Дмитрий Липскеров - Родичи
В тренировочных штанах теперь, когда Никифор бегал и подпрыгивал, отчетливо различилась эрекция. Она, столь явно выпирающая, и слова, брошенные Боткиным медсестре, возвели на физиономию генерала краски стыдливости.
— Я, пожалуй, пойду! — объявил Иван Семенович, ощущая, как влажнеют подмышки.
— Нет-нет! — вскричал Никифор. — Ни в коем случае! Богом молю, — оборотил он свою рыжую физиономию к Бойко. — Дьяволом заклинаю! Арестуйте Катьку, она талант у меня крадет! Посланница подземелья она! Девка!!!
Иван Семенович был совершенно сконфужен. Он понял, что Никифор еще не в себе, а потому сказал: «Хорошо-хорошо», — отозвал Катерину в сторону, а Боткину велел сесть на скамейку. Тот безропотно подчинился и, сидя, ухмылялся, уверенный, что «вагину» арестуют и отвезут в Бутырки.
— Он не ненормальный! — сразу же сообщила медсестра. — Он всегда так ревностно к семени своему относился. Считает, что расход семенного фонда пропорционален расходу мозгового вешества. После каждого соития у него случается истерика! Киша перестает быть уверенным в своей гениальности!.. Особенно сейчас… — Личико Кати порозовело вместе с ушками. — У него после черепной травмы непроходимый коитус…
— Что? — переспросил генерал.
— Эрекция постоянная… — Щечки девицы загорелись помидорчиками. — Что-то там срослось по-другому, и мозг посылает информацию… в тазовую область… В общем, сами видите!..
Иван Семенович все прекрасно видел, вспоминая каждодневный прием виагры, и испытывал некоторую зависть к такому неслыханному природному явлению. Но и сочувствовал Никифору, представляя, что и у него в штанах тоже этакая невидаль. Круглосуточно!!!
— Здесь все просто! — сказал генерал громко, чтобы и Никифор слышал. — Как в армии! Очень бром поможет, только дозу удвойте… И с компотиком его, все и наладится!..
На минуту Боткин оцепенел, будто гипнозу поддавшийся, затем хлопнул себя по лбу, тихо произнес: «Эврика!» — и побежал к корпусу.
А генерал с Катериной сидели на лавочке и наслаждались садиком, в котором скоро должна была проявиться весна.
Так они провели минут пятнадцать, думали каждый о своем, пока не появился Никифор Боткин, весь исполненный достоинства и гордости. Он демонстративно прошелся перед лавочкой, словно артист, изображающий цаплю, выпячивая тренировочные штаны, в которых угадывалась полная пустота. Лишь оттянутая ткань болталась…
— Ой! — вскрикнула Катерина, укрыв ловкие губки ладошкой.
— Ну, вот и чудесно! — похвалил генерал. — Все и разрешилось просто…
Затем мужчины остались вдвоем. Катерина исчезла во чреве больницы, и Никифор жарко заговорил сидящему в благости на лавочке Ивану Семеновичу о великом счастии носить фамилию «Боткин».
Генерал, жмурясь на недоделанное весной солнышко, слушал вполуха. Он поймал себя на мысли, что хочется в старый «Арагви» похлебать харчо, сжевать сочный люля, запив обед полбутылочкой, и быстренько домой, в коечку, продолжать воскресный выходной дневным сном.
— …сублимация — мать творческого порыва! — донеслось до Бойко, и Иван Семенович вернулся в реальное измерение.
— Господи, они нас обкрадывают, эти глупые бабищи!!! У них ума своего нет, потому и питаются нашими мозгами, доят наши умственные потенциалы! Сколько гениев кануло в Лету, не сумев противостоять напору смазливых вагин! Руки… — Никифор посмотрел на свои пальцы, поросшие рыжими волосками. — Руки… Они теряют знание природы вещей, когда всякие там Катьки насилуют их!..
Заговаривается, подумал генерал, пытаясь представить, как можно насиловать руки.
— Это я в переносном смысле, конечно! — добавил Боткин. — Мои руки — это продолжение моего мозга, таланта, в нем хранящегося!..
Здесь Иван Семенович вспомнил Машу молодой, ее рыжее веснушчатое тело, как будто художник кистью встряхнул; представил количество семени, пролитое в горячее лоно, и вдруг на секунду вообразил, что Мария, его жена, как Катька, — ненасытная вагина, и не выплескивайся он так множественно, мог бы и маршалом стать!..
— Тьфу! — Генерал затряс головой почти гневно. — Перестаньте эту свою теорию в меня запихивать! Я этих вещей не понимаю и понимать не хочу! Бог создал мужчину, а к нему женщину приставил. И потому женщины не могут быть посланниками подземелья!
— Вы так говорите, потому что не гений! — Никифор осекся.
— Ничего-ничего, — улыбнулся генерал. — Продолжайте.
— А мне нечего стесняться, собственно! Я делал такие операции в своей занюханной больнице, какие в принципе считаются невозможными даже в лучших западных клиниках! Я, — Боткин понизил голос, — я провел операцию на собственном мозге… Зеркальную операцию… Это то же самое, что писать справа налево правой рукой и слева направо левой одновременно!.. Я не могу не признать в себе гения! Это было бы непростительно, потому что я бы не холил и не лелеял сей дар, а значит, утерял бы его!.. А знаете, что такое потерять дар?..
Генерал вопросительно вздернул брови.
— Потерять дар — Богов подарок не сохранить! Человек с Божественным даром не принадлежит себе и волоском единым! Он лишь обязан обслуживать свой гений, чтобы тот исправно работал на благо Богу!..
— Почему не людям?
— Все, что угодно Господу, благодать для людей!
— Вы что же, — немного удивился генерал, — вы — верующий?
— После того как по мозгам дубиной съездили, как молнией озарило! Частичку Бога в себе почувствовал!..
— А как вы отличаете Бога в себе от дьявола? Может быть, от лукавого у вас дар?
Иван Семенович пожалел, что задал этот вопрос, потому что после него Никифор побледнел смертельно.
— Я же людям добро несу, — сказал он растерянно.
— Вот вы операцию какую-нибудь уникальную сделаете, спасете человеку жизнь, а его потомок вырастет, к примеру, диктатором и миллионы человеческих жизней спалит. Может такое случиться?
Никифор кивнул.
— Так от кого ваш дар? Кто в вас гений внедрил?
— Схоластика все это! — неожиданно воспрял духом Боткин. — Вера важна, она защищает! Я вон вам сухожилия и нервы на руке сшил! А не будь меня рука бы через год засохла! Вы же хороший человек? Вам Бог помог! Через меня помог! Я проводник воли Его!..
Иван Семенович был согласен, что Бог ему помог, а потому успокоил Боткина своей уверенностью, что в душе хирурга оставлена печать именно Бога.
— Если хотите, — добавил генерал, — я в Бога не верую и в дьявола тоже!
— Как так! — ужаснулся Никифор. — Ведь в ад! — И приложил руки к груди, смотря на собеседника, активно сострадая.
— В ад так в ад! — согласился Бойко.
— Может быть, лучше литературку какую-нибудь почитать на досуге? — предложил хирург. — Я подыщу… — Понизил голос. — С батюшкой пообщаться!..
— Нравитесь вы мне! — честно признался генерал. — Чем, понять не могу, но нравитесь!
Рыжий Боткин захлопал рыжими глазами в стеснении.
— Что вы можете сказать об Ахметзянове? — неожиданно поинтересовался генерал.
— Это вы о патологоанатоме нашем спрашиваете?
— Именно.
— А что такое случилось?
— Пропал в тот день, когда вам по голове дали.
— Ай-яй-яй! — расстроился Никифор. — Что же вас интересует?
— Каким врачом был Ахметзянов?
— Что вы!.. — замахал руками Боткин. — Врач — это который лечит. А Ахметзянов со смертью имел дело. Вскрытия производил, да и только! Но надо сказать, делал он это отменно! Всегда отыскивал причину смерти! Талант!
— Может быть, гений?
Никифор на вопрос генерала лишь глаза сделал круглые: мол, два гения в одной больнице?..
— Я жизнь обслуживаю, а он смерть!
— Гениально обслуживал смерть! — подначивал генерал — Вот мы шофера моего хоронили, казалось, так и встанет сейчас из могилы!
— Пугаете все вы! — разозлился Боткин. — Не ахметзяновская заслуга это! Гример — гений!
— Многовато гениев что-то получается! — посчитал генерал. — Ну да ладно! А этот Ахметзянов ни в чем таком замечен не был?
В каком?
— Как бы вам сказать… Не злоупотреблял своей работой?
— Не понимаю! — честно признался Никифор.
— Дело в том, что он не один пропал!
— Амурные дела?
— Он труп с собой прихватил!
— Как это?!
Никифор был изумлен.
— Вы помните, катастрофа железнодорожная была?
Боткин кивнул.
— Погибло четыре человека.
— Да-да, — подтвердил хирург. — Всех помню! Проводница, молодой человек, такой белокурый красавец с голубыми глазами, умер при мне, машинист и помощник его шансов не имели…
— Ваш Ахметзянов исчез вместе с белокурым красавцем! — сообщил Иван Семенович.
— Ахметзянов ваш! — парировал Боткин и почему-то обиделся.
Генерал усмехнулся, усматривая в Боткине черты все больше детские, и подумал о том, что гениев так и описывают — дети!
— Мой, — согласился Иван Семенович. — Я к вам специалистика подошлю в четверг, если не возражаете, попробуйте составить портретик этого белокурого!..