Наталья Нестерова - Портрет семьи (сборник)
Антон целовал ее шею. Рука Любы скользнула вниз по его животу.
— Совсем не маленький! — признала она.
* * *В московской квартире хозяйство вела приходящая домработница. Служба у нее была необременительной, уборка сводилась к вытиранию пыли. Антон не обедал и не ужинал дома, только пил кофе по утрам.
Сейчас они тоже могли пойти в ресторан или заказать на дом. Но решительно не хотелось никого видеть, даже официантов или доставщиков еды.
Люба и Антон ужинали крупно нарезанной собрасадой, сыром и сладким печеньем — все, что нашлось в доме. За много лет это был самый веселый и радостный ужин, просто королевский.
Они поговорили о детях, о родных. Люба рассказала о нововведениях на вилле на Майорке.
Антон в общих чертах поведал о служебных проблемах. Потом спросил:
— Почему ты все-таки примчалась? И что навезла в чемоданах?
— Детское приданое. Антон! Я очень хочу ребенка!
— Усыновить?
— Да, но родного!
— Как это родного? Наши дети, насколько я информирован…
— От детей дождешься! Это от Киры!
— Кажется, у нее будет внук? Ты собираешься украсть у подружки внука?
— Кто ж его отдаст? Внук — само собой отдельно. А Кира беременна отдельно.
— Внуком? — рассмеялся Антон.
— Очень смешно! — попеняла Люба. — Моя любимая подруга на сносях, а ты хихикаешь!
— Давай по порядку. Рассказывай все с самого начала.
— С начала я не знаю. В смысле — кто отец. Но точно не Сережа. Не обижайся, я подумала, не ты ли…
— Дурочка! — возмутился Антон.
— Ага! — счастливо подтвердила Люба. — Значит, так! Мне позвонила Кира…
Когда она закончила речь, большую часть которой составляли упреки в собственный адрес, Антон задумчиво кивнул:
— Теперь понятно и объяснимо поведение Киры.
— Что значит «объяснимо»? — насторожилась Люба.
— Кира приходила ко мне со странной просьбой отправить ее в командировку.
— И ты отказал? — ахнула Люба.
— Сначала. А потом она заплакала.
— Кира? Плакала? Довел бедную женщину до слез? Командировки ему жалко!
— Перестань кричать! Все я сделал, как она просила.
— Куда командировка?
— В Уренгой.
— Ты! Услал мою подружку рожать на Север? Антон, ты изверг!
— Никуда я ее не отсылал! И она не посчитала нужным мне признаться.
— Ты говоришь… как я. Ничего не понимаю!
— Командировка липовая. В Уренгое Киры нет.
— А где есть?
— Откуда мне знать? Меня используют втемную и еще претензии предъявляют!
Люба почувствовала, как благостное настроение, что царило после любовных забав в джакузи, начинает улетучиваться. Ей стало очень обидно. Ресницы задрожали, на глаза навернулись слезы. Вызвать их было очень легко — только припомнить события прошедших суток.
— Ты меня не любишь! — всхлипнула она.
— Я тебя очень люблю! — возразил Антон.
— Ты говоришь как пионер!
— Какой пионер?
— На линейке в школе, — вспомнила Люба детство. — Пионер, к делу защиты Родины будь готов! Всегда готов! А сам…
— Не плачь, пожалуйста!
— Ведь я все видела! Видела! Мне какая-то сволочь видеокассету прислала!
Антон потемнел лицом. Встал, хотел подойти к жене, обнять, но не решился, остался на месте.
— Про кассету я знаю, — сквозь зубы проговорил он. — И я очень тебе… у меня слов нет, как я благодарен тебе, что не подняла скандал. И я даже не могу попросить прощения, потому что…
— Ты и дальше? И сейчас?
— Нет! Люба, если человеку загоняют нож под ребро, просить прощения за маленький нечаянный порез по меньшей мере подло. Я подлец. Но это был маленький порез! Я очень тебя люблю! По-настоящему! Давно! Всегда!
— Вот брошу тебя, бандита с ножом! Тогда узнаешь!
— Пожалуйста, не бросай меня! — испугался Антон. — Ведь эта хрень, и с кассетой, давно была, года три?
— Три с половиной. Каждую ночь мне снится! Я тебя ненавижу половиной души, а другая половина… Чтоб она сгорела!
— Любочка!
И тут Антон совершил то, чего не делал никогда в жизни, да и предположить за ним, человеком далеко не романтическим и в эмоциях сдержанным, было нельзя. Он подошел к жене, встал перед ней на колени:
— Любочка, прости меня! Я люблю тебя больше жизни!
— Как в кино, — пробормотала Люба, у нее вмиг исчезли слезы. — И больше бизнеса? — допытывалась она.
— Больше, — ответил Антон не без секундного раздумывания.
— Дашь клятву?
— Ни с кем и никогда!
— Нет, поклянись, что ты со мной будешь исполнять супружеские обязанности два раза в неделю!
— И ты больше не уедешь? — обрадованно спросил Антон.
— Не по телефону же мы будем!
Он опустил голову ей на колени, облегченно вздохнул. Запустил руки под ее халат, сжал бедра:
— Какая ты красивая! Сегодня и вообще. Ты меня с ума сводишь!
Прежде их интимные утехи происходили исключительно в спальне и при погашенном свете. Отклонения Люба рассматривала как извращения.
Теперь же, после джакузи, они использовали не по назначению кухню. «Извращения», как заключила Люба, могут быть весьма приятны.
* * *Утром она проснулась с улыбкой на губах. Такое случалось с ней всего несколько раз в жизни — когда начинаешь улыбаться и радоваться, еще не проснувшись окончательно. И первая твоя мысль: вчера произошло что-то невыразимо прекрасное.
Так было, когда Антошка объяснился в любви и предложил немедленно жениться, так было после рождения дочери и сына, так было… все! Остальное — мелкие радости, вроде покупки первого шкафа или первого кольца с бриллиантом.
Продолжая улыбаться, Люба повернулась к мужу, погладила его по щеке. Антон чмокнул губами, но не проснулся. Люба тихо рассмеялась.
Вспомнила, как вечером, прежде чем заснуть, вконец обессиленный муж простонал:
— Два раза в неделю? Сегодня что? Вторник. Значит, за вторник и пятницу мы уже отстрелялись.
— Берешь на пятницу отгул?
— Нет, беру повышенные обязательства. Мы будем жить с перевыполнением плана… — Последние слова он пробормотал невнятно, засыпая.
Люба откинула одеяло и встала. Подошла к зеркалу. Обычно после сна ее лицо припухало и выглядело несимпатично. Но сейчас зеркало показало отражение Любы двадцатилетней давности. Ни отеков, ни морщин, глаза сияют, рот до ушей.
— Чудеса! — промурлыкала Люба.
Сжала губы, нахмурилась, повернулась одним боком, другим — тот же чудесный эффект! Годы, запечатленные на лице, как корова языком слизнула. Она вспомнила, сколько времени и денег тратят на поддержание товарного вида ее приятельницы и соседки на Майорке. И выглядят как ожившие манекены. Все глупость! Красоту наводит не хирург, а любовь.
Мудрецов, которые внушили народу, будто надежда умирает последней или дважды нельзя войти в реку, надо разжаловать до умственно отсталых. Никаких надежд у Любы не было. Не сидела, тихо мечтая, что Антон ее приголубит. Она вовсе не хотела быть приголубленной! А вот случилось — и на седьмом небе. Если существует семь неб… небов (тут Люба запуталась, как сказать «небо» во множественном числе), то рек и речушек еще больше. Заходи не хочу! Хоть трижды, хоть пятириджи… русский язык! слова не сказать в простоте!
Люба хотела приготовить завтрак. Но готовить было не из чего. В доме миллионера имелся только кофе и три последних печенюшки. Дожили!
Какая она жена, если работающему как вол мужику нечего на зуб положить? Но идти самостоятельно в магазин Люба не рискнула. Хотя ко вчерашним своим страданиям в полете и в аэропорту уже относилась без трагедии. Никто ее не съел и даже не раздел на таможне. Сама виновата, рассиропилась на Майорке, форму общения потеряла. А раньше Кирин сын Лешка говорил: «Тетя Люба классно держит удар в магазине, вплоть до книги жалоб и предложений. Она такие предложения пишет, что у завмага волосы дыбом встают».
Сварив кофе, Люба пошла будить мужа. Но Антон уже встал, в ванной находился. Люба тихонько приоткрыла дверь. Антон красовался перед зеркалом, точно как она недавно. Вправо повернется, влево, щеки втянет, живот подожмет.
Живот у него, надо признать, выдающийся, окончательно втянуть не получается. Но в остальном!
— Херой! — искренне восхитилась Люба, как всегда по-украински хекающая в эмоциональные минуты.
— Ага! — по-мальчишески обрадованно кивнул Антон. — Ничего мужик, верно?
— Первый… нет, высший сорт! Но, Антоша, жрать нечего, только кофе можешь похлебать.
— Плохо службу несешь! — весело погрозил пальцем Антон.
— Исправлюсь! — пообещала Люба. — Ты мне дай сегодня Гришу и машину, ладно? Я продукты куплю. Что ты делаешь? — спросила она мужа, который покрыл щеки пеной из аэрозольного баллона. — Бреешься? Господи! Я тысячу лет не видела, как ты бреешься! А ты каждый день!..
