Вячеслав Пьецух - Суть дела (сборник)
Мымриков. Послушай, товарищ Петергаз, а почему бы тебе для полноты картины не сесть с этой контрой за четвертого игрока? Ты ведь, я знаю, в старое время поигрывал в преферанс.
Петергаз. Когда это было-то, при царе Горохе, да еще в зарентуйской ссылке, куда даже газеты не доходили, и такая там, доложу тебе, господствовала зеленая скукота, что хоть волком вой!
Мымриков. Эвон как царизм карал революционную молодежь!
Петергаз. А разве ты, товарищ Мымриков, царские узилища не прошел?
Мымриков. Я с пятого года мыкался в эмиграции и каких только лишений не претерпел! Однако ты мне зубы-то не заговаривай, а давай садись за четвертого игрока. Как ты отвечаешь в губернии за политпросвет и не можешь организовать массы – корячься сам.
Петергаз, повздыхав, отпер калитку, нехотя прошел к ломберному столу, шумно уселся на резном стуле и сорвал обертку с колоды карт.
Проститутка. Угостите лафитом, дядя.
Петергаз. Я тебя сейчас так угощу, что потом придется стирать штаны!
Чемоданов. Гражданин Петергаз, соизвольте распорядиться, чтобы мне доставили полфунта уксусной кислоты.
Петергаз. Это еще зачем?
Чемоданов. Видите ли, для чистоты опыта штамм необходимо обработать уксусной кислотой.
Петергаз. Да иди ты со своим штаммом! Тут, понимаешь, господа полковники с бубновой дамы под туза ходят, а у тебя всякие глупости на уме. Гражданин Вульф, мать твою так, ты что, не знаешь, что под игрока нормальные люди заходят с «семака»?! Тебя что, в академии ничему не учили, или это вылазка против руководителя, которому подчиняется губпросвет?!
Вульф. В тактике вы, гражданин Петергаз, может быть, что-то и смыслите, но, простите, в стратегии вы профан. И прошу вас, смените тон. Мой прадед с Пушкиным был на «ты».
Заведующий губпросветом впал в задумчивость, прикусив нижнюю губу, наклонил голову несколько набок и сделал ход.
Петергаз. Пушкин, Подушкин, Кукушкин, Сушкин…
Иванов-Степной тем временем расхаживал из угла в угол, что-то бормоча себе под нос, Выездная следила за ним привораживающими глазами, Чемоданов все возился со своим штаммом, проститутка подкрашивала губы красным карандашом.
Сидоров. Насчет тактики со стратегией я, конечно, ни в зуб ногой, но вот батюшка уже седьмую взятку берет при шестерной игре – это уже разбой!
Петергаз. Это… ваше преподобие, что за шутки в урочный час! Что за шутки, я тебя спрашиваю, долгогривый, или тебе твоя шкура не дорога?ґ Это же надо, какое редкостное нахальство – при чистых семи взятках заказывать шестерную без козырей!
Вульф. В лучшие времена за такие проделки полагалось шандалом по голове.
о. Восторгов. Обчелся, господа, простите великодушно!
Петергаз. Может быть, ты и обчелся, но я тебя за такую вылазку могу свободно отправить на небеса.
Сидоров. И поделом!
Чемоданов. Послушайте, господа, нельзя ли потише? Из-за ваших воплей у меня получается какая-то ерунда!..
Проститутка игривой походкой приблизилась к Иванову-Степному и взяла его за рукав.
Проститутка. Ну что вы все ходите и бормочете, как психический? Пойдемте лучше за трельяж. Лафиту не лафиту, а чепуховинку какую вы мне все же пожалуйте за труды.
Выездная. Послушайте, барышня, это уже слишком! Я женщина благородная, вдовая, но если вы меня выведете из терпения, то я ни на какую теодицею не посмотрю!
Иванов-Степной.
Екклезиаст сказал: все суета сует,Поэт же говорит: все суть стихи и песни.Песнь песней, стих стихов – они звучатВ молчанье скал и шепоте влюбленных,В эфире ночи и сиянье дня,И посему поэт не сочиняет,А жадно пьет из чаши бытия,Как пьет пчела живительный нектар,И после в мед его перегоняет…
Вульф. Кстати, о самогоне, господа. Таковой, как известно, появился только в 1917 году, то есть четыре года спустя после того, как вступил в силу «сухой закон». А прежде на Руси горячительное делали не из табуреток, а из лучших сортов пшеницы – недаром народ пил, но как-то держал себя в руках. И что же: понадобилось всего четыре года «сухого закона», чтобы революционные настроения ослепили пролетариев и крестьян… О чем это говорит?
Петергаз. Это говорит о том, что ежели у господина Сидорова на руках длинная масть, то мы заходим с бубен.
Выездная. Это говорит о том, что если русский народ не пьет, то он опасен, как голодный волк. Уж лучше пускай он безобразничает в пьяном виде, чем я буду смотреть в его трезвые доисторические глаза.
о. Восторгов. Вы бы полегче, матушка, честное слово, а то товарищ Мымриков нам задаст.
Сидоров. Да он давно дрыхнет, без малого не стоймя! Вот он, голубчик, пристроился в уголке и только ротиком шевелит.
Петергаз. Как тут не заснуть ненароком, когда товарищ Мымриков весь в борьбе. Ему в баню сходить некогда, он как жена пахнет, и то забыл. Эй, длинногривый, и ты заснул? Давай, объявляй игру.
о. Восторгов. Вот, помню, картежничали мы у пристава Сумарокова году, дай бог памяти, в одиннадцатом, что ли, под самое Рождество. Так верите ли, господа, я три «мизера» подряд взял!
Выездная. Господи! Одиннадцатый год!.. Елка в Благородном собрании, юные подпоручики с серыми глазами, свечи в канделябрах, белая хризантема в бокале «вдова Клико»…
Иванов-Степной.
А певчих хор?А ход на Водосвятье?Гаданье, Вифлеемская звезда?И шибкий бег саней ночной пороюВдогонку за бренчаньем бубенцов…
Сидоров. А селянка на сковородке? А расстегаи с вязигой? А гурьевская каша под «божоле нуво»?
Вульф. Да, действительно, эти рождественские балы!.. Вальс этот головокружительный – трам-па-па, трам-па-па – и чувство такое, словно тебе приделали ангельские крыла! Что там говорить: сон был сказочный, а не жизнь! Госпожа Выездная, я у ваших ног! Умоляю, в память минувших дней, – один тур счастья хотя бы под трам-па-па!
Петергаз. Зачем же под трам-па-па? Если желаете, я вам сыграю «Собачий вальс».
Заведующий губпросветом уселся за пианино, поправил прическу и довольно ловко заиграл пресловутый вальс. Полковник Вульф с вдовой Выездной закружились в танце, фабрикант Сидоров, прослезившись, достал носовой платок, посветлевший о. Восторгов тем временем оглаживал свою бороду и в такт музыке постукивал пальцами по ломберному столу. После Петергаз заиграл вальс «На сопках Маньчжурии», но уже с запинками, Выездную подхватил от полковника Иванов-Степной, рюриковичу Чемоданову было ни до чего.
Проститутка. А я новомодный танец «матчиш» могу сплясать!
1-й Зритель. Неужели эти шельмы таким манером прохлаждались от царя Гороха до наших дней?
2-й Зритель. Как кто. Один барон, у которого, между прочим, на Большой Дворянской улице было четыре дома, на каторгу отправился, чтобы только этим танцам пришел конец.
3-й Зритель. А по мне, уж лучше танцы, чем наше народное времяпрепровождение: нажрался сивухи, поучил свою бабу и пошел мостовую мордой полировать!
Марфуша. И до чего же хорошие господа! Обходительные такие, веселые, слова черного от этих херувимов не услыхать. А из твоего поганого рта, Иван, только и слышишь, что «хэ» да «пэ»! Ей-богу, расчудесные господа! А их, несчастных, в клетку и под замок…
4-й Зритель. А мы прозябали у себя в Коровьей слободе и знать не знали, что бывает такая жизнь.
о. Восторгов. Однако на позапрошлой неделе встречаю я это господина бывшего пристава Сумарокова, а он мне и говорит: «Я, – говорит, батюшка, – в „сочувствующие“ записался, Бебеля читаю, с прислугой принципиально из одной миски ем». Это пристав-то Сумароков, который гонял социалистов, как бродячих собак, говел два раза в году, под святую Пасху и Рождество! Вот до чего причудливый наш народ.
Сидоров. Какой причудливый, просто сволочь! Положим, французский булочник, он с утра до вечера булочник, а наш оболдуй с утра похмеляющийся – такое у него политическое убеждение, – в полдень народник, в обед черносотенец, после обеда никто, потому что он после обеда спит, а к вечеру он эсер…
Вульф. Кстати, известно ли вам, господа, почему московский люд растерзал Дмитрия Самозванца на маленькие куски?
о. Восторгов. Это у Чемоданова надо спросить, он фамильно через Лжедмитрия пострадал.
Чемоданов. Меня хоть сейчас на куски изрежьте, мне безразлично, потому что я только что закончил годовой труд!
Вульф. Так вот, московский люд потому растерзал Дмитрия Самозванца, что тот никогда не спал после обеда. Раз не соблюдает вековой обычай, то, значит, не православный, еретик подосланный, а не царь.
