Уплывающий сад - Финк Ида

— А облава? Это ведь могла быть и облава, — отвечал он всем тем, кто лишь пожимал плечами или с жалостью смотрел на его безумную погоню за мертвецами.

Месяц назад он прекратил поиски. В чемодане громоздилась стопка официальных формуляров и писем с ответом «нет». Там были печати Красного и Белого Креста[94], Бюро Репатриации, Джойнта, ХИАСа, швейцарские, лондонские, немецкие штемпели. Месяц назад он запер чемодан на ключ — принял смертный приговор. Прекратил расспрашивать, бегать по людям, собирать военные биографии. Получил место в конторе, где вскоре приобрел репутацию добросовестного работника и необщительного коллеги. В личных анкетах писал: вдовец.

Первая реакция — закурить папиросу, но руки тряслись так сильно, что он не сумел зажечь спичку и снова рухнул на подушки, вдруг ослабев и дрожа в ознобе, как после тяжелой болезни.

— А я им говорил, — шептал он, — ведь говорил же.

Известие пришло из варшавского отделения Красного Креста, откуда ему неоднократно присылали ответы, противоречащие содержанию сегодняшней телеграммы. Видимо, они только сейчас получили адрес Марии, письма из-за границы идут долго, многие теряются по дороге, и удивляться тут нечему. Он снова и снова подносил к глазам белый листок бумаги с криво наклеенными буквами: «Мария Кранц с сыном лагерь ЮНРРА[95] 94 Этглинген, американская зона, Германия».

— Так я и думал… Их схватили во время облавы на улице, вывезли в лагерь или на принудительные работы… Я чувствовал, чувствовал, что они живы…

Он увидел большой зал вокзала в незнакомом городе, себя, сходящего с презда, бегущего к ним. Мария в светлом платье, которое он так любил, а Хенричек… у Хенричека лицо и темная шевелюра паренька, который у него спал. Почувствовал на губах солоноватую каплю. «Я плачу», — радостно подумал он.

Через час, прощаясь с квартирной хозяйкой, он попросил только об одном: позвонить в контору и объяснить его внезапный отъезд.

— А до завтра подождать не можете? — поинтересовалась хозяйка, ошарашенная не столько новостью, вполне обычной по тем временам, сколько скоростью развития событий. — Собраться спокойно, еды с собой прикупить; путь-то неблизкий. А может, лучше бумаги выправить — нелегально ведь опасно, так и в тюрьму угодить недолго! Или написать ей, чтобы сама приехала…

Он выслушал вежливо, терпеливо — уже полностью экипированный: теплый свитер, штормовка, рюкзак. Потом повторил:

— Все, о чем я прошу, — дать знать в контору…

Он действовал четко, логично, решительно. Выехал из города первым же поездом, который шел на юго-запад. Изучив карту, сделал вывод, что удобнее всего будет перейти границу в окрестностях одного из курортов, где покрытые густым лесом холмы гарантировали максимальную безопасность. А впрочем, смешно говорить об опасности в тот момент, когда нашлись жена и сын. Он сошел с поезда в живописном городке, не обратив ни малейшего внимания на аркады и крутые улочки. Пока ждал автобуса, сидел в прокуренной пивной, сквозь грязные окна видны были ларьки на вокзальной площади. Купил папиросы, бросил в рюкзак булки и яблоки. В автобусе ему показалось, что весь сегодняшний день — это сон, от которого он не может пробудиться. Он испугался и, наверное, громко застонал, потому что сосед, посмотрев на него с тревогой, спросил с Львовским акцентом:

— Та шо с вами? Хвораете?

Прибыв на место, он направился вперед по шоссе и через два километра свернул в лес.

Вечерней порой шагалось хорошо. Чистый воздух предгорий успокаивает тяжелое дыхание, мышцы работают послушно и четко. Разговоры с Марией можно теперь вести бесконечно, теперь уже можно. С мертвой он не разговаривал никогда.

Земля в лесу влажная, душистая. Он шел не спеша, размеренным шагом опытного туриста — остановился передохнуть только на вершине. Посмотрел на небо и звезды, исполненный тихого счастья. Громко позвал: «Мария!» Ему ответило эхо.

Он приближался к цели. После двух дней пути глаза жгло, ноги опухли. Он ехал на поездах, на автомобилях, часть дороги прошел пешком. Ехал и шел, не видя ничего вокруг. Города, знакомые по названиям, миновал равнодушно, глухой к звучанию чужой речи, забыв о том, что страна, в которой он оказался, — земля врага.

Через два дня снова появились горы — мягкие, зеленые, пологие. Там, у подножия гор, была Мария.

В Wirtschaft[96] ему без труда указали дорогу. Лагерь ЮНРРА размещался в бывших казармах СС, за городом.

— Eine wunderbare Gegend[97], — похвалила сидящая за стойкой немка со свежей завивкой. В пивной царили холод и порядок, деревянные лавки блестели, отполированные задами завсегдатаев. У немки были кроваво-красные ногти, по радио передавали концерт Баха. Он быстро вышел, точно за ним кто-то гнался.

Миновал мост через реку и последние городские дома. Вечерело, проезжающие автомобили уже включили фары. За поворотом, у стены леса, стояли светлые двухэтажные корпуса. Он хотел ускорить шаг, но сердце не позволило. Дышал часто, как после долгого бега. В ногах чувствовал слабость и знал — это не усталость. Он отер пот со лба, на платке появились влажные, грязные пятна. Не останавливаясь, закурил папиросу. Ему было страшно.

Часовой в американской форме спросил по-польски:

— Вы к кому? — А потом показал на двухэтажное строение: — Там администрация, у них есть списки, но сейчас контора закрыта.

Он путано объяснил, в чем дело, что не может ждать до утра, что просит прямо сейчас, сразу…

Опустился на ступени и стал ждать. Перед ним был большой плац, окруженный корпусами, на газонах сидели женщины с маленькими детьми, по тропинкам кружили группки людей. Кто-то играл на гармони. Посреди плаца стояла высокая, крепкая мачта с бело-красным флагом.

— Это вы ищете Марию Кранц? — услышал он над головой мужской голос. Вскочил на ноги. Горло пересохло, сдавило спазмом. Он кивнул.

— Пани Мария — наша санитарка. Она проживает в четвертом корпусе, комната номер пятнадцать.

Он поблагодарил, закинул рюкзак за спину и, хотя мужчина, который сообщил ему эти сведения, ждал объяснений, — не сказав ни слова, пошел в указанном направлении. Он чувствовал, что вызывает любопытство, люди останавливались, смотрели ему вслед. Вспомнил, что три дня не брился и толком не умывался… Штормовка серая и грязная, ботинки покрыты толстым слоем пыли.

Перед входом в четвертый корпус остановился и глубоко вдохнул раз, другой. При вдохе заболело сердце.

Поднялся на второй этаж, посмотрел на номер комнаты у выхода на лестницу: десятый. Значит — пятая дверь.

Он не сразу решился постучать. Стоял и прислушивался. В комнате было тихо, в щель просачивался тоненький отблеск света. Хотел позвать: «Мария», но губы застыли как на морозе. На первом этаже хлопнула дверь, он услышал женский голос: «Юзек, брось, это не ребенок, а наказание Господне», — потом детский плач. Тогда он надавил на ручку. Дверь открылась плавно, легко. В комнате возле кровати горела лампочка. На кровати, укрытая серым одеялом, лежала женщина. Чужая.

Он стоял в дверях, тяжело дыша. Женщина подняла голову, и он увидел светлые, очень светлые волосы, спутанные, чуть вьющиеся. Она была немолода.

Он еще хватался за остатки надежды, хотя уже знал, что напрасно.

— Я ищу пани Кранц. Марию Кранц… — И неожиданно для самого себя добавил: — Я ее муж.

Увидел глаза женщины, широко раскрывшиеся от недоумения, она вскочила с постели, но быстро взяла себя в руки и спокойно сказала:

— Это ошибка. Вы ищете другую женщину. Мой муж мертв.

Он сделал два шага и, не снимая рюкзака, тяжело опустился на стул.

— Ошибка! — горько рассмеялся он. — Она умерла, ее нет… а вы говорите: ошибка.

Она подошла поближе, и он увидел ее усталое, измученное лицо.

— Она была молодая… молодая и красивая… — сказал он и тут же добавил: — Простите меня… я три дня в дороге…

— Вам не за что извиняться, — пожала она плечами. — Думаете, я не понимаю? Только откуда у вас мой адрес…