меня это прекрасно делал Достоевский.

Когда Надежда Андреевна увидела меня, она была приятно поражена.

— А ведь это любимый писатель Юры. Нет, сказать любимый, ничего не сказать. Он его боготворил. Разве что они расходились в одном вопросе.

— В каком же, если не секрет?

— Понимаете, творчество Достоевского практически посвящено одной теме — преступлению и наказанию. Причем одно от другого он не отделял. Преступление обязательно, в любом виде, в рамках закона или через судьбу обязательно влечет за собой наказание. То Юра посвятил себя другой теме. Преступление без наказания. Он доказывал, что преступление чаще всего безнаказанно. Он не имел в виду суд. Он считал, что преступление может быть ненаказанным даже судьбой. Стоит только о нем забыть. И все.

— Так просто?

— Увы. Просто одни люди способны забыть. А другие нет. Те, что не забывают свои дурные поступки, те наказывают себя сами. Те, кто забывает, могут быть не наказаны никогда. Поэтому некоторым нужно помочь забыть.

— Он считал это правильным?

— Ни да, ни нет, он был ученым. Он просто хотел доказать это на практике. Что преступление без наказания возможно. Достоевский же всю жизнь положил на то, чтобы это опровергнуть. Но он был писатель, а не ученый. Его не интересовал физический аспект проблемы, а лишь моральный. Юра же считал, что физическое уничтожение неугодной памяти вполне возможно.

Я внимательно посмотрел на Надежду Андреевну.

— Это уже интересно. А в этих рукописях, что вы мне дали, он затрагивает эту тему?

Она вздохнула и поправила цветную наволочку на моей подушке.

— Увы. Это были всего лишь его словесные изыски. Возможно, если бы он остался жив… Если бы он остался жив…

Надежда Андреевна ушла, она, видимо, не хотела плакать при мне. А я остался с Шопеном и Достоевским наедине. Я был искренне счастлив, что у меня есть возможность и желание с ними сегодня познакомиться.

Утром я вновь ругался, что меня разбудил бессмысленный старик, подсунув под дверь бессмысленную газету. Боже, сколько еще в жизни происходит ненужных вещей! Но они почему-то происходят и никто этому не сопротивляется.

Я подбросил крошки птичкам-попрошайкам, как, наверное, это тысячу раз делал Смирнов, и, по приглашению Надежды Андреевны, пошел завтракать.

За завтраком мы мудро решили, что бумаги Смирнова все же нужно передать Максу. Это решение выглядело вполне логично. По реакции Макса на рукописи у нас был шанс определить те ли это бумаги, за которыми гоняется он. Для нас в этом никакого риска не было. Использовать рукописи ему бы не удалось ни в каком виде, слишком они хорошо были изучены Надеждой Андреевной. Я даже предложил Смирновой, что неплохо бы содрать за эту услугу у Запольского деньги.

— В конце концов, он не обеднеет, а вам эти деньги будут кстати.

— Да, мне деньги будут кстати, — резко оборвала мои доводы Надежда Андреевна. — Тем более, когда строится дача. Но только не эти деньги. И вы даже в шутку не смейте мне предлагать подобной сделки. Не все деньги бывают кстати.

Мне пришлось согласиться и сделать акцент на том, что это был неудачный юмор.

А через несколько часов мы встретились с Максом в центре. Он подъехал на блестящем рено и небрежным жестом пригласил меня сесть в машину. Запольский выглядел возбужденным сверх меры, суетливым и откровенно довольным.

Я молча передал ему папку.

— Замечательно, великолепно, — он похлопал широкой ладонью по рукописи. — Сразу видно, вы деловой человек.

Я невольно бросил взгляд на свое потрепанное пальто, точнее потрепанное пальто Смирнова.

— Что вы, — я нарочито смиренно сложил руки перед собой. — Сразу видно, это вы деловой человек.

Макс машинально поправил блестящий галстук, выглядывающий из-под черного с отливом пальто.

— Я на дней десять улетаю в Штаты, на симпозиум, — подтвердил мою мысль о деловитости Запольский и посмотрел на часы. — У меня как раз будет время ознакомиться с бумагами Юры. Но в любом случае вы сделали правильный выбор. Мне мысли Смирнова покажутся более внятными и доступными. Но уж никак не ожидал, что Надя так легко на это пойдет. Неужели у нее такое ахавое денежное положение?

Ах, как мне хотелось хорошенько врезать по этой холеной красивой роже. Было бы любопытно посмотреть, как он, с кровоподтеками и синяками, выступает перед американской аудиторией. И я со всей силы сжал кулаки.

— Кстати, в ваших руках оригинальные рукописи великого ученого, — невозмутимо ответил я, по-прежнему сжимая кулаки. — А в жизни, сами понимаете, всякое бывает. Вдруг самолет рухнет. Вас, конечно, жалко, но ваши-то произведения останутся целыми и невредимыми. А что будет с бумагами Смирнова?

Макс не разозлился. Даже весело и дружелюбно на меня посмотрел. Он ценил черный юмор.

— Я не боюсь самолетов. Мои самолеты просто так не падают. А на счет рукописей Смирнова будьте спокойны. Я сегодня же сделаю копию и завтра вам вернется оригинал, как и было обещано.

Да, похоже, он так обрадовался бумагам Смирнова, что от всей души плевал на мои карканья на счет удачного полета. Похоже, его самолеты и впрямь не падают. Я даже засомневался, правильно ли мы отдали ему рукописи. Вдруг Надежда Андреевна не умеет читать между строк. И тем более я. Но больше всего я сокрушался, что Запольскому настроение перед полетом испортить не удалось.

— Всего доброго, был очень рад с вами повидаться. — Макс протянул мне руку. — Завтра, как и было договорено, можете забрать оригинал.

Что подразумевалось: пошел вон, болван, завтра, идиот, придется вновь с тобой встретиться. В этом случае мне прочитать между строк удалось.

Я хотел было возразить. Но он поспешно распахнул дверцу машины, и мне ничего не оставалось, как бесславно ретироваться.

Следующим утром я уверенным шагом направлялся к дому Макса Запольского. Уверенности и беспечности мне придал мой внешний вид. Погода была отличная. Наступала настоящая весна. Я с радостью снял котелок Смирнова, и его страшненькое пальто сменил на более приличный плащ. Видимо, купленный четой Смирновых, относительно недавно. Конечно, вид у меня был по-прежнему забитый, но все же на меня уже не оглядывались как на огородное пугало. Хотя, похоже, что известный форвард, эстет и сноб Талик Белых во мне умирал на удивление быстро, охотно и почти безболезненно.

Накануне я и Смирнова уже успели пожалеть, что так необдуманно и поспешно отдали рукописи Максу. Вдруг он сумеет из них выудить то, что мы так и не заметили. Поэтому я торопился, хотя это было довольно глупо. Макс уже успел тысячу раз их отксерить, если не перечитать.

Я настойчиво и суетливо нажимал и нажимал на дверной замок. Мне не отвечали. Это было, по меньшей мере, странно. Даже если Макс и не чист на руку, он так откровенно не покажет свои нечистые руки.

Наконец дверь отворилась. Правда, не дверь Макса, а его хорошенькой рыженькой соседки. Она высунула свой остренький носик и поманила меня тоненьким пальчиком. Я нехотя приблизился к ее квартире. Не люблю, когда меня так фамильярно подзывают, но я находился не в том положении, чтобы обижаться на вольности.

— Ну и? — как можно небрежнее спросил я.

— Во-первых, здрасьте, — задиристо ответила она.

— А во-вторых, не здрасьте, а здравствуйте, Виталий Николаевич.

— А мне все равно, Виталий Николаевич или Николай Витальевич, — девушка протянула пакет с рукописями Смирнова, — мне велено передать, вот я и передаю. Больше меня ничего не касается, ни ваше имя, ни отчество.

— А жаль, мне например, любопытно узнать, как вас зовут. А еще любопытней, почему это вы, а не Макс передаете столь ценный пакет.

Девушка пожала плечами.

— А он улетел, на симпозиум, — она оглянулась, видимо посмотрев на настенные часы. — Вернее, уже прилетел.

Макс оказался осторожней, чем я думал. Вернее, суеверней, чем я мог даже представить. Черный юмор, как оказалось, он не понимал. И хотя его самолеты не падали, похоже, о времени полета он распространяться не любил. Наверняка, чтобы не сглазить.

Я бесцеремонно стал разглядывать девушку. Она волне могла быть моей фанаткой, той рыженькой и хорошенькой, с которой мне так и не пришлось встретиться наедине в день того рокового матча. И я вновь позавидовал Максу. Его самолеты не падают. И для соседских отношений эта девочка слишком молода. Пожалуй, мой взгляд был через чур развязен и навязчив, и слишком уж не подходил моему внешнему виду. Девушка фыркнула, точно попав в мои мысли.