Пол Остер - Мистер Вертиго
— Калифорния, — говорил я. — Там снега не бывает, и купаться можно круглый год. Говорят, там почти что рай. Флорида по сравнению с Калифорнией грязная лужа.
— Нет совершенства на земле, дружок, — говорил мастер. — Не забывай про землетрясения, сели и ураганы. Там может быть подряд несколько лет засухи, а потом начинаются грозы, и тогда весь штат становится опасным, как пороховой погреб. Дома горят, и порой быстрей, чем яичница, так что можно быстро остаться без крыши над головой.
— За это не беспокойтесь. Месяцев этак через шесть мы будем жить в замке. Камни не горят, но, если хотите, на всякий случай можно обзавестись личной пожарной командой. Точно говорю, босс, кино это как раз для меня. Я вам столько капусты настригу, что мы собственный банк откроем. «Сберегательный банк Роули», а главный офис на Сансет-бульваре. Вот увидите. Я там сразу стану звездой.
— Если все пойдет, как я думаю, на кусок хлеба ты заработаешь. Это очень важно. Я не вечный и хочу, чтобы ты успел встать на ноги. Мне все равно, кем ты будешь. Актером, оператором, мальчиком на побегушках… любое занятие хорошо. Главное, чтобы, когда меня не станет, тебе было бы на что жить.
— Вы так говорите, будто вы старик, мастер. Вам еще и пятидесяти-то нет.
— Мне сорок шесть. Там, откуда я родом, это считается много.
— Чушь собачья. Вот попадете на калифорнийское солнышко — и за день прибавится жизни лет десять.
— Возможно. Но даже если и прибавится, впереди у меня все равно меньше, чем позади. Арифметика простая, Уолт, и неплохо бы подготовиться к тому, что нас ждет.
Потом наш разговор перескочил на что-то другое или мы вовсе замолчали, однако эти несколько коротких, печальных фраз я запомнил и потом несколько дней возвращался к ним мыслями. Для человека, привыкшего так старательно прятать свои чувства, они были равнозначны исповеди. Я не помнил, чтобы мастер когда-то так раскрывался, и пусть он снабдил свою речь всеми возможными «бы» и «если», но я был все-таки не так глуп, чтобы не уловить крывшегося за ними смысла. Мысли мои возвратились к сцене в гостинице в Нью-Хейвене, где он хватался за живот. Если бы не головные боли, я, конечно, был бы к нему повнимательнее. И теперь, когда проблемы мои разрешились, а делать было совершенно нечего, кроме разве как глазеть по сторонам да считать дни до Калифорнии, я решил впредь не спускать с него глаз. На этот раз я не струшу. Вот как только увижу, что он хватается за живот, сразу отволоку к первому попавшемуся врачу.
Наверное, он заметил мое беспокойство, потому что вскоре после этого разговора послал все печали подальше и сменил пластинку. Мы выехали из Техаса и мчались теперь по просторам Нью-Мехико, где он стал оживлен и весел, и как я ни старался отыскать на его лице хоть малейший признак болезни, так ничего и не нашел — никакого намека. Понемногу, по горсточке, мастер опять пускал пыль мне в глаза, и если бы не происшествие, которое случилось после нашего разговора через шестьсот или семьсот миль, прошли бы месяцы или даже годы, прежде чем я понял бы правду. Такова была сила мастера. Не было ему по уму равных, и когда я отваживался с ним спорить, потом всякий раз утирался. Голова у него работала быстрее, чем у меня, он был намного гибче и опытнее и в момент мог пустить меня без штанов. Впрочем, до действительно споров никогда у нас не доходило. Мастер Иегуда обставлял меня сразу, и так было до самого конца.
Это была самая утомительная часть пути. Много дней мы ехали по Нью-Мехико, по Аризоне, и через некоторое время мне стало казаться, что мы единственные люди на земле. Мастеру, наоборот, пустыня понравилась, и он, едва увидав эти безжизненные края, где торчали только камни да кактусы, принялся, тыкая пальцем в какое-нибудь любопытное с его точки зрения геологическое образование, читать мне краткие лекции о невозможности исчисления возраста нашей старушки планеты. Честно говоря, ее возраст меня не трогал. Я не хотел портить ему удовольствие, потому помалкивал и делал вид, будто слушаю, но, посмотрев на четыре тысячи каменных столбов и шесть тысяч каньонов, понял, что хватит с меня этих пейзажей до конца моих дней.
— Если тут Бог, — сказал я наконец, — то нам делать нечего.
— Не ворчи, — сказал мастер. — Здесь повсюду одна пустыня, и какой смысл сидеть и считать, сколько осталось миль, дорога от этого короче не станет. Тебе ведь хочется в Калифорнию, а другого пути туда нет.
— Оно конечно. Но я же не обязан его за это любить.
— Мог бы и попытаться. Тогда и время прошло бы быстрее.
— Терпеть не могу портить банкеты, сэр, но, по-моему, все эти ваши рассуждения по поводу здешних красот большая туфта. Кому какое до них дело, а? Интересно там, где есть люди. А убери людей, что останется? Пустое место останется, вот что. А с пустого места чего возьмешь? Ничего. От пустого только давление падает да глаза закрываются.
— Тогда закрой их и поспи, а я лучше молча полюбуюсь природой. Не горюй, малыш. Недолго осталось. Будут тебе скоро люди, сколько захочешь.
Шестнадцатого ноября над западной Аризоной занялась заря самого черного дня моей жизни. В это сухое, как лист бумаги и как все предыдущие, утро, примерно в десять часов, мы пересекли калифорнийскую границу и покатили по Мохаве вниз к океанскому побережью. Увидев пограничный щит, означавший финишную прямую, я завопил от радости. Ехали мы на приличной скорости и рассчитывали попасть в Лос-Анджелес к обеду. Помню, мы поспорили, в каком из тамошних шикарных ресторанов провести первый вечер. Вдруг мы увидим Бастера Китона или Гарольда Ллойда, сказал я, вот было бы здорово, а? Входим мы, например, в роскошный клуб, и там как раз эти ребята — спустились с гор этой жаркой Аляски, и мы поздороваемся с ними за руку. Или, например, вдруг они захотят поразмяться, а я тогда с ними побоксирую — в шутку, конечно. Мастер засмеялся, представив себе эту сцену, а я как раз взглянул на дорогу и ничего не понял. «Это что такое?» — сказал я. «Это что такое?» — сказал мастер. Через пару минут нам пришлось разворачиваться.
Перед поворотом на узкой горной дороге стояли, перекрывая проезд, четверо человек. До них оставалось еще ярдов двести или триста, и мы не сразу поняли, что это люди. В жаркой дрожащей дымке они были похожи на призраков, прилетевших с другой планеты, сотканных из мерцающего света и легкого воздуха. Ярдов через пятьдесят я разглядел, что все четверо стоят с поднятыми руками, будто бы голосуют. Я решил, что это дорожные рабочие, и даже подъехав еще ближе и увидев на лицах носовые платки, все равно не догадался. Здесь пыль и ветер, сказал я про себя, наверное это от пыли. Только когда до них оставалось ярдов шестьдесят или семьдесят, я наконец обратил внимание на то, что в поднятых руках они держат какие-то штуки, которые поблескивают металлом. В ту самую секунду, когда до меня дошло, что это револьверы, мастер ударил по тормозам и газанул назад.
Оба мы не издали ни звука. Газ до отказа — мотор взвыл, нас вдавило в сиденья, и машина заходила ходуном. Четверо «десперадос» бросились за нами следом, потрясая сверкавшими на солнце револьверами. Мастер сидел, развернувшись назад, чтобы в заднее окошко видеть дорогу, и не увидел того, что увидел я, а я увидел среди бежавших бандитов одного хромого. Несмотря на хромоту, этот тип, с тощей, длинной петушиной шеей, бежал быстрее других. Он быстро вырвался вперед, и тут платок развязался и я увидел его лицо. Пыль там была как завеса, но этого гада я узнал бы всегда. Это был Эдвард Дж. Спаркс. Это он гнался за нами, и в то самое мгновенье, когда я его узнал, я понял, что жизнь моя погибла безвозвратно.
Стараясь перекричать мотор, я крикнул мастеру:
— Догоняют! Разворачивайтесь! Сейчас они будут стрелять!
Непонятно было, что хуже. На задней скорости далеко мы уйти не могли, но разворот тоже должен был отнять время, и мы подпустили бы их еще ближе. Тем не менее пришлось рисковать. Нужно было уложиться секунды в четыре, иначе у нас не осталось бы ни единого шанса.
Мастер Иегуда резко крутнул руль вправо, делая отчаянный задний разворот, и включил первую передачу. Коробка затряслась, заскрежетала, задние колеса занесло, «пирс-эрроу» пошел юзом считать придорожные камни. Через секунду или, может быть, две колеса снова поймали дорогу, мы нацелились в правильном направлении, но тут в спину грянули выстрелы. Пуля угодила в заднее колесо, покрышка лопнула, и машину резко бросило влево. Не отрывая педали от пола, мастер вывернул руль тоже влево. Чтобы не вылететь с дороги, он крутил баранку как сумасшедший и уже включил третью скорость, но тут вторая пуля разбила стекло. Мастер вскрикнул, на мгновение выпустив руль. Машину снесло за обочину, и она запрыгала по камням, а плечо мастера покраснело от крови. Бог знает, откуда у него взялись силы, но он снова вцепился в баранку и снова нажал на газ. Не его вина, что уйти нам не удалось. «Пирс-эрроу» терял управление, а когда мастер попытался вернуться на дорогу, переднее колесо наскочило на каменный выступ и мы опрокинулись.
