Дмитрий Липскеров - Родичи
В сей момент в плохо освещенный, со спертым воздухом кабинет ввели существо поистине оригинальное в своем внешнем облике. Существо в полумраке сутулилось, и Бойко показалось, что Грановский навешал на голову Арококо затрещин, оттого тот и сгорбился. Но здесь задержанный поглядел на лампу, отчего сверкнули черные, почти без белков, глаза, прикрытые густейшими бровями и шевелюрой, сбитой в колтуны, а под носом с горбиной блуждала улыбочка.
«А парниша-то не боится, — осознал Иван Семенович, не в силах оторвать взгляда от улыбочки, снаряженной мелкими редкими зубками. — Или Грановский его еще не трогал?»
Полковник толкнул задержанного в бок, направляя к стулу.
— Поприветствуй товарища генерала, зверь!
Арококо еще шире залыбился на начальство, облизав почти черные губы.
Иван Семенович вздрогнул и прибавил света.
— Покажите язык! — распорядился генерал.
— А что такое? — удивился Грановский.
— Я не вам. Язык!
Парниша никак не реагировал на требование, продолжая выказывать хорошее расположение духа.
— Может, не понимает? — предположил генерал.
— Поможем! — хмыкнул Грановский, подошел к задержанному сбоку и пальцами правой руки надавил зверю на щеки, чтобы тот пасть открыл. Пальцы полковника побелели от напряжения, но результата не было, рот не открывался, лишь уголки губ дыбились.
Здесь Грановский проявил тактику. Пальцами левой руки он пребольно щелкнул клиента по носу, а затем схватил горбатый в тиски фаланг, перекрыв доступ кислорода.
Так продолжалось пару минут, затем задержанный неожиданно клацнул челюстями, и изумленный генерал стал свидетелем, как у живого человека откусывают полпальца. В изумлении пребывал и Грановский, глядя, как зверь жует его плоть, а потом с видимым удовольствием проглатывает вместе с ногтем.
— А-а-а, — тихонечко провыл полковник, зажав хлещущий кровью обрубок.
Тем временем задержанный поднялся со стула, склонился в сторону Ивана Семеновича и предъявил ему язык, чрезвычайно длинный и омерзительного цвета. Генералу показалось, что язык этот когда-то был рассечен надвое, а впоследствии грубо сшит.
— Я убью его! — тихо проговорил Грановский, доставая из хромового сапога длинный нож.
— Отставить! — крикнул Бойко.
— У него палец мой в животе! Зарежу, как барана!
— Назад!!! — заорал Иван Семенович, вытаскивая пистолет. — Прожевал он ваш палец, так что не пришить уже! Следуйте в медсанчасть! Слышите!!!
Смертельно бледный Грановский, с ножом в здоровой руке, стоял, пошатываясь, с выпученными глазами, а из того места, где еще две минуты назад был большой палец, вытекала на тюремный пол кровь российского офицера.
— Да-да! Я, пожалуй, пойду?..
— Идите!..
Генерал нажал на звонок, дверь открылась, и в ее черный проем на руки двух прапоров-близнецов вывалился раненый полковник…
Иван Семенович сидел молча минут пять, созерцая язык задержанного. Ему было интересно, насколько у того хватит сил на демонстрацию.
Язык, лишившийся прикрытия слизистой, принял зелено-фиолетовую цветовую гамму, но сил в нем, по наблюдению Бойко, было предостаточно, так что он все же приказал:
— Уберите язык!
Задержанный медленно втянул язык и уселся на стуле, положив ногу на ногу, вполоборота, держа голову прямо, а лицо ухмыляющимся.
— У вас уже срок! — предупредил Иван Семенович. — За членовредительство.
Мачичен и бровью не повел, лишь глазками засверкал.
— Имя?
И тут генерал услышал голос задержанного.
— Арококо-о! — прошипел тот, снабдив ответ горловым клокотанием и бульканьем во чреве.
— Отчество?
Арококо на этот вопрос загыкал, прикрывая рот волосатой ручищей с желтыми и кривыми ногтями на коротких пальцах.
— И что здесь смешного?
— Вы спрашиваете, как папу моего зовут?
Он загоготал после своего вопроса, и в комнате, и без того душной, запахло гадостью.
Иван Семенович сохранял спокойствие, а потому вполголоса подтвердил:
— Именно.
— Моего папу звали Арококо.
— Ага. — Бойко вдруг понял, что мачичен очень чисто говорит по-русски, без намека на кавказский акцент. — Арококо Арококович? — не запутался.
— Как пожелаете…
— Фамилия?
— Нет фамилии у меня, — безмятежно просипел задержанный.
Иван Семенович видел сотни подследственных, которые скрывали свои фамилии, но рано или поздно сдавались государственной машине, признаваясь в своей причастности к роду Ивановых, Петровых, Арутюновых… В этом же случае генерал почему-то понял, что никогда не узнает фамилии Арококо.
— К какой национальности принадлежите?
— Ни к какой, — и почесал в паху.
Иван Семенович подумал, что Грановский так и не принес обещанного чая, но простил это подчиненному, пострадавшему на боевом посту.
Бойко не торопился с вопросами, тем более что не получал на них нужных ответов. Он оглянулся на окно и обнаружил небо все в том же состоянии — свинцово-набрякшим.
Затем генерал выудил из-под протокола книжицу Палладия Роговского и показал ее задержанному.
— Узнаете?
— Папина, — согласился Арококо.
— А где папа?
— Папа умер.
— Когда и где?
— В Риме. Точную дату не помню… Но в тот же год, что и папа римский, тоже имя запамятовал… То ли Каллист Второй, то ли еще какой…
— А пометки в книжечке вы делали?
— На полях?
Бойко кивнул.
— Папа… Мы тогда в Риме жили…
Иван Семенович прочитал на титуле книжки: «Описание Рима» — и поинтересовался:
— Говорите по-итальянски?
— Si, senior. А вы?
— Я нет, — признался генерал. — А зачем эта книжица вашему папе нужна была?
— Мы не все время в Риме жили. До этого в России. Потом только в Рим перебрались. Вот нам путеводитель по городу и понадобился.
— Так это путеводитель? — уточнил и удивился Иван Семенович.
— В своем роде, — просипел Арококо.
— Курите, что ли, много?
— Говорю много. Голосок и сел, а другой, не выковал .. — И опять засмеялся утробою. — Никотин не потреблял, впрочем, как и папа.
— А книжка-то, путеводитель… Лет триста ему…
— Наверное.
— А посовременнее чего-нибудь не нашлось?
— Может, и были, хотя в России вряд ли.
Бойко задумался на пять минут, а потом сказал, что на первый раз достаточно.
— Продолжим завтра.
— Не нравится мне у вас!
— В ваших же интересах быть правдивым, быстрее выйдете!
Иван Семенович нажал на кнопку звонка, а Арококо захохотал так, что, показалось, пулемет затрещал. Прапоры увели Арококо, причем тот в дверях обернулся и еще раз показал свой язык, длинный и толстый, как у свиньи.
Иван Семенович остался сидеть в одиночестве и в некотором смятении.
Получалось, что этому мачичену, упершему рельс, никак не меньше трехсот лет, или… В голове генерала было туманно, и мысль рисовалась нечетко, впрочем, как и все в атмосфере вокруг.
Навещу Боткина, решил Бойко, распорядился, чтобы книжицу отдали на экспертизу, поинтересовался самочувствием Грановского, тот, сказали, держался как истинный боец — мужественно.
Уже сидя в машине, Иван Семенович велел отключить мигалки, сбавить скорость и держать путь в Боткинскую больницу. По дороге генерал думал об Арококо. Чем-то эта грязная, вонючая личность влекла его воображение, особенно язык вспоминался…
Боткина генерал нашел в больничном садике, сидящим на скамеечке в обществе Катерины.
На сей раз Никифор выглядел действительно молодцом. Голова поросла густым рыжим ежиком, скрывшим шрамы. Да и румянец, хоть и слабый, на щеки взошел.
Мужчины поздоровались как старые знакомцы, причем Никифор профессионально осмотрел аппарат Илизарова и руку, в него ввинченную, и выразил свое врачебное мнение, что необходимо сделать рентген да и снимать «всякие винтики-шпунтики к чертовой матери!».
От взгляда генерала не ускользнуло некое вздыбливание в тренировочных штанах Боткина в области паха, куда нет-нет да и бросала короткие взгляды Катерина.
— Кстати. — Генерал залез во внутренний карман пиджака и вытащил из него вскрытый конверт. — Вот, поглядите, — и протянул бумаги Никифору.
— Что это?
— Поинтересуйтесь.
Доктор углубился в компьютерную распечатку своего генеалогического древа и по мере постижения ветвистого смысла сего постепенно приходил в нервический восторг.
— Я чувствовал!.. Я знал!!!
Он вскочил со скамейки и стал делать шаги взад-вперед, припрыгивая.
— Так всегда бывает!.. На детях она отдыхает, а в седьмом поколении, в тридцатом, в тысячном обязательно проклюнется!!! Я — Боткин!!!
Вдруг доктор оборотился к благостной подруге своей и заорал:
— А ты, Катька, вагина ненасытная, губы распутные, у меня, у наследника гения, эту гениальность всю выпить хочешь, как кефир какой-нибудь!!! Не позволю!!!
В тренировочных штанах теперь, когда Никифор бегал и подпрыгивал, отчетливо различилась эрекция. Она, столь явно выпирающая, и слова, брошенные Боткиным медсестре, возвели на физиономию генерала краски стыдливости.
