Клаус Манн - Мефистофель. История одной карьеры
С этими мыслями, доставлявшими ему мрачное наслаждение, но быстро отпускавшими, неизменно сочеталась потребность вновь увидеть Барбару и обо всем с ней поговорить – Барбара ведь его добрый ангел. О, как она ему нужна именно теперь! Он уже несколько месяцев не имел о ней никаких известий, даже не знал, где она. «Наверное, сидит в имении генеральши и ни о чем не заботится! – думал он с горечью. – Я ведь ей это предсказывал, она еще найдет интересные стороны в фашистском терроре. Все как по писаному: я мучаюсь, я блуждаю по улицам чужого города, а она небось сейчас болтает с каким-нибудь убийцей и палачом, как болтала с Гансом Микласом…»
Так как одиночество делалось нестерпимым, он стал тешиться мыслью выписать принцессу Тебаб из Берлина в Париж. Как бы хорошо вновь услышать ее раскатистый смех, потрогать ее сильную руку, на ощупь шероховатую, как древесная кора! Как бы это его подкрепило и освежило! Наплевать бы на Германию и начать новую, дикую жизнь с принцессой Тебаб. Ах, вот бы хорошо! Неужели это невозможно? Послать телеграмму в Берлин, и на другой же день сюда заявится Черная Венера в своих зеленых сапожках и с красной плеткой в чемодане. В центре сладких и мятежных мечтаний Хендрика стояла принцесса Тебаб. В резких, волнующих красках он рисовал себе жизнь, которую поведет с ней вдвоем. Можно начать с того, чтобы зарабатывать свой хлеб в качестве танцевальной пары в Париже, Лондоне или Нью-Йорке: «Хендрик и Джульетта, два лучших в мире мастера чечетки!» Но на одних танцах далеко не уедешь. В голове у Хендрика роились более смелые мечты. Из танцевальной пары могла бы возникнуть пара аферистов – как забавно бы сыграть в жизни роль светского уголовника, которую так часто приходилось исполнять в кино и в театре! Какой волнующий риск! Какие последствия! Бок о бок с великолепной дикаркой водить за нос ненавистное, презренное общество, обнажившее при фашизме свое истинное мерзкое лицо! И не церемониться с ними – ну что за прелесть! В течение нескольких дней Хендрик был одержим этой идеей. Возможно, он и впрямь сделал бы первый шаг для ее осуществления и послал бы телеграмму темнокожей дочери вождя – не дойди до него сообщение, разом опрокинувшее все планы.
Важное письмо пришло от маленькой Ангелики Зиберт. Кто бы мог подумать, что именно Ангелика, которую Хендрик так жестоко, так презрительно не замечал, сыграет столь решающую роль в его жизни! Хендрик давным-давно забыл о существовании маленькой Зиберт, и, когда теперь попытался представить себе ее лицо – миленькое, робкое личико тринадцатилетнего мальчика с близоруко сощуренными светлыми глазами, ему показалось, будто оно было вечно залито слезами. Кажется, маленькая Ангелика плакала почти беспрерывно. Но разве ей не давали довольно часто повода для этих слез? Хендрик очень хорошо помнил, как подло он с ней обходился… Но упрямое, нежное сердце оставалось ему верным. Хендрик удивлялся. И у него были все основания – ведь он судил о других по себе и всегда предполагал эгоизм и подлость в своих ближних. Добрые дела всегда приводили его в растерянность. В пустом гостиничном номере, изученном до мелочей, он расплакался над письмом Ангелики. Слезы на глаза вызвала не только нервозность, не только переутомление – он был искренне растроган. О, как блаженствовала бы, как была бы вознаграждена за все свои страдания маленькая Ангелика, если бы могла увидеть, как тот, из-за кого она пролила столько слез, плачет над ее письмом! Ведь это ее любовь наполнила его драгоценные, опасные, холодные глаза солеными каплями.
В своем письме Ангелика сообщала, что она в Берлине, иногда снимается в фильмах, и живется ей вполне сносно. Один преуспевающий молодой режиссер вбил себе в голову на ней жениться, «но, конечно, я об этом и подумать не могу», – писала она, и Хендрик улыбался, читая эти строки: да, вот она какая – недоступная, недотрога, отвергает все домогательства и предложения, как бы заманчивы они ни были, упрямо одержима недоступным и расточает свои чувства на того, кто их не замечает, кто ею пренебрегает. На съемках большой кинокомедии из жизни начала XIX века она познакомилась с актрисой Линденталь – той самой дамой, которая была первой инженю в Йене и приятельницей летчика – национал-социалиста. Хендрик, с жадностью и ненавистью следивший за немецкими событиями по газетам, знал, что этот летчик принадлежит к числу всемогущих воротил нового рейха. Следовательно, Лотта Линденталь стала влиятельной персоной. Перед ней-то Ангелика Зиберт и ходатайствовала за Хендрика.
В восторженных тонах живописалось в письме об удивительном обаянии, уме, кротости и благородстве Лотты Линденталь. Ангелика уверяла, что эта добрейшая и милая дама вполне сможет повлиять на своего могущественного друга самым благоприятным образом. Она и теперь уже многое сделала, особенно для театра. Великий муж питал благосклонный интерес к драме, оперетте и опере. Его возлюбленные – или дамы, которым он оказывал особое уважение, – были большей частью актрисы чувствительного склада. Он готов был оказать им любую любезность, если дело шло не о чем-то серьезном, но лишь о веселых пустяках вроде актерской карьеры. Маленькая Зиберт обратила внимание Лотты Линденталь на то, что Хендрик сидит в Париже и не решается вернуться в Германию. Тут фаворитка властелина добродушно рассмеялась. «Чего же боится этот человек?» – и она сделала наивные глаза. Хефген же не еврей, скорее золотоволосый рейнец, и не принадлежит ни к какой партии? Кстати, он настоящий мастер – фрейлейн Линденталь видела его в роли Мефисто.
– Без таких людей, как он, нам просто не обойтись, – сказала эта незаменимая дама и обещала в тот же день переговорить со своим другом.
– Ах, он насквозь либерален, – уверяла первая инженю из Йены, – уж она-то его знает! И все присутствующие испытали благоговейный трепет, когда она таким интимным тоном заговорила об этом внушающем всеобщий ужас великане:
– Он ведь не злопамятный. Пусть Хефген раньше и откалывал разные номера и делал глупости – он это все понимает, когда речь идет о художнике большого масштаба. Ведь главное – здоровое зерно, – говорила Лотта несколько бессмысленно, но очень сердечно.
И она сделала то, что обещала. Когда всемогущий нанес ей свой вечерний визит, она стала его молить:
– Милый, ну будь добр, ну, пожалуйста!
Она вбила себе в голову, что в первой ее берлинской роли ее партнером должен быть Хендрик Хефген.
– Он же так подходит для этой роли! – трещала инженю. – Ведь в конце концов и ты заинтересован в том, чтобы у меня был приятный партнер, когда я впервые выступлю перед берлинскими товарищами по партии!
Генерал осведомился, еврей ли Хефген. Когда он узнал, что нет, речь идет о чистокровном светловолосом рейнце, он обещал, что с «этим парнем» ничего не случится, чего бы он раньше ни натворил.
О приятном исходе беседы Линденталь тотчас сообщила своей маленькой коллеге Зиберт, и та, в свою очередь, едва дождалась возможности сообщить Хендрику о прекрасном обороте дела.
Итак, мрачный период парижских мук позади! С одинокими прогулками вниз по бульвару Сен-Мишель, по набережной Сены или по Елисейским полям покончено! Хватит! Неужто и впрямь Хендрик Хефген предавался бунтарским мечтам в пустом гостиничном номере? Неужто и впрямь он когда-нибудь испытывал сильную, мрачную и сладострастную потребность очиститься, освободиться, начать новую, дикую жизнь? Он уже и сам ничего не помнил, пока он упаковывал чемоданы, все было забыто. Напевая от радости, в большом искушении пуститься вприпрыжку по комнате, он бросился в бюро путешествий «Кук и сын», чтобы заказать спальное купе на берлинский поезд.
Возвращаясь в гостиницу, которая была вблизи от бульвара Монпарнас, Хендрик проходил мимо «Кафе дю Дом». Погода была мягкая, многие сидели на открытом воздухе, столы и стулья стояли под брезентом, на тротуаре. Хендрику от ходьбы стало жарко, и он захотел присесть на четверть часа, выпить апельсинового сока. Он остановился, но, скользя высокомерным взглядом по болтающей толпе, передумал. Мало ли кого тут можно встретить! Тут могут оказаться старые знакомые, а их лучше избегать. Ведь, кажется, «Кафе дю Дом» – место встречи эмигрантов? Нет, нет, лучше пройти мимо. Он уже собрался было отвернуться, но тут взгляд его остановился на группе людей, молча сидевших за круглым столиком. Хендрик вздрогнул. Он так испугался, что его больно кольнуло в живот, и несколько секунд он не в состоянии был пошевелиться.
Сначала он узнал фрау фон Герцфельд; лишь потом он заметил рядом с ней Барбару. Барбара в Париже, она все время была здесь, он тосковал по ней, он в ней нуждался, как никогда, а она жила в том же городе, в том же квартале, что и он, – может быть, всего на расстоянии нескольких домов! Барбара покинула Германию, и вот она сидит на террасе «Кафе дю Дом», сидит рядом с Геддой фон Герцфельд, с которой в Гамбурге вовсе не дружила. Но тяжелые обстоятельства их свели… Они сидят за одним столом. Обе молчат, обе уставились вдаль одинаковыми унылыми, задумчивыми и глубокими взглядами.
