Исаак Башевис Зингер - Рассказы
— Евреи, наступите на меня! — выкрикнула она. — Плюньте в меня, евреи!
В синагоге стало шумно. Незнакомец поднялся на возвышение, постучал, призывая всех к тишине, и нараспев заговорил:
— Семья этой женщины родом из вашего местечка. Ее дед — реб Нафтали Холишицер. Она — та самая Акша, которая крестилась и вышла замуж за помещика. Теперь она познала истину и хочет покаяться за содеянную мерзость.
Хотя Холишиц находился в той части Польши, которая принадлежала Австрии, история Акши долетела до этих мест. Кое-кто из молящихся запротестовал, что это не способ покаяния: человека нельзя тащить на веревке, словно корову. Другие грозили неизвестному кулаками. В Австрии выкрест по закону мог вернуться в иудаизм. Но узнай гои, что кто-то из выкрестов был так унижен, это навлекло бы на общину серьезные неприятности. Старый раввин реб Бецалель быстро засеменил к Акше.
— Встань, дочь моя. Коль скоро ты раскаялась, ты снова с нами.
Акша поднялась.
— Ребе, я обесчестила свой народ.
— Раз ты раскаялась, Господь простит тебя.
Когда молившиеся наверху женщины услышали, что происходит, они поспешили в мужское отделение. Увидев среди них свою жену, реб Бецалель сказал ей:
— Отведи ее домой и одень, как следует. Человек был создан Божьим промыслом.
— Ребе, — произнесла Акша, — я хочу искупить свои прегрешения.
— Я установлю для тебя покаяние. Не мучь себя. Многие женщины заплакали. Жена раввина сняла с себя шаль и набросила на плечи Акше. Другая пожилая женщина предложила ей свою накидку. Они отвели Акшу в каморку, где когда-то содержали нарушителей общинных традиций и где до сих пор сохранилась колода с цепью. Там женщины переодели Акшу. Кто-то принес ей юбку и башмаки. Они крутились возле Акши, а она била себя в грудь и каялась в грехах — посрамлении Бога, идолопоклонстве, сожительстве с гоем. Захлебываясь от рыданий, она говорила:
— Я занималась колдовством. Я призывала Сатану. Он сплел мне корону из перьев.
Когда Акшу одели, жена раввина отвела ее к себе домой.
Помолившись, мужчины принялись расспрашивать незнакомца, кто он такой и что его связывает с внучкой раввина Нафтали Холищицера.
— Меня зовут Цемах, — отвечал он. — Я должен был стать ее мужем, но она отказала мне. Теперь она явилась просить у меня прощения.
— Еврей обязан прощать.
— Я прощу, но Бог Всемогущий есть Бог Отмщения.
— Он также и Бог Прощения.
Цемах пустился в спор с местными книгочеями, проявив при этом глубокие познания. Он цитировал Танах, Комментарии, труды прославленных талмудистов, даже поправлял раввина, когда тот ошибался в цитировании.
Реб Бецалель спросил его:
— У вас есть семья?
— Я разведен.
— В таком случае все можно поправить.
Раввин пригласил Цемаха в свой дом. Женщины сидели с Акшей на кухне. Они уговаривали ее поесть хлеба с цикорием, ибо она уже три дня голодала. В кабинете раввина мужчины занимались Цемахом. Они принесли ему брюки, ботинки, пиджак и шляпу. Он завшивел, и его повели в баню.
Вечером собрались семеро самых уважаемых членов общины и все видные старцы местечка. Женщины привели Акшу. Реб Бецалель объявил, что по еврейскому закону Акша не была замужем. Ее союз с помещиком был просто развратом. Затем он спросил:
— Цемах, желаешь ли ты взять в жены Акшу?
— Да.
— Акша, желаешь ли ты взять в мужья Цемаха?
— Да, ребе, но я недостойна.
Раввин огласил покаяние, наложенное им на Акшу. Ей предписывалось поститься по понедельникам и четвергам, в будние дни не есть мяса и рыбы, петь псалмы и вставать на рассвете для молитвы.
— Главное — не наказание, а раскаяние, — сказал реб Бецалель, — ибо сказано пророком: "И вернется он, и будет исцелен".[134]
— Ребе, простите, — прервал его Цемах, — такое покаяние подходит для рядовых случаев, но не для вероотступничества.
— Чего же ты хочешь от нее?
— Есть более суровые наказания.
— Например?
— Носить обувь с гравием. Нагишом кататься по снегу зимой, а летом — в крапиве. Поститься от субботы до субботы.
— В наши дни у людей нет сил для подобных испытаний, — сказал раввин после некоторого колебания.
— Если у них есть силы грешить, им должно достать сил каяться.
— Ребе, — вмешалась Акша. — не надо прощать меня с такой легкостью. Позвольте ребу Цемаху наложить на меня тяжкое покаяние.
— Я сказал то, что считаю справедливым.
Все молчали. Затем Акша произнесла:
— Цемах, дайте мне мою котомку.
Цемах, который бросил мешок в угол, принес его на стол, и она вынула из него маленький сверток. Было слышно дыхание присутствующих, такая стояла тишина, когда она извлекла из свертка оправленные жемчуга, бриллианты и рубины.
— Ребе, это мои драгоценности, — сказала Акша. — Я не достойна владеть ими. Позвольте ребу Цемаху распорядиться ими по своему усмотрению.
— Это ваше или помещика?
— Мое, ребе, это наследство от моей незабвенной бабушки.
— Записано, что самое щедрое пожертвование не может превышать одной пятой состояния. Цемах покачал головой.
— Я опять не согласен. Она опозорила бабушку в лучшем мире и не может поэтому унаследовать ее драгоценности.
Раввин схватился за бороду.
— Если вы знаете лучше, то вам бы и быть раввином. — Он вскочил с кресла и снова сел. — На что вы собираетесь себя содержать?
— Я стану водоносом. — ответил Цемах.
— А я умею месить тесто и стирать белье, — сказала Акша.
— Ну, поступайте как знаете. Я верю в милосердие закона, а не в его суровость.
Посреди ночи Акша открыла глаза. Муж и жена жили в лачуге с земляным полом неподалеку от кладбища. Днями напролет Цемах носил воду. Акша стирала белье. За исключением суббот и праздников, оба постились все дни и ели только по вечерам. Акша сыпала себе в башмаки песок и гальку, а прямо на голое тело надевала грубую шерстяную рубаху. Ночью они спали порознь на полу: он — на матрасе у оконца, она — на перьевом тюфяке возле печки. На веревке, протянутой от стенки до стенки, висели саваны, которые она сшила для них обоих.
Они были женаты уже три года, но Цемах все еще не приблизился к ней. Он тоже покаялся в тяжком грехе: обладая женами, он вожделел к Акше. Подобно Она ну, он расплескивал свое семя. Страстно мечтая отомстить ей, он бунтовал против Господа и срывал
свой гнев на женах, одна из которых умерла. Можно
ли быть более растленным?
Хотя лачуга их стояла на опушке леса, и дрова им ничего не стоили, Цемах не позволял разводить на ночь огонь в печке. Спали они одетые, укрывшись мешками и лохмотьями. Народ в Холишице утверждал, что Ценах — сумасшедший; раввин вызвал мужа и жену и объяснил, что мучить себя столь же жестоко, сколь и мучить других, но Цемах процитировал ему отрывок из "Начал мудрости",[135] гласивший, что покаяние бессмысленно без укрощения плоти.
Каждый день, ложась спать, Акша каялась в грехах, но сны ее не были чисты. Сатана являлся ей в образе бабушки и описывал ослепительные города, изысканные балы, пылких кавалеров, жизнелюбивых дам. Дедушка перестал являться ей.
Бабушка же снилась Акше молодой и красивой. Она пела непристойные песенки, пила вино и танцевала с колдунами. Иногда по ночам она вела Акшу в храмы, где монотонно бубнили ксендзы, а идолопоклонники преклоняли колена перед золотыми статуями. Обнаженные куртизанки пили из рогов вино и предавались
разврату.
Однажды ночью Акше приснилось, будто она голая стоит в большой круглой яме. Вокруг нее кружились в хороводе лилипуты. Они пели похабные погребальные песни. Слышались откуда-то звуки труб и бой барабанов. Она проснулась, но угрюмая музыка все еще звенела в ушах. "Я погибла навеки, " — сказала она себе.
Проснулся и Цемах. Некоторое время он всматривался во что-то сквозь одно-единственное не заколоченное им окошко, потом сказал:
— Акша, ты не спишь? Снег выпал.
Акша сразу поняла, к чему он клонит. Она ответила:
— У меня нет сил.
— Погрязать в пороке у тебя сил хватало.
— У меня болят все кости.
— Расскажи это ангелу мщения.
Снег и луна бросали в комнату яркие отблески. Цемах запустил шевелюру такой длины, что стал походить на древнего отшельника. Борода его не знала бритвы, глаза сверкали в темноте. Акша никогда не могла понять, откуда у него берутся силы днями напролет таскать воду, а потом еще полночи заниматься. К еде он еле прикасался. Чтобы оградить себя
от греха чревоугодия, он проглатывал хлеб, не жуя, а суп, который она варила, нарочно солил и перчил сверх всякой меры. Акша и сама извелась. Всматриваясь в свое отражение в проталинах на стекле, она видела худое лицо, впалые щеки, болезненную бледность. Она часто кашляла и сплевывала мокроту с кровью. Она сказала:
