Михаил Бутов - В карьере

Михаил Бутов

В карьере

Машина задела брюхом, колесо проскользнуло по глиняному крошеву.

Вытянули на плотное, утрамбованное возвышение – и остановились.

Мальчик, утомленный двухчасовым путем и неподвижностью, тут же выскочил, побежал вперед.

– Пап, – закричал он, – дальше яма! Одни ямы, ты слышишь, пап?!

Отец, не заглушив двигателя, вывесился из открытой двери, оценил травяную плешку сбоку от дороги, в три приема развернулся и чуть сдал задним ходом. Теперь машину обступили высокие, до крыши, золотистые метелки дикого злака, захватившего пахотное прежде поле.

Мальчик возвратился – он боялся отойти далеко и потерять из вида отца и машину.

В наставшей тишине гулкий, тяжелый звук вентилятора, дорабатывавшего свое под капотом, показался мальчику особенно наглым. Наглый, наглый, гл, гл, нгл, – от повторения слово истончалось, смысл пропадал, оставалась комбинация звуков, уместная в языке каких-нибудь гремлинов. Раньше мальчик слышал слово “наглый” только по отношению к людям, изредка к себе самому и вряд ли когда-либо произносил его, даже в уме. И вдруг обнаружилось, что со множеством разнообразных вещей оно способно сопрягаться плотно и точно, как сопрягаются между собой блоки конструктора “Лего”. Это открытие удивило мальчика. И ему хотелось бы рассказать о нем отцу, но мальчик стесняется, угадав, что отца может рассмешить – пускай по-доброму – его наивное удивление.

Глинистая дорога, порой просто колея, которая привела сюда от шоссе, прошла через участки, размеченные под дачи. Был будний день, и людей на участках отец не заметил вовсе, но видел ухоженные огороды и кое-где незавершенные – с оттенком безнадежности – деревянные постройки. Здесь и на первостепенное – на заборы – не хватило дачникам денег и пыла: лишь местами стояли низкие плетни из серых палок, старых ветвей и проволоки.

– Ого! – воскликнул мальчик. – Гляди, пап, я уже нашел…

– Ну вот, – сказал отец. На ладони у мальчика лежали продолговатые осколки. – Они тут по всему полю. Огородники могут выкопать отменный экземпляр прямо на грядке. А эти ты брось. Это ерунда. Сейчас соберешь настоящие.

– Это чертовы пальцы? – спросил мальчик.

– Да, – сказал отец. – Белемниты. Чертовы пальцы. Народное название.

– Люди, наверное, думают, что здесь на поле было полным-полно чертей, – сказал мальчик и засмеялся.

– Люди не знали о древних животных. И если им попадались окаменелости, старались как-то их объяснить для себя. Особенно громадные кости – как у твоих обожаемых динозавров – требовали объяснения. В Америке однажды скелет ископаемого кита сочли останками падшего ангела. На что похож белемнит? На палец, на коготь. А когти известно у кого…

На одном из участков хозяин – должно быть, непомерно размахнувшийся сначала, желавший держаться в ногу с дачной строительной модой – осилил только остов большого деревянного дома с высокой, будто сторожевая, остроконечной башней. Теперь над скелетом башни дачник поднял красный флаг – бросил в лицо пространству свою ненависть и обиду. Далекие флаг и ажурная башня, дикое желтое поле, где по-степному волновал траву несильный ветер – под фотографически-синим небом с грузными белейшими облаками. Такие пейзажи, чуть мертвенные, отвоеванные обратно у человека природой, отец, способный остро чувствовать красоту запустения, любил, пожалуй, больше всех иных.

– А теперь люди знают? – спросил мальчик. – Про древних животных?

– Теперь настоящий бум, – сказал отец. – Фильмы, книги. Ты вон в школу еще не пошел, а по динозаврам уже профессор. Разбираешься в них лучше, чем какой-нибудь академик в начале века.

– Точно, – сказал мальчик и даже подпрыгнул от удовольствия. – И лучше Мишки Мухина…

Стоило им отойти на несколько шагов, и машину за травой стало не различить. Отец огляделся, поискал ориентиры – к чему возвращаться; нашел удобный: ближайший к ним курган карьерного отвала стоял вторым в первом от поля ряду.

– А по такой плохой дороге, – спросил мальчик, – “ровер-дефендер” проедет?

Отец пожал плечами:

– Да он тут и по полю проскачет без труда. Он, собственно, на такую езду и рассчитан.

– А у нас хорошая машина? – спросил мальчик.

– У нас русская машина, – сказал отец. – Только и жди, когда что-нибудь отвалится. Но вообще ничего, бегает. Грех жаловаться.

– Мы когда-нибудь купим “ровер-дефендер”? – спросил мальчик.

– Ну, знаешь, – развел руками отец. – Он довольно дорого стоит. У нас с мамой не так много денег.

Мальчик задумался. Потом сказал:

– Значит, это твоя мечта?

– Что? – не понял отец.

– “Ровер-дефендер”.

Отец засмеялся:

– По-моему, это скорее твоя мечта. Но и я бы, конечно, не отказался иметь очень надежную и очень проходимую машину. Правда, содержать ее – разоришься…

– Мы найдем вот такого аммонита, – показал мальчик. – Блестящего. Большого, как колесо. Продадим его в музей на выставку. И у нас хватит денег на “ровер-дефендер”.

– Думаешь, хватит? – сказал отец. – Ну и хорошо. Но понимаешь, какая штука: здесь большие аммониты неважно сохранялись. С ладонь величиной – это да. А уже с тарелку… Увидишь его в земле – прямо дух захватывает: лежит, целехонький, весь переливается. А от первого прикосновения рассыпется в пыль.

– Но если нам повезет, – сказал мальчик.

– Если повезет, тогда конечно, – сказал отец. – Вот теперь будь повнимательнее.

– Ух ты! – сказал мальчик.

Отвал – продолговатый курган пятиметровой высоты, поросший редкой травой – состоял, казалось, в той же доле, что из черной сухой земли, из серо-коричневых цилиндров и конусов белемнитовых ростров, целых и расколовшихся, с бутылочное горлышко или более тонких, чем карандаш. Мальчик кинулся набирать их, зачерпывая подряд, в полиэтиленовый пакет, но вдруг застыл, осознав, что белемнитов действительно – без числа и они повсюду.

– Подожди, стой, – сказал отец. – Не надо так, без разбора. Давай высыпай все это обратно. Ты старайся искать неповрежденные, хорошей формы, чтобы кончик острый не был отбит. Потом будем из них для коллекции отбирать лучшие.

Он поднялся на склон и отсюда мог видеть по ту сторону гребня еще и еще курганы: серые, черные, бурые, даже красные, – они тянулись и тянулись, один за другим, в несколько рядов, как хребты сгладившихся, немолодых гор, если смотришь на них из самолета. Трава не скрывала цвет земли, и с удаления отвалы представлялись одинаково голыми. Их монотонный порядок ломали сияющие под солнцем песчаные долинки. Внизу, в затопленном карьере, поблескивала вода. Отец оборачивается. Недостроенные дачи, красный флаг, желтое поле, чистое синее небо.

Сколько лет – десять, больше десяти – прошло с тех пор, как он выполнял здесь свой первый самостоятельный заказ? Двадцать тысяч белемнитов по десять центов за штуку. Деньги платил чудаковатый с виду, однако хваткий итальянец, коллекционер и торговец окаменелостями, – подобных энергичных людей тогда немало понаехало в прежде закрытую страну. Отец взял палатку и позвал с собой приятеля. Дач не было еще и в помине, бугристое нагое поле с бадыльем. Осень, холод, на земле снежная пудра. В карьер так и не спустились и по отвалам не карабкались, все собрали за два дня прямо на поле. Жевали холодные консервы, грелись спиртом, очень веселились и не верили, что правда выручат такую астрономическую сумму. И странно было бы не сомневаться, и глупо не веселиться, если в последний раз месячной зарплаты на государственной службе у них не вышло и по четыре доллара. Приятель до сих пор при всякой встрече с восторгом вспоминает приключения и забавные случаи тех дней, которые, выходит у него, и были-то сплошным приключением и забавным случаем. А отец завидует, потому что больше не умеет собрать в одно “я” с собою нынешним себя десятилетней давности.

– Пап, а где аммониты? – крикнул мальчик. – Тут одни кусочки…

– Поднимайся сюда. – Отец протянул руку, когда подъем стал для мальчика слишком крутым. – Помнишь Носова?

– Дядю Носова? – сказал мальчик. – У которого собака Фима?

Сегменты спиральных аммонитовых раковин просыпались у него из кулака, и он нагнулся, чтобы их подобрать.

– Это с ним мы когда-то здесь промышляли, – сказал отец. – Вот тогда аммонитов было полно.

Отчего-то интерес у заграничных торговцев к подмосковному палеонтологическому материалу просыпался строго в слякотные и холодные месяцы. Белемниты собирали в ноябре, на другой год устойчивый спрос на аммониты держался в марте, в апреле, и с конца сентября – опять до поздней осени. Стало быть, каждое утро, без выходных: полтора часа электрички, час – автобус до поселка и семь километров до карьера пешком; вечером – все в обратной последовательности. А летом, когда могли бы благополучно и подолгу жить в палатке прямо на карьере, – летом ничего, мертвый сезон. От поселка, договорившись с рабочими, скоро стали ездить на техническом поезде по карьерной узкоколейке. Тепловозик с платформой и вагонетками тащился по странным, застывшим местам: по оврагам, по вывороченной земле, мимо сухих, стального цвета, суковатых или одноруких деревьев; и никогда никакого движения не наблюдалось в этом ландшафте – даже птиц. Еще через год отец специально купил подержанную “Ниву”, получил права – а заказов на здешние окаменелости уже не поступило: видно, заполнились магазины и в Старом, и в Новом Свете. С дальнего конца карьера уходила узкоколейка. Сегодня они с мальчиком туда не доберутся.