Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два
– Думайте! Если «пьеса» – «деюга», тогда… может, деюгопис?
– Плохо звучит.
– Верно… – огорчился Жарынин и грустно наморщил лысину.
– А этот ваш Розенблюменко – он все-таки режиссер или сценарист? – спросил Андрей Львович, повязывая галстук.
– Он… он… Он – игрохап.
– Кто-о?
– Продюсер.
– Смешно!
– Нет, нет, не смешно, мой великотрезвый коллега! Господь жестоко наказал Украину государственностью. Но русские-то в чем виноваты? Нет, не смешно, когда бедных русских людей терроризируют этим нелепым мовоязом! А Крым, коллега, почему наш Крым у них? Вы мне можете ответить? И никто не может! Екатерина Великая в гробу перевернулась! Князь Потемкин-Таврический себе в могиле от бешенства второй глаз вышиб! Бред! Андрюха Розенблюм, мой однокурсник, арбатский мальчик, злой судьбой заброшенный после ВГИКа на студию Довженко, – теперь украинский националист Андрiй Розенблюменко. Ядрена плерома! И вместо того чтобы без звука отдать мне Крым, он, подлец, запросил у меня Ростов-на-Дону и Ставрополь. Представляете! А Севастополь, понимаешь ли, основан древними украми, и поэтому: русский флот, гэть до Сочи! Но и это еще не все!
– А что еще? – удивился Кокотов, зашнуровывая ботинки.
– Эта незалежная морда потребовала, чтобы я за голодомор пятьдесят лет бесплатно снабжал неньку Украину нефтью и газом! Нет, вы поняли?!
– Это уж слишком! – возмутился автор «Преданных объятий», полируя запылившиеся башмаки краем портьеры.
– А я согласился!
– Как? Разве можно?! Ну, хотя бы Севастополь отспорили!
– Нет. Я сказал: берите всё.
– Ну, вы прямо как Хрущев!
– Берите всё, но при одном условии… – На лице режиссера появилась загадочно-победная ухмылка, наподобие той, что любил смухортить в прямом эфире пьяный Ельцин.
– При каком условии? – Андрей Львович, с интересом глядя на себя в зеркало, окончательным движением поправил волосы.
– Если перепьешь меня – забирай все! Обойдусь.
– Согласился?
– Согласился. Всю ночь бились!
– Как это?
– Просто. Делаем ставки. Скажем, Таганрог против Керчи. Наливаем по стакану горилки. И – в один прием. Поперхнулся, не допил – пожалуйте сюда Керчь. Ставим Луганск против Белгорода. Наливаем. Поперхнулся, не допил – пожалуйте сюда Луганск!
– А если не поперхнулся?
– Второй запив, третий запив – пока кто-то не поперхнется. Тот, кто вырубается за столом, теряет все! Вроде нокаута…
– Ну и что Розенблюменко?
– Бесчувствует! – повторил Жарынин, гордый своей геополитической викторией. – Пойдемте-ка, коллега, завтракать! К Скурятину опаздывать нельзя!
По коридорам они шли в сосредоточенном молчании, Дмитрий Антонович не всегда удачно вписывался в повороты и чуть не сбил с ног ветхого старичка, игравшего в фильмах сороковых годов русских богатырей, чаще всего Добрыню Никитича. Возле номера Жукова-Хаита высилась горка грязной посуды, а из-за двери доносился громкий спор. Соавторы невольно замедлили шаг.
– Ради вашей драной свободы и мерзкой демократии вы готовы пожертвовать Россией! – грохотал знакомый бас.
– А вы… вы готовы пожертвовать свободой ради вашей немытой России и вашего народа-рогоносца! – отвечал нервный тенорок.
– Что-о?
– Что слышал!
– Я тебя задушу!
– Не задушишь!
– Почему это?
– Сам знаешь!
– Не знаю.
– Знаешь-знаешь… – хихикнул тенорок.
– Коробится… – сочувственно молвил игровод. – Теперь уж скоро…
– Как это коробится? Что – скоро? Да объясните же, наконец, что все это значит! – рассердился невыспавшийся Кокотов.
– Эх, Андрей Львович, это долгая и грустная история…
– Расскажите!
– Непременно, только не сейчас. Такое с похмелья нельзя рассказывать.
В оранжерее, как всегда, сидела в своем кресле Ласунская и смотрела на цветок кактуса. Писатель вдруг обратил внимание, что со времен фильмов Пырьева и Ромма черты ее лица почти не изменились, оставшись такими же прекрасными и благородными, даже морщинки казались неким изысканным тиснением на коже.
– Здравствуйте, Вера Витольдовна! – поклонился Жарынин.
– Здравствуйте, голубчик! – очнулась она и улыбнулась сама себе.
Столовая была пуста. Лишь в отдаленье никак не мог наесться Проценко: после проработки на общем собрании ветеранов он в знак протеста объявил голодовку, и поэтому теперь приходил питаться позже всех, чтобы не видели.
– Татьяна! – гаркнул игровод, тяжко опускаясь на стул. – Опаздываем!
Официантка стремглав прибежала с кухни и, пока она, ворча на вечно торопящегося режиссера, накрывала стол, Дмитрий Антонович жадно выпил два стакана темно-коричневого, совершенно безвкусного чая и, вытерев с лысины выступивший пот, не без самодовольства заметил:
– Если бы я был генсеком ООН, то все мировые проблемы решал бы за столом. В ресторане. Никаких локальных войн. Хочешь свергнуть Саддама – выставляй человека, умеющего пить. Никаких карательных экспедиций, никаких бомбежек Белграда. Налил водки – выпил. Поперхнулся – извини!
– А вы уверены, что они пойдут именно на такой поединок? Немцы могут, например, предложить пиво. Итальянцы – спагетти. Негры – танцы. А французы…
– Секс? Кто кого пере…т? – в лучших традициях современной интеллектуальной прозы матернулся режиссер и лукаво посмотрел на соавтора.
– Сексуальные способности французов сильно преувеличены, – буркнул Кокотов, запихивая в рот бутерброд с сиротским ломтиком сыра, таким тонким, что сквозь него, как сквозь закопченное стеклышко, вполне можно было бы наблюдать солнечное затмение.
– Ешьте быстрее, франкофоб, мы из-за вас опоздаем!
Выйдя на улицу, соавторы нос к носу столкнулись с Натальей Павловной, возвращавшейся с утренней пробежки. На Обояровой был дорогой темно-сиреневый спортивный костюм в обтяжку, подчеркивающий ее тяжеловатые бедра и значительную грудь, на ногах – ослепительно-белые кроссовки, а на голове – малиновая бейсболка, повернутая козырьком назад. Ее лицо разрумянилось на утреннем холодке, а взгляд лучился веселым жизнелюбием. Эти радостные глаза, эта залихватски надетая кепка, эти счастливые женственные излишки, соединяясь, ударили автора «Айсберга желаний» в самое сердце.
– Здра-авствуйте, Наталья Павловна! – Жарынин стащил с лысины только что нахлобученный берет и, поклонившись с мушкетерской галантностью, обмел головным убором свои ботинки.
– Здравствуйте, – отозвалась Обоярова, чуть нахмурившись.
– Далеко ли бегали?
– К дальней беседке и обратно…
– Как сказал Сен-Жон Перс, здоровье в ногах. И умер он на пробежке… А вас, коллега, я жду в авто! – произнес игровод с той интонацией, с какой подростки обычно обращаются к дружку, постыдно втюрившемуся в девчонку.
– Что это с ним? – глядя вслед режиссеру, спросила Обоярова.
– Он всю ночь бился за Крым и устал.
– Как Владимир Борисович над Понырями? – уточнила она.
– Примерно.
– Андрей Львович, а вы мне говорили, никуда сегодня не поедете! – с чуть заметной обидой упрекнула бывшая пионерка.
– Я… Я… – ликуя от упрека и кляня злую долю, пробормотал Кокотов. – Но я скоро вернусь. Я не знал… Мы только к Скурятину и обратно…
– К кому-у-у? – ахнула бегунья, и ее глаза потемнели, как от страсти.
– К Скурятину. Мы боремся за «Ипокренино»!
– Боже! К Скурятину! – Наталья Павловна схватила Кокотова за уши, приблизила к себе и поцеловала в нос. – Господи, я же никак к нему не прорвусь! Полгода! Он может все! Как вам это удалось? Как?!
– Ну, мы тоже кое-что можем! – туманно полусоврал писатель, произнеся местоимение «мы» так, будто встречу организовал именно он.
– Андрей Львович, возьмите меня с собой! Я буду сидеть как мышка и скажу только одно слово. Возьмите, мой рыцарь! Господи, они идут к Скурятину!
– Боюсь, не получится…
– Почему? – воскликнула Обоярова, и ее брови надломились в голливудском отчаянье. – Хотите, я встану на колени?
– Нет, нет, не надо! – испугался автор «Любви на бильярде» и, удивляясь собственной находчивости, объяснил: – Встреча организована по спецканалам.
– Ну конечно, по каким же еще! Ах, как жаль! – Женщина в отчаянье ломала пальцы. – Он может решить все мои проблемы одним звонком. Одним! Не хотите взять меня – возьмите мои документы и передайте ему! Прошу вас!
– Х-хорошо. Это, думаю, можно…
– Когда у вас встреча?
– В двенадцать.
– Ах, какая досада! Все против меня! Бумаги у юриста. Не успею… – По розовой щеке покатилась самая настоящая слеза, искрящаяся на утреннем солнышке.
– Ну что вы… ну не надо! – Кокотов сам готов был заплакать.
– Андрей Львович, умоляю! Попросите его, скажите, что я ваша родственница, подруга, любовница, сестра, невеста… Скажите что хотите! Но пусть он прикажет Краснопролетарской межрайонной прокуратуре, чтобы они снова открыли уголовное дело на Лапузина по моему заявлению. Запомните?
