Дмитрий Бавильский - Ангелы на первом месте

Более того, мы изначально (ещё до того, как сформулируем или поймём это) знаем, как станем относиться к этому новому знакомству, чем оно

"грозит" нашему внутреннему хозяйству, чем оно способно нас обогатить или же, напротив, обескровить.

Естественно, что подзатянувшееся молчание (в которое, как в тяжёлую, массивную раму, вплетались звуки кухни, едкий табачный дым, медленные взмахи ресниц: Макарова так плавно махала ими, словно хотела взлететь) прервал Дима Шахов. Искусство мхатовской паузы было ему недоступно – в Чердачинском Академическом сценическим временем дорожили: общественный транспорт переставал ходить в отдалённые районы рано, и о зрителе следовало заботиться серьёзным образом.

Иначе в следующий раз этот самый зритель просто не придёт.

– Между прочим, я читал кое-что, – сказал он весьма многозначительно. И было непонятно, относится ли его заявление к творчеству Бориса Акунина или же вообще к мировой литературе в целом. – И знаете, мне понравилось…

Отчего актёры, пытаясь играть, всегда кажутся глупее, чем они есть на самом деле? Потому что полнота переживания невозможна и игра всегда есть некая схематизация и упрощение?

На телевидении Макарова нормально общалась с Шаховым, он оказался хорошим партнёром при озвучании, кроме того, она не забыла, что именно он позвал её на эту работу. Но сейчас (да ещё при посторонних) хоть святых выноси.

– И слава богу, – облегчённо выдохнула Макарова. – Главное, чтобы на пользу…

– Как, как вы сказали? – неожиданно вздрогнул "Игорь" и пояснил: -

Кажется, где-то я уже слышал эту фразу.

Макарова удивлённо вздёрнула брови: вообще-то эту фразу она считала своей коронкой.

– А она любит так выражовываться, – снова по-простому, по-актёрски, вставил свои пять копеек Дмитрий.

– Чудо – это то, что случается не с нами, так? – Незнакомец подмигнул Макаровой.

– Послушай, что ты хочешь этим сказать? – встрепенулся Шахов.

– А ты почему не с нами? – "Игорь" не сводил с Макаровой смеющихся, добрых глаз.

И, кажется, она успела к ним привыкнуть, как теперь говорит подрастающее поколение, "подсесть". Шахов решил набить себе цену.

– Между прочим, отвечать вопросом на вопрос не очень-то уж и вежливо…

– Между прочим, – незло, в тон Диме ответил "Игорь", – ты – единственный, кто знает и меня, и эту очаровательную даму. И очень невежливо, – тут он даже позволил себе назидательно повысить голос, – не представить нас друг другу.

– А давайте, что ли, – тоже глядя незнакомцу прямо в глаза, сказала

Макарова, – обойдёмся без посредников.

– Тем более, что они берут сильно большой процент, – засмеялся "Игорь".

– Ну, я так не играю, – обиделся Шахов. – Может быть, я и виноват.

Уж простите меня. – И комично прижал руки к груди. – Но мной двигали только самые лучшие побуждения.

– А мы и не сомневались. – Макарова картинно (картонно) наклонила голову.

Они словно бы разыгрывали финал комедии с переодеваниями, когда всё уже выяснилось, все разбиваются по парам и даже какой-нибудь второстепенный, дюже характерный Бригелла берёт под руку неожиданно подвернувшееся ему длинноногое счастье. Спектакль на всех парах бежит с горы, актёры торопятся выстроить последнюю мизансцену и отдаться прибою зрительской любви.

– Ну, раз вы во мне не нуждаетесь, я пошёл, – решил шантажировать их

Шахов.

Но Макарова ответила, не глядя (вышло даже немного грубо) в его сторону (это дежурная шутка у них на телеканале существовала такая,

Шахов её знал, конечно же, но вышло всё равно как-то зло).

– Вечером созвонимся.

И тут же переключила внимание на "Игоря", словно актёр растворился в клубах сценического дыма. Впрочем, кажется, всё именно так и произошло, потому что Дима Шахов исчез. Подняла вопросительные глаза на лысеющего мачо с ямочкой на подбородке и намечающимся пузом.

Тот протянул руку для знакомства.

– Игорь.

– Ма… Марина…

Впрочем, и без всяких слов и представлений стало понятно, кто есть кто. Ещё какое-то время у Макаровой оставались некоторые сомнения, но Игорь не сдержался, намеренно выдал себя, своё смятение, обозвав

Марину "феей хлебных крошек и пузырьков минеральной воды…".

Ну, совсем как в той, заочной, переписке, случившейся у них на самом излёте зимы.

Сначала они пили общение друг с другом, словно шампанское, тут же пьянея и расширяясь, их точно прорвало, слова пузырились, лопались и щекотали эпидермис нежными прикосновениями. Оказалось, что у них много общего – в том числе и прошлого: в ход шли цитаты из писем, обрывки недодуманных тогда мыслей, Игорь с лёту цитировал полузабытый уже сериал "Опасная кровь", который, как выяснилось, иной раз он даже записывал на видеомагнитофон.

А теперь, немного смущаясь, объяснял Марине, что голос её настолько связан в его сознании с образом актрисы, игравшей сеньору Петренку, что ему сложно привыкнуть к его новой одежде – макаровской внешностью. Игорь объяснял, что долгое время голос этот был для него единственной ниточкой, дорогой, мостом к подлинной Марине, его загадочной, заочной Фее, поэтому он наполнился для него таким количеством самых разных смыслов, что…

Что нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что он, например, звучит не с телеэкрана, но вот так, запросто, из коралловых, алых губ

(Макарова кокетливо спрятала глаза и покраснела).

Марина и сама, честно говоря, представляла себе кого-то совершенно иного. Это очень интересное чувство: когда она увидела Игоря и осознала, что он – это он, прежние её грёзы растаяли, словно табачный дым, испарились, будто бы их никогда и не существовало.

Потом, чуть позже, она пыталась вспомнить, что же она себе представляла, когда думала о нём, и не могла восстановить картину собственного заэкранья.

Всё верно: фантазия почти всегда опережает медленно переворачивающуюся с бока на бок реальность. Ещё не встретив человека, мы торопимся составить о нём собственное впечатление.

Поэтому самые лучшие встречи и знакомства – неожиданные, когда тебя застают врасплох и органы чувств вынужденно проявляют активность и бдительность. Во все иные случаи они спят или, точнее, дремлют и видят сны о том, что могло бы быть, если бы…

Мы выдуваем образы никогда не виденных людей из наших снов, фантазий, душевных склонностей и опыта всей предыдущей жизни.

Заочные собеседники просто обязаны оказаться не тем, кем мы их себе представили – такими они и возникнут: не хуже и не лучше надуманных, но – принципиально иными .

Игорь знал это по многочисленным встречам с пользователями "Живого журнала", которые время от времени удивляли даже его до глубины души: буквально ни один из его хорошо знакомых, изо дня в день читаемых и чтимых френдов, регулярно пишущих в дневники о мелочах, пустяках, но и порой о самом важном, в том числе, переживаниях и страхах, не совпал со своим сетевым образом. Который, выясняется, выстраивается по иным и пока ещё не совсем понятным законам восприятия.

Потом, вечность спустя, опьянение общением иссякло, и они будто бы устыдились самих себя, собственной активности, вздутых внезапностью эмоций. И, дабы поскорее миновать этот кризис, решили выйти на воздух.

Марина ещё какое-то время ждала, пока ей принесут сдачу, Игорь распрощался с компанией заговорщиков, которая к тому времени уже окончательно превратилась в разогретый застольем пластилин, и прошёл посмотреть книги.

У Макаровой появилось время перевести дух. Она медленно собирала вещи – сигареты, книгу, зажигалку, носовой платок, аккуратно складывала всё это в сумку, медитировала над каждым предметом, словно бы оттягивая выход из кафе, встречу с новым-старым знакомым.

Игорь оказался совершенно не таким, каким она его себе представляла.

Это факт. Но столь же очевидным было то, что иной Игорь в реальности вышел ещё интереснее и привлекательнее "Игоря" заочного. Тот, придуманный персонаж, разумеется, был ярче, безукоризненнее, но вот что важно, в нём практически не теплилось никакой жизни. Голая схема, набор набросков и незавершённых эскизов.

И ещё. В эпистолярной заинтересованности Игоря не чувствовалось конкретности, почвы: да, предлагал встретиться, да, мгновенно отвечал на письма и записки в любое время суток. Но что во всём этом было от игры, от охотничьего азарта, а что – от природной надобы?

Теперь же Макарова, опытный знаток человеческих душ (оставшись без средств к существованию, Марина начала подумывать о возобновлении своей психоаналитической практики), наяву видела его увлечённость, его зависимость – уже не от голоса, не от образа, но от настоящего человека во плоти. Между прочим, не самой стройной и, между прочим, весьма далёкой от тупых стереотипов женской привлекательности, агрессивно навязываемых обществу бессовестными медиа.