Уильям Тревор - Вечные любовники
С зеленой папкой под мышкой Шарлотта спускается по плохо освещенной лестнице из своей квартиры на улицу. Промозглое декабрьское утро. Воротник ее непромокаемого плаща поднят, поверх плаща несколько раз завязан вокруг шеи черный шарф. Интересно, у других тоже так бывает, что одно-единственное событие сказывается на всей последующей жизни? В пять лет Шарлотта тяжело заболела, и, хотя она хорошо помнит все связанные с болезнью волнения, помнит, что ощущала близость смерти и даже с ней примирилась, — этот опыт в дальнейшем ведь на ее жизни не отразился, остался в том времени, она же, переступив через него, легкой поступью пошла дальше. Точно так же оставляла она за спиной и другие события и переживания, воспоминание о которых, казалось, будет неотступно ее преследовать. И только это лето в Массюэри почему-то постоянно, настойчиво ее сопровождает, стало словно бы частью ее самой.
— Это золотистое вино из Юра, — сказал месье Ланжвен — опять по-английски. — Оно отличается от всех остальных вин Франции.
Из окон особняка Массюэри видны горы Юра. Весной и в начале лета из-за дувшего с гор ветра в этих местах иногда бывало холодно. Она об этом часто слышала: горы Юра были постоянной темой разговоров.
— Is there a doctor at hand?[5] — произносила сестра г-жи Ланжвен запомнившееся ей выражение из словаря английских идиом, который, по ее настоянию, привез ей из Парижа муж. — Что значит «at hand»? Un medecin sur la main? C’est impossible![6] — И устало, заученным движением, вставляла в мундштук очередную сигарету.
— Ее любовник — молодой человек, — рассказывала по-французски г-жа Ланжвен, растягивая слова. — Работает в аптеке. В один прекрасный день он, естественно, захочет жениться — тем дело и кончится.
«Стоит мне утром открыть глаза, как с улицы до меня доносится запах свежего кофе. Это, должно быть, завтракает прислуга. Позднее, в половине девятого, нам накрывают завтрак в саду, в беседке, обедаем мы там же, а вот ужинаем всегда в доме, каким бы теплым вечер ни был. По воскресеньям в крошечной машинке, которой она с трудом управляет, приезжает мать месье Ланжвена. Живет она, если не считать экономки, одна, в деревне, за тридцать километров отсюда. Она маленькая, очень сердитая и со мной не разговаривает. Иногда вместе с ней приезжает бородатый мужчина, месье Оже. Он подробно рассказывает мне про свое здоровье, а потом я смотрю в словаре слова, которых не поняла. Приезжают по воскресеньям и другие родственники, двоюродная сестра мадам Ланжвен из Солье с мужем и вдова генерала».
Во время войны, когда в Массюэри оставались только женщины и дети, на территории поместья был обнаружен немецкий солдат. Жил он в укрытии, которое сам себе сделал, питался же, видимо, отбросами. Его бы никогда не нашли, не укради он, отчаявшись, сыр и хлеб из кладовой. Больше недели женщины жили, сознавая, что он где-то здесь, поблизости, мельком видели его по ночам, не зная, как им быть. Они сочли, что он дезертир, но наверняка сказать не могли, ведь солдат мог и заблудиться. В конце концов, испугавшись, что немец, по какой-то неизвестной причине, сам за ними следит, они застрелили его, а тело зарыли в саду. «Ici, — сказала г-жа Ланжвен, указывая пальцем на середину большой овальной клумбы, где росли розы. — C’etait moi»[7], — добавила она, отвечая на вопрос, который Шарлотта задавать ей не стала. Однажды, дождливой ночью, они со свекровью и служанкой подстерегли солдата возле его укрытия и стали ждать, когда он появится. Она выстрелила дважды, но промахнулась, и он двинулся прямо на них. Третий выстрел попал в цель, солдат покачнулся, и она разрядила в него оба ствола. Ей тогда было столько же лет, сколько сейчас Шарлотте, — замужем она была всего несколько месяцев. «Она такая славная, — писала родителям Шарлотта, — вы даже представить себе не можете».
Четырнадцатого августа, в тот самый, навсегда отпечатавшийся в памяти Шарлотты день, она в очередной раз ехала с месье Ланжвеном на машине. Была среда, и она, как всегда в среду после обеда, была свободна. Однако в этот раз, когда они подъехали к Пляс де ля Пэ, он, вместо того чтобы, как обычно, высадить ее и поехать по своим делам, сказал:
— Сегодня я в вашем распоряжении.
Говорил он по-французски. И улыбался.
Как и у нее, у него несколько часов «на руках»[8]. В Сен-Сераз он повез ее специально — это она поняла уже потом. По средам он подвозил ее, потому что это было ему по дороге, — сегодня же, решила она, он повез ее, просто чтобы не нарушать традицию.
— Я могла бы сесть у ворот в автобус, — сказала она.
Он улыбнулся опять:
— И совершенно напрасно, Шарлотта.
Его чувства проявились в этих словах впервые. Шарлотта не знала, что сказать в ответ. Она смешалась и сама почувствовала, что покраснела. «Он такой очаровательный, — писала она домой. — Они оба, и месье и мадам, очаровательные люди. Иначе и не скажешь».
— Давайте поедем куда-нибудь в другое место, Шарлотта. Здесь делать нечего.
Она отрицательно покачала головой. Ей надо кое-что купить, сказала она, а потом она, как всегда, вернется домой на автобусе. С ней все будет в порядке, пусть он не беспокоится.
— Что вы будете делать, Шарлотта? Опять любоваться церковью? Здешний музей ничего особенного собой не представляет. Выпить чашку кофе — дело недолгое.
Французский язык, совершенствоваться в котором отправил ее отец, был у нее еще весьма далек от совершенства. Запинаясь, она ответила, что любит уезжать по средам из Массюэри. И тут же подумала, что больше всего в этих поездках ей нравится сидеть в машине рядом с месье Ланжвеном. Раньше она не решалась себе в этом признаться..
— Идите в магазин, — сказал месье Ланжвен. — Я подожду.
Когда она вернулась, он повез ее в сельскую гостиницу, находившуюся почти в пятидесяти километрах от Сен-Сераз. Гостиница стояла на берегу реки, здание было увито плющом, в саду ворковали голуби, рядом бежал ручей. Они сели за столик под буком, однако никто не поспешил подойти к ним, спросить, что им принести. Сад выглядел заброшенным, гостиница — тоже. Все кругом словно бы погрузилось в глубокий сон.
— Вам хорошо в Массюэри, Шарлотта?
Она находилась от него на расстоянии не меньше трех футов и все же ощущала исходившую от него нежность, от которой у нее слегка кружилась голова. Она почувствовала легкий зуд, как будто он коснулся ее руки кончиками пальцев, и от этого прикосновения по всему ее телу пробежала судорога. А между тем им с с не касался. Она заставила себя подумав о ею детях, попробовала представить себе Колетт и расшалившихся близнецов. Попробовала представить себе г-жу Ланжвен, ее мягкий, ровный голос. Но ничего не получилось. Был только человек, с которым она приехала, его стоявшая поодаль белая машина и маленький круглый стол, за которым они сидели. Совершался какой-то обман. И в обмане этом участвовали они оба.
— Да, сейчас мне хорошо в Массюэри.
— А раньше?
— Раньше было немного одиноко.
С папкой в руке Шарлотта быстро идет по серым декабрьским улицам. Когда-то давно была у нее и другая литография: круглый белый стол, за ним сидят две безликие фигуры. И еще одна: три женщины, едва заметные в густой пелене дождя, прячутся в мокрых кустах. Были и другие, много других: залитый солнцем особняк в Массюэри, играющие дети, белый «ситроэн» — внутри никого.
— Они вас полюбили, Шарлотта. И больше всех, по-моему, — Ги.
— И я их тоже.
Немного поговорив, они вернулись к машине. Вероятно, прошел всего час; она потом прикинула — никак не больше часа. Официант так и не появился.
— Все еще спят, — сказал он.
Как получилось, что он ее обнял? Они что, остановились, когда шли по траве к машине? Потом она сообразила, что так оно, наверно, и было. Запомнила она только одно: она что-то возмущенно бормочет и обеими ладонями упирается ему в грудь. Он ее не поцеловал, поцелуя не было, но был порыв, была страсть — это она поняла потом.
— Дорогая Шарлотта, — выговорил он, а затем добавил: — Прости меня.
Возможно, ей стало нехорошо, и, словно чувствуя это, он взял ее, едва касаясь пальцами локтя, под руку, как мог бы взять под руку прохожий на улице. На обратном пути он рассказывал ей про свое детство в Массюэри. Старый садовник служил и тогда, да и в доме мало что изменилось. Березовая роща, после войны проданная под строевой лес, тогда засаживалась вновь. В полях, где теперь рос подсолнух, раньше была пшеница. Он помнил телеги и даже волов.
Белый «ситроэн» въехал в ворота и покатил, разбрасывая гравий, по платановой аллее. Перед домом когда-то рос дуб, но ветви у него были слишком большие, и пришлось его срубить. Месье Ланжвен показал ей на то место, где он рос. Они вместе поднялись по ступенькам и вошли в холл.
В тот вечер за ужином сестра г-жи Ланжвен разучивала новое выражение. «Му friend and I desire to attend a theatre»[9], — повторила она несколько раз, задавая Шарлотте вопросы, где надо поставить ударение и как произносить то или иное слово. О том, что в этот раз, в отличие от всех предыдущих, Шарлотта вернулась не на автобусе, а на машине, с месье Ланжвеном, разговоров не было. Никто, как видно, этого не заметил; всем было безразлично. Всего одно мгновение, сказала она себе, что-то мимолетное. Когда он попросил прощения, она не сумела ему ответить. Он ведь даже за руку ее не взял.
