Михаил Бутов - Свобода

Сущий талант у нее: что угодно перетолкует в благоприятном для себя ключе. Мысли не допускает, что с ней могут обойтись резко.

Я перечитал записку. На животе у меня болтался радиометр.

Неожиданный оборот…

— Лучше завтра побеседуем, — сказал я. — Ты дома?

— Дома. Мужа нет. Сосед учит его по ночам машину водить.

— А который час?

— Полдвенадцатого, двенадцать… Куда ты торопишься?

Не в Андрюхином стиле возобновлять уже не задавшийся однажды розыгрыш. Выглядит так, будто мы правда уезжаем. Тогда мне уйму всего предстоит еще переделать.

— На кухню, — соврал я. — Ужин грею. Сгорит ведь ужин.

— Точно, — вздохнула она, — бегемот. За что мне такая доля?

Кто бы спорил — доля незавидная. Тем не менее завтра она собралась ко мне. Ее подруга подрядилась шить концертные костюмы какому-то казачьему коллективу и зовет ее в компаньонки. Она должна получить выкройки. Возможно, она зайдет днем, а отсюда направится к подруге. Но если сосед будет занят, а муж, соответственно, свободен, если муж согласится уложить ребенка спать — она объяснит ему, что работа не ждет, что казаки доплачивают за срочность, поэтому ей необходимо у подруги остаться. И приедет ко мне ночевать.

Я спросил:

— Он тебе верит? Муж?

— Не знаю. Но проверять он не станет. Никогда не проверяет.

По-моему, он сам боится ненароком в чем-нибудь меня уличить. Не понимает, как себя вести со мной, если уже и мне будет известно, что ему известно… Раньше тебя это не очень-то беспокоило…

Я сказал: ладно, годится, завтра увидимся. Но мне тоже придется отлучиться, и тоже пока не решилось, днем или ближе к вечеру.

Так что предварительно набери мой номер. Не хочу, чтобы ты оказалась у запертой двери.

Теперь — извини, моя еда превращается в угли.

Я учитывал: она одна, ей некуда спешить и ночь располагает к разговору, — стоит мне сейчас заикнуться о моем вдруг обрисовавшемся отъезде, долгого разбора отношений не миновать. А завтра, пусть она и успеет дозвониться, — наверняка с чужого телефона или из будки, на бегу, что выгодно скомкает всякое обсуждение факта, перед которым я ее поставлю.

Я по-прежнему не сомневался, что предпочел бы распрощаться с ней прямо и честно. Только время, увы, поджимает…

И все-таки эти расчеты вынудили меня поежиться от некоторой гадливости к себе.

Потом еще старательнее, чем в прошлый раз, я вымыл полы, навел содой глянец на сантехнику и посуду; кастрюли и чайник откипятил в ведре с мыльной водой. В результате, за вычетом вспученного паркета и барашков отслоившейся краски на потолке (их бы ободрать до уборки, в первую очередь, но я упустил, а после — значит, все усилия псу под хвост, начинай по новой), квартира приобрела довольно сносный вид. Кусочком прогорклого сала я промазал свои туристские ботинки. Пошуровав в ящиках письменного стола, разжился катушкой оранжевых ниток и подлатал кое-какие ненадежные места на джинсах и куртке. Но пока я в комнате управлялся с иголкой, в кухне повторился старый трюк с краном и тряпочкой: вода на полу уже стояла вровень с порожком, отделявшим кухню от прихожей, и накапливала силы для дальнейшего наступления. Проклиная хозяина — почему не отремонтировал краны, — проклиная вечно сопутствующие мне убожество и разруху, проклиная родителей за то, что вообще произвели меня на свет, я опять опустился на четвереньки с тряпкой и металлической кружкой в руках. Когда выгонял из-под плиты и холодильника последние волны, за окном заурчала, разогреваясь, ранняя машина.

До сих пор цель своих приготовлений я как-то выносил за скобки.

Зачем Андрюхе тащить меня в воюющую Армению? Должно быть, образовалась у него новая идея типа нашей охотничьей, и с поезда мы сойдем где-нибудь на полдороге. Не принимать же за чистую монету сказку о бомбе.

А прибор, а «микрорентген-час»?..

Меньше чем через сутки мы встретимся на вокзале — и все выяснится. Я свободен не ехать. Свободен. Но не для того ли я и забился с осени в эту пустынь-нору, чтобы никто и ничто не связывало меня, когда выпадет мой шанс разомкнуть опостылевшие круги?

Я рассуждал: если бомба все же не миф и мы действительно направляемся за ней — мало надежды, что удастся Андрюхин замысел. Скорее всего, нам и до места не добраться. Только это роли никакой не играет. Главное, война, подобная идущей там, как представляется мне, обязательно меняет вокруг самый дух времени.

Попасть в ее орбиту — все равно что полностью ввериться непредсказуемому случаю, а то и чуду. Я как будто раскусил головоломку. Желания повоевать у меня никогда и в детстве не возникало. От стрельбы из автомата закладывает уши. Андрюха, несмотря на свойственные ему закидоны, тоже, думаю, не любитель очертя башку лезть под пули и рисковать жизнью, — и даст бог, мы сумеем удержаться на расстоянии от зоны настоящих боев и не совершим ничего, за что даже по военным законам нас можно было бы взять и спровадить на цугундер. Но чудо и случай — вот где зарыта собака! Пора признаться: вряд ли есть что-нибудь притягательнее для меня.

Какой тут сон! Напрасно я ворочался в кровати и считал баранов.

Я был очень возбужден, воображал нас то удирающими из-под стражи, то скитающимися в горах, то пересекающими турецкую границу. Вдобавок мне уже предносился образ Андрюхиного бутерброда. Бутерброд, по уму, следовало пока приберечь — не так давно меня от души накормили в гостях, а до поезда иной еды не предвидится, — но я не вытерпел. И вся обстановка моего скудного завтрака — что вот и последнюю свою, со слоном, пачку чая я опустошаю, что сахарницу, тщательно обколов присохший к стенкам песок, ставлю под горячую струю, а единственную насельницу холодильника, банку окаменевшей аджики, кинул, понюхав, в пакет с мусором — сложилась словно в чин прощания, будила добрую грусть. С тем хорошо бы и уйти — но мне-то еще целый день сидеть, зубы на полке…

И тут я вспомнил, что в куртке, да не в одном кармане, звякали монеты — мелкая сдача с немногочисленных покупок. Высыпал их на стол — образовалась приличная горка. Отделил, сколько понадобится, чтобы доехать вечером до вокзала. Остаток вроде бы тянул на булку или дешевый батон. Булочная на углу возле зоопарка открывалась (однажды я прочитал часы работы и обратил внимание) раньше других магазинов — туда я и двинулся, когда совсем рассвело. Падавший ночью медленный снежок лежал еще не везде убитый. На воздухе ум мой стал сух и резок — вроде того, как бывает наутро после качественной водки. В булочной разгружали с машины хлеб, почему-то через входную дверь, и я подождал в стороне, в компании трех старушек. Взгляд блуждал самостоятельно и монтировал, как Дзига Вертов: вот троллейбус причалил к остановке напротив, и пассажиры потянулись в переход, привычно ругая власти, поставившие на многолетний ремонт ближний вестибюль метро; две галки перелетели с крыши через улицу и состязались, толкаясь, за съедобный обглодыш возле бордюрного камня, — как они видят, на таком расстоянии?.. вот всепогодный районный придурок, старый, в старой милицейской шинели и ушанке с промятым следом кокарды, волочит авоськи по земле — в них скомканные грязные газеты и треснувшая молочная бутылка; а вот он я иду: топ-топ — смерть в животе, атомная бомба под мышкой, по душу великого князя. И ни черта уже не найдет весь этот муравейник, чем бы меня переманить…

Дома я записал в тетрадь с максимами: «Свобода начинается там, где вещи перестают намекать на что-либо, кроме самих себя».

Туманно — ну и пускай, зато весомо. Тетрадь сперва убрал в кофр, который оставлял здесь то ли на хранение, то ли в наследство, — но, поразмыслив, достал снова и положил на виду: что плохого, если она развлечет хозяина и его пассию. Перед зеркалом обкорнал себе волосы. В теплой ванне все же задремал и проснулся оттого, что вода остывала. А взялся за телефон узнать время — в трубке не оказалось гудка. Ну, это совсем ни в какие ворота! Мало того, что я еще должен сегодня ориентироваться, — простая порядочность требовала, пускай мне не по силам произвести ремонт или остановить течь в кранах, прочее все вернуть в исправности. Как назло, пропала отвертка. Пришлось лезть в ящик за принадлежностью к карабину. Битый час я колдовал над аппаратом, пока не определил по наитию: причина не в нем. На кухне, в черной плашке с контактами, при потопе сделалось замыкание.

Отвинтил плашку вовсе, скрутил проводки на живую (теперь монтера сюда лучше не вызывать: упадет в обморок) — и телефон немедленно затрезвонил.

Я со злостью ткнул кулаком в пол и поднялся. Конечно, мы ведь условились, что она будет звонить! И конечно, я опять попадаюсь ей в раздрае, не собранный, не готовый ни рубить сплеча, без обиняков, ни вести тяжелый для обоих разговор на полутонах и улыбке.

Но спросил меня, по фамилии, незнакомый женский голос.