Олег Рой - Обняться, чтобы уцелеть
— Кирилла? Нет, конечно. Я не хотел, чтобы она увидела меня… Тьфу ты, черт! Совсем забыл, что я теперь выгляжу по-другому и она просто не сможет меня узнать.
— Ладно, — вздохнула Ксения. — Давай разбегаться. Не сердись, но мне надо побыть одной и все это переварить.
— Я отвезу тебя, — он взялся за руль. — Куда, в клинику?
— Нет, лучше домой. Ты еще помнишь, где я живу?
— Ну а как же! И дом, и подъезд, и этаж, и номер квартиры. И даже то, что окна твоей комнаты выходят на Москву-реку. А твоя машина?
— Ах да, я и забыла… Видишь, я тоже становлюсь рассеянная. Ладно, тогда поехали в Лефортово.
Ох, как не хотелось ему расставаться с ней! Но Ксения, конечно, была права — после того как на тебя вывалили такую информацию, побыть одной, конечно, необходимо.
От нее он заехал в ресторан и впервые за эти дни с большим аппетитом поел.
«Похоже, жизнь налаживается, — подумал он, расплачиваясь. — Ксю мне почти поверила, она теперь снова рядом, снова со мной… И чувствую я себя сегодня ну просто великолепно. А что, чем черт не шутит — вдруг вот возьму и выздоровлю, от положительных-то эмоций?»
Он вернулся к себе в отель и не успел еще открыть дверь номера, как в кармане зазвенел сотовый.
— Леня? — как же стало тепло на душе от этого слова, произнесенного этим голосом! — Знаешь, я тут вот о чем подумала… А никак нельзя обменять вас обратно? Тебя и этого Глеба?
— Обратно? — Он даже присел машинально в близлежащее кресло. Такая мысль вообще не приходила ему в голову. — Думаешь, это возможно?
— Если бы я знала! Но мне кажется, что это был бы идеальный выход. Ты разузнай там у своего отражения, — она сказала об этом так запросто, точно речь шла о приятеле или сослуживце, и засмеялась. — Хорошо, что меня никто не слышит. А то решили бы, что профессор Волжанская лишилась рассудка от переутомления.
— Ксю, когда я теперь смогу увидеть тебя?
— Тебе ведь сегодня в клинику больше ни за чем не надо? Тогда приезжай вечером ко мне. В восемь часов, хорошо? Нет, лучше в половине девятого, чтобы наверняка.
— Давно я не видел тебя таким сияющим! — констатировало отражение, глядевшее на Голубева из большого зеркала. — Правду у вас говорят — старая любовь не ржавеет…
— Ты мне лучше вот что скажи, — отмахнулся Леонид. — Ксюшина идея хоть как-то осуществима? Обратный обмен возможен?
— Увы… — Отражение горестно покачало головой. — Боюсь, что никак. Я много раз говорил тебе, что для такого действия необходимо согласие как самих людей, так и их отражений. Ну, мы-то с тобой, это ясно, «за» всеми руками и ногами. Насчет отражения Глеба я уже не уверен… А вот сам Серебряный уж точно не согласится ни на что подобное. Он что, похож на идиота?
— Да, ты прав… — вздохнул Леонид. — Ну что же, буду утешать себя тем, что даже если мне остался всего один год жизни, я все равно проведу его рядом с самой лучшей женщиной в мире.
Ему очень понравилось, что облик профессорской квартиры на Фрунзенской набережной почти не изменился. Та же добротная старая мебель, обои в том же стиле, те же оленьи рога в прихожей. Почти каждая вещь вызывала в нем воспоминания — и впервые за много лет они не причиняли ему боли.
— Вот так и живу, — говорила тем временем Ксюша, зажигая свет во всех комнатах. — После маминой смерти осталась тут одна. Сама не знаю, зачем мне такие хоромы? Убираться замучаешься. Иногда думаю продать квартиру и купить что-нибудь покомпактнее. Но жалко, так ко всему привыкла… Я ведь почти все оставила как прежде. Только родительскую спальню переделала, теперь у меня там комната для гостей. Постоянно кто-то приезжает на симпозиумы, семинары, конференции… Останавливаются у меня. Вот здесь у меня кабинет. Раньше он папиным кабинетом был… А до того, ты этого уже не застал, Санькиной комнатой. Санька последние годы отдельно жил, родители ему кооператив купили.
— Он ведь так и не женился, да? — Голубев рассматривал семейные фотографии в рамочках.
— Нет. Так любил детей, был педиатром от бога, а своих завести не успел… Хочешь чаю? Или кофе?
— Нет, спасибо… Ксю, а мы можем посидеть в твоей комнате? Как раньше?
И здесь все во многом осталось как прежде. Диван был другим, больше и современнее, но стоял он на том же месте. Так же, как и старинный платяной шкаф с зеркалом на двери, как письменный стол и книжные полки. Даже гитара висела на стене, и Голубев обрадовался:
— Твоя гитара… Та самая.
— Да, сохранилась еще со времен походной юности. — Ксения сдула с инструмента невидимую пыль.
— Я ее хорошо помню. Именно на ней ты играла, когда пела о двух птицах. А потом выгнала меня.
— Дура была, стыдно вспомнить, какая дура! — Она даже кулаки сжала от негодования. — Ты ведь не знаешь, Лень… А у меня был ребенок от тебя.
— Ребе… Но как же так? Почему я не?… Почему ты ничего?…
Она замялась, и он испуганно переглянулся со своим отражением в дверце шкафа. Сейчас она скажет, что родила сына, и этот сын — Кирилл Рощин… Да нет, чушь собачья! Такое бывает только в индийских фильмах и латиноамериканских сериалах. Да и лет Кириллу намного больше…
— Да потому что кретинка! — с горечью выкрикнула вдруг Ксения. — Видно, слишком уж у нас с тобой все было хорошо, я и начала сама себе по глупости проблемы придумывать. Услышала красивую песню — и давай с ней носиться, точно дурень с писаной торбой! Ах, мы не даем друг другу развиваться, ах, я с тобой рядом ничего в жизни не добьюсь! Разыграла перед тобой сцену из греческой трагедии, ты уехал — а мне через несколько недель благая весть.
— И что же с ребенком? — тихо спросил он.
— Ну что — что? Аборт сделала… Только в больнице и поняла, что я натворила, — и тебя потеряла, и ребенка… Ты не представляешь, как хотелось тебя разыскать, написать, позвонить… — Она замолчала, в карих глазах стояли слезы.
— И что же ты этого не сделала?
— Гордость не позволила…
— Действительно, дура, — в сердцах сказал Леонид. — А я-то тебя так ждал…
— Если ждал, то почему не позвонил ни разу?
— После того как ты меня так бортанула?
Она молча поглядела на него, потом вздохнула и проговорила после паузы:
— Вот так люди сами себе, собственными руками калечат жизнь… Как сказал кто-то из великих, забыла кто: «Нет в мире большего врага, чем сам себе ты враг»…
Он подошел к ней, притянул к себе, зарылся лицом во все еще мягкие и пахнущие яблоками волосы. Она не противилась, наоборот, развернулась к нему, поглядела снизу вверх, прижалась, положила руки на плечи. Их губы потянулись друг к другу, но едва они встретились, как Ксения вдруг вздрогнула и резко отпрянула.
— Что с тобой? — испуганно спросил он. — Ты боишься, что я заразен?
— Что? Ах, нет, что ты, дело совсем не в этом… Просто… Я сама не могу объяснить… Но я всем существом чувствую, что это — не ты. Организм сопротивляется. Точно попыталась поцеловаться с твоим сыном… Прости меня, ради бога.
— Да, конечно… — С большой неохотой он выпустил ее из объятий.
Ксения нашла сигареты, открыла форточку, закурила, забралась с ногами на диван — точно так же она любила сидеть и двадцать лет назад.
— Ксю, расскажи мне о себе, — попросил он, присаживаясь поодаль. — А то ты обо мне теперь почти все знаешь, а я о тебе — практически ничего.
— А что рассказывать? — Она пожала плечами. — Закончила ординатуру, написала кандидатскую, защитилась. Работаю, преподаю в институте, студентами руковожу, больных лечу. Теперь я, кстати, уже даже доктор наук.
— А также профессор и ведущий специалист в нашей стране по онкологическим заболеваниям, — добавил он. — Это я все как раз знаю от Жорки… Меня интересует другое. Как ты жила? Любила ли кого-нибудь? Была ли замужем?
— А никак не жила. — Крошка пепла упала ей на юбку, и она сердито ее стряхнула. — Работала. И замуж так и не сходила. Не потому, что, как ты догадываешься, претендентов на мои руку и сердце не было… Просто сравнивала всех мужчин с одним — и всегда сравнение выходило не в их пользу.
— И кто же этот мужчина? — вкрадчиво поинтересовался он.
— Так я тебе и скажу! Еще чего! Это не обычный мужчина, это, если хочешь знать, великий полководец и царь Спарты!
Наверное, впервые за двадцать лет он почувствовал себя таким счастливым… Как уже вошло у него в привычку, Леонид бросил быстрый взгляд в зеркало. Его отражение также сидело на диване и с нежностью глядело на отражение Ксении.
— Ну а если серьезно? — спросил Голубев. — Неужели у тебя вообще никого не было? Это с твоим-то темпераментом? Да ни за что не поверю!
— Почему же, были, конечно. — Она щелчком сбила пепел с сигареты — как знакомо ему было это движение! — Один раз даже практически влюбилась… Но это было давно и неправда.
Он снова, в который раз, восхитился ею. Какое счастье, что она сумела сохранить, пронести сквозь годы свою замечательную непосредственность. Сорокалетняя женщина, доктор наук, ученый с мировым именем — и вдруг такое милое детское выражение. Давно и не правда. Студенты наверняка ее просто обожают…
