Олег Ермаков - Холст
Кирпичное одноэтажное строение с плоской крышей оказалось столовой. Он взял перловку с бараньей котлетой, оладьи с джемом и бутылку пива. Занял место, откупорил бутылку, налил в стакан, хлебнул мутного пива… Ел, отгоняя мух. Разве это пиво. Но пошел и прикупил еще бутылку и с бутылкой пива прогулялся по Бийску, вышел к драмтеатру, пединституту, потом на берегу быстрой довольно-таки Бии выпил пиво, закурил, хмелея. На другом, низменном берегу краснели сосновые боры. Он, прищуриваясь, затягивался сигаретой, остро разглядывал пейзаж. Послал окурок щелчком в воду.
Нет, это еще не то. Дальше. Осталась ночь в гостинице. Он усмехнулся. Все ерунда и глупости.
В номере она была одна. Уже одетая, причесавшаяся, умывшаяся, с подведенными глазами… Ну да, в номер могут подселить мужиков.
– Я принес булочек, сока, консервы. Будешь? Или пойдешь в столовую? Могу показать… Ладно, не говори, напиши вот на этом клочке. В молчании есть сила. Об этом все мудрецы толкуют. То есть пишут. Но это разные вещи: сказать или написать. Или нет. По-моему, одно и то же. А коли так, то что толку молчать? Ведь и думаем мы словами. Только произносим их быстрее. Они как свет, запах. То есть мысли. Значит, что? Запах цветов – это их мысли. Луч – мысль солнца. Человек топчется в гуще мыслей и ничего не может понять.
Она внимательно посмотрела на него поверх книжки.
– Что это ты читаешь? Анатомический атлас? Или… что за мура? Где это ты нашла?.. Вообще, у настоящего путешественника должна быть походная библиотека. Я однажды видел отличный вариант походной библиотеки. Некоторые названия на старых добротных переплетах помню до сих пор. Ну… например: ИЗ ЛИРИКИ МИЛАРЕЙБЫ. Или: ЗЕМНОЕ ЭХО СОЛНЕЧНЫХ БУРЬ. Еще: О ИСПРАВНОМ УСМАТРИВАНИИ ВЕТРОВ. ОКАГАМИ, ВЕЛИКОЕ ЗЕРЦАЛО; опись столбцов сибирского архива; редкие металлы; грамматика бурят-монгольского письменного языка; миниатюры кашмирских рукописей; стихи на пальмовых листьях; образование империи Чингиз-хана. Хозяйка библиотеки была дочь известного в Глинске, да и за пределами ученого, Лина Георгиевна. По-девичьи стройная, узкая, с благородным лицом, с бирюзовыми бусами и серебряными кольцами на хрупких, прохладных пальцах… Ты ведь не читаешь, а слушаешь меня. И тебя так и подмывает спросить о Лине Георгиевне.
– Ты пьян? – осведомилась она, вздергивая золотистые брови.
– Кто автор-то, я не разглядел. Наверняка английская леди-домохозяйка.
Она нахмурилась, но уже где-то в глубине разразилась улыбка, и акустическая волна выплеснулась наружу. Он тут же, осмелев, наклонился и поцеловал ее.
– Точно, пьян, – сказала она. – Где в такую рань нашел выпивку?
– Какая выпивка.
– А что?
– Ослиная моча.
– Без подробностей.
– Ну, местное пиво, как его еще назвать? А кто тебе подарил, пока я ходил, книжку о любви?
– В тумбочке нашла. Надо же чем-то скрасить этот день.
– Поразительно. То тебе первоклассная живопись фальшива, то фальшивка красна.
– Я должна сказать что-нибудь такое умное?
– Можешь просто вздернуть брови. Или улыбнуться.
– Ты думаешь, приятна эта роль растения?
– Улыбкой, как музыкой, можно сказать больше… Ты вдруг навела на мысль написать улыбающийся цветок. Или поющее дерево… Но я не карикатурист. И не символист. Не могу насиловать природу. Но я боюсь превратиться в фотографа. Путь живописи сейчас узок.
– Как игольное ушко?
– Может быть.
– Ну, тогда походная библиотека только помешала бы.
Он улыбнулся:
– А! ты о дочке ученого в кольцах и бусах?
– О походной библиотеке. Знаешь, я уже это где-то слышала. Походное снаряжение, закопченный чайник, трубка, библиотека. Кого-то это напоминает… Печорина?
– Максима Максимыча. По крайней мере – что касается трубки и чайника.
– А походная библиотека?
– Ну, вообще-то это обычные вещи путешественников… Нет! библиотека, конечно, ни к чему. Ведь это своего рода эксперимент. Хочется все услышать, увидеть и почувствовать самому, а не через десятые руки. О чем только не говорят. Самый воздух в городе искажен всевозможной информацией. Надоели посредники. Я сам буду слушать. И видеть.
– Что ты хочешь увидеть?
– О некоторых вещах бесполезно говорить.
– Но… знаешь, все равно ты уже испорчен.
– Мм?
– Информацией, как ты говоришь. Искажен. Я не права?
– Но мне кажется, я еще не весь искалечен. Что-то неподдельное, изначальное еще где-то таится.
– В самом тебе?
– Ну… да.
– Тогда, – сказала она, – стоило ли ехать сюда, где кончаются железные дороги… Не смотри на меня как Шерлок Холмс!
– Да просто это подозрительно похоже на аргументы Зимборова.
– Иногда и мне свойственна логика.
– А этого мало!
Она подняла брови:
– Вот как?
– Да. И ты убедишься в этом, когда мы заживем там, в доме из сосен, – стены оставим бревенчатыми, сосна излучает свет, даже в пасмурную погоду светло. Вообще там выращивают яблоки и что-то такое еще, чуть ли не абрикосы. Это место считается исключительным. Недаром туда всегда тянулись калики.
– Калеки?
– Калики перехожие, пилигримы, бегуны от царя и прогресса. А Зимборова мне жалко, он застрял на этой улочке. Гоняется за миражом. Сам рассказывал, как это с ним бывает. Ты знаешь эту улочку слева от собора? мощенную камнем, с садами и заборами с одной стороны и развалинами екатерининской кирпичной ограды с другой. Он туда вступает в полной уверенности, что наконец-то схватит то, что всегда там есть. Ему даже кажется, что его окутывает что-то, наэлектризованное облако – и сейчас от щелчков фотоаппарата молнии брызнут. И он проходит всю улочку насквозь и попадает на широкую и шумную Бэ Советскую – и ничего не происходит. И ничего не получается. И не получится. Он сетует на плохой аппарат. Ну да, аппарат не тот. И ничем его не заменишь. Если, конечно, не поймешь, в чем дело. Как понял я.
– Так в чем же дело? – спросила она устало.
Он удивленно посмотрел на нее:
– Да я же тебе уже объяснил, кажется, все.
– Да? Извини. Просто… очень жарко. Ты сам говорил, мозги плавятся. Может, объяснишь еще раз? Для дурочки, – попросила она с улыбкой.
– Что говорить. Скоро мы это увидим.
– Ох, еще ждать.
– Не так долго.
– Но Зимборов славный парень. Добрый и внимательный… Мне нравилась его дача, его родители.
– Газетный домик?
– Ага, там было неплохо.
– В сосновом доме на берегу озера будет не хуже.
После обеда дали воду, теперь уже они оба хорошо умылись и решили выйти на прогулку. Но на скрипящей, как трап корабля, лестнице ей вдруг сделалось дурно, она в бессилии села на ступеньку. Дежурная, разговаривавшая с каким-то мужчиной в полосатой тенниске и светлых брюках, замолчала, глядя поверх его макушки. Девушка была бледна.
– Ей плохо? – резко спросила она.
Мужчина обернулся.
Девушка прошептала: сейчас, сейчас. И встала. Лицо ее было искривлено. Наверх, пробормотала она и зажала рот ладонью. Но идти наверх и потом по коридору было далеко. Он покосился на дежурную. Она сама все поняла и сказала:
– Налево по коридору.
Он повел девушку туда, она выдернула руку, коленкой распахнула дверь туалета. Он прикрыл дверь, подошел к окну. Через некоторое время она вышла, ее волосы враз потускнели, под глазами резче обозначились полукружья, и глаза потемнели. Она попыталась улыбнуться. Он отвел взгляд. Дежурная, увидев их, хотела что-то сказать, но не стала перебивать все того же мужчину с обильно волосатыми руками и крепкой, сплющенной как бы ударом сковороды лысиной. Они взошли по лестнице и вернулись в номер.
Вечером душные сумерки вновь огласились хмельными выкриками и звоном, – как вдруг все перекрыл высокий и чистый звук, словно вверх взмыла и закачалась серебряная ракета. Девушка, заснувшая на кровати, открыла глаза, убрала с лица спутанные волосы, оглянулась.
– Что это?
Он досадливо усмехнулся:
– Моцарт по просьбам трудящихся.
Еще одна прозрачно-пронзительная ракета взвилась в небо и где-то высоко начала описывать круги и сложные пируэты. Гостиница как будто притихла.
– То нет воды, то трубят пионеры. Веселенькое местечко, – говорил он, не замечая, что пение трубы каким-то образом отражается в ее глазах, дробится и дрожит, сверкая.
Утром они уехали в аэропорт. К ним так никого и не подселили. Номер опустел. Зеркало в изъеденной жучками раме отражало стену, шкаф, спинки железных коек.
Приехав в аэропорт, они прошли контроль и вместе с остальными пассажирами, обвешанными сумками, направились, ведомые служащей в синей юбке и форменной рубашке с короткими рукавами, по летному полю к “кукурузнику” с закопченными бортами. Было пасмурно и душно. Хотелось быстрее отсюда улететь. Все заняли свои места. Завелись моторы, и самолет затрясло. Лица пассажиров казались черными, блестели от пота.
И вдруг самолет тронулся, потом остановился, мгновенно напрягся, сорвался и покатил, тела очугунели, тряска прекратилась – земля ушла назад.
