Асука Фудзимори - МИКРОКОСМ, или ТЕОРЕМА СОГА
Императрица вдруг обнаружила, что мужчины улыбаются ей намного чаще, нежели ранее. Общение с мужским полом открыло ей, что такое любовь и оргазм, и в конце концов она перенесла все свое внимание на эти новоузнанные понятия. Когда-то она возлагала определенные надежды на замужество, при случае демонстрировала странному супругу свои полновесные округлости, но Тамура ее игнорировал, ребенка от него она заполучить не смогла.
После смерти императора она обратила любовный был на центральную фигуру двора, на великого министра Ирука. Пожирала его глазами, бросала ему самые выразительные взгляды, похлопывала по плечам, ощупывала бицепсы, касалась иной раз и органов, подвешенных ниже пояса, вызывая смущенное покашливание присутствующих советников. Где им было понять ее высокие устремления!
Иногда императрица, постоянно грезившая своим героем, вдруг неожиданно произносила его имя, вызывая у придворных дам беспокойство за душевное состояние госпожи. У служанок она неуклюже выспрашивала, распространяется ли величие великого министра на скрытые части его тела.
– Откуда ж нам знать-то, – отвечали служанки, отводя глаза. – Он к нам вовсе ни разику и не приставал.
– Да ну? – изумлялась императрица. – Такой могучий воин, сильный, прекрасного сложения, и никакую из вас на татами не завалил?
– Нет, нет, ни в жизнь. Головы снимать он ма-астер, большой любитель, а вот по части других мест…
– Ни-ни-ни… Не видали, не слыхали.
– Коль повезет, и не увидим.
Никто не мог упрекнуть великого министра в прегрешениях, столь обычных для дворцового быта. Ни придворные дамы, ни служанки не страдали от его домогательств. А ведь ему стоило лишь пальцем шевельнуть… Даже к насилию прибегать не надо, столько охотниц… Любая бы перед ним запрокинулась. Такая неестественная сдержанность ее героя еще сильнее распалила императрицу.
«Таким образом, в этом могучем теле бьется сердце мягкое и нежное, – мысленно заключила она, беседуя сама с собой. – Интересный мужчина. Весьма достойный моего внимания».
Сопровождаемое любопытными взглядами зевак, судно покинуло порт Нанива и почти сразу же попало в пасть свирепого шторма. Небо помрачнело, черные волны перекатывались через борт, жестокие порывы ветра терзали такелаж. Даже команда потеряла присутствие духа, что уж говорить о доблестных добровольцах!
– О великий министр! – обратился к Ирука один из страдальцев, с трудом сдерживая рвотные позывы морской болезни. – Взгляните на эти гигантские волны, на бурное море! Вслушайтесь в ужасающий скрип конструкций нашей утлой скорлупки! Не изволите ли приказать капитану возвратиться в порт?
– Еще один писк – и отправишься кормить рыб, маловер! Сгинь с глаз моих!
Не успел жалкий трус попятиться от предводителя, как его место занял шкипер.
– Господин, дело-то опасное. Кабы чем худым не обернулось. Мудрый повернул бы восвояси. Лучше не дразнить судьбу, выждать в порту, да снова выйти, когда поутихнет.
– Никогда и ни за что! – отрезал Ирука. – Никакой ветерок не заставит меня отступить. Кроме того… – он назидательно воздел указующий перст и продекламировал:
– Коль все стихии вдруг восстали разом И на меня обрушились, то, значит, На верном я пути.
– Господин, погибнем, все погибнем!
– Молчи, несчастный! Боги проверяют мою решимость. Мы ничем не рискуем. Помыслы наши чисты, цели возвышенны и благородны. Я обещал подарок принцессе. Слово Сога!
Последние слова великого министра могли показаться мощным заклинанием изощренного в своем ремесле колдуна, ибо суденышко сразу же взвилось на гребне гигантской волны, взлетело в воздух, как сухой осенний лист, тут же грохнулось в воду и раскололось пополам. Следующая волна жадно сглотнула команду и пассажиров.
В этих несчастливых обстоятельствах Ирука оказался счастливее остальных. Великий министр рефлекторно вцепился в какой-то обломок судовой конструкции, и волны помогли ему выбраться на берег. Он даже умудрился мимоходом подцепить за шиворот своего утопающего советника.
– Жаркое было дело, – пробормотал советник, притопывая обеими ногами, как бы не веря, что он на твердой земле.
Ирука ответил не сразу. Он зашелся кашлем, извергая из своих дыхательных путей морскую воду5 а также мелкую флору и фауну.
– Иногда я задаюсь мыслью, – вздохнул он наконец, – что, возможно, Кагуя немножко нехорошая. Двадцать четыре моих спутника погибли ни за что ни про что, сам я едва спасся. Чего ради?
Этим дело могло и закончиться, если бы советник не совершил глупость, рассказав о приключении принцессе. Выслушав печальную историю, принцесса, далекая от мыслей о жалости к проглоченным пучиной путешественникам, разразилась гневной тирадой:
– Я нехорошая! Я злая! Я плохая! Он не только вернулся без обещанного подарка, но еще и клевещет! Еще и порочит меня!
– Успокойтесь, Эквидистантнейшая Ганглюоза, не преувеличивайте. Великий министр сказал «немножко нехорошая», и только-то. Ну, согласен, глупость, трижды глупость… Однако обстоятельства примите во внимание, эмоциональный стресс, некоторым образом… Страшная трагедия!
– Чтоб ему там же сдохнуть, чтоб ему потонуть!
– Понимаю ваши переживания, Ядовитейшая Скорпи-тян. Конечно, в этом случае можно было бы сказать, что министр геройски погиб… Но подарка-то все равно б у вас не было…
– Зато была бы геройская смерть ради выполнения моего желания! А так… Несчастная я, растоптанная, уничтоженная… Ни подарка, ни героя… Этот трус ничтожный не отваживается появляться мне на глаза… О я, бедная, униженная и оскорбленная!…
Советник, проклиная себя за длинный язык и короткие мозги, безуспешно пытался успокоить принцессу, а Кагуя, пылая гневом, лихорадочно придумывала месть за свое поруганное достоинство. Губы ее кривились, как змеи на раскаленной сковородке, взгляд крушил все вокруг, начиная от шпильки для волос, только что выпавшей из ее прически, и кончая далеким, расплывающимся в дымке горизонтом.
– Он мне за это заплатит! – задыхалась она. – Клянусь, он заплатит!
В офисах Пентагона все еще подсчитывали потери. После Мидуэя удача покинула противника, Филиппины освобождены. Однако операция на Окинаве вместо запланированной недели длилась уже полтора месяца и обернулась настоящей мясорубкой. Никто в Вашингтоне не ожидал такого отчаянного сопротивления.
– Двадцать девять… Тридцать тысяч погибших, столько же пропавших без вести. Данные о раненых уточняются, но никак не менее пятидесяти тысяч.
– Всего?
– Нет, только наших. У джепов потери больше, как минимум, втрое. Да еще их штатские идиоты, предпочитающие пустить себе пулю в лоб, чтобы только не сдаться. Мамаши, вместе с детьми выбрасывающиеся из окон… Можете себе такое представить?
– А солдаты?
– Засели в пещерах. Ничем не выкурить. Пришлось применить гранатометы и огнеметы. Такая там свежепрожаренность…
– М-да…
Несмотря на наступавшую на горло болезнь, президент Рузвельт напряженно размышлял о войне с Японией. Запутанный узел сложных проблем, очень сложных. Хуже, чем с Германией. Хотя немцы тоже отнюдь не паиньки из церковного хора. Пора покончить с этой затянувшейся войной, утопить этих желтокожих-косоглазых в океане. В океане огня.
– Как ведут себя наши новые бомбы?
– Напалмовые? Это ад! Одна бомба – и квартала как не бывало. Три десятка бомбардировщиков – и город стерт с лица земли.
– Отлично. Итак, готовьте рейд на столицу. Беспрецедентный, уничтожающий, устрашающий. Чтоб до этих мелких мерзавцев дошло наконец, что они обречены.
– Нет проблем! Тридцать бомбардировщ…
– Триста! С полной загрузкой.
– Триста? Гм… Господин президент, это…
– Да, вы правы, я вас понимаю. Перебор. Маленькое безумие. Пусть увидят, что мы можем себе позволить. Пятьсот!
– Э-э… Будет исполнено! Вы – президент…
Этот кошмар обрушился на Токио ночью 9 марта последнего года войны. Из пятисот загруженных бомбами самолетов двадцать семь не вернулись из рейда. Вашингтон поклялся отомстить за своих погибших. Полным ходом шла работа в Нью-Мексико. О проекте «Манхэттен» мало кто в столице слышал и почти никто в Соединенных Штатах. А группа ученых, руководящих созданием нового оружия, почти ничего не знала о происходящем вне секретного центра – некогда было интересоваться. Оппенгеймер, Ферми, фон Нойман…
