Жан Жубер - Незадолго до наступления ночи
Александр услышал, как кто-то спускается по лестнице, затем с одного из нижних этажей до него донеслись чьи-то голоса, затем опять послышались звуки явно удаляющихся шагов, и вскоре все стихло. Он вытащил из портфеля электрический фонарик, проверил, работает ли он, и сунул его в карман. Теперь в обезлюдевшей библиотеке царила такая абсолютная тишина, что Александру казалось, что он слышит, как бьется сердце, как пульсирует кровь в артериях, как проникает в легкие воздух и как выходит оттуда. «Такая же тишина, — думал он, — царит, наверное, в подземных пещерах, отделенных от поверхности земли сотнями метров скальной породы, а также… в могилах». Здесь, в тепле и в привычной атмосфере библиотеки, где ощущался столь знакомый запах старых книг и библиотечной пыли, он чувствовал себя так хорошо, так спокойно, так приятно, словно здесь, в этом гигантском коконе из бумаги, он находился в каком-то ином мире, а мир реальный, находившийся за этими стенами, стал нереальным и само его существование было под вопросом. Ему казалось, что он мало-помалу растворяется в тишине, тает, что постепенно как бы исчезают «границы» его телесной оболочки. И вдруг свет погас…
Александр какое-то время оставался неподвижен в темноте, потом он включил фонарик и прикрыл его рукой из боязни, что охранники совершают по ночам обход здания. Это было маловероятно, потому что, как считал Александр, в наше бездуховное время, когда менее всего ценится мысль, никому, по его мнению, и в голову бы не пришло воровать книги, за исключением каких-нибудь уж сверхскандальных произведений, от продажи которых можно было бы извлечь материальную выгоду. Но как раз эти произведения находились в полной безопасности за непреодолимыми стенами и крепкими запорами знаменитого «ада», куда Александр все же надеялся проникнуть. Однако не следовало ли все же опасаться, что какой-нибудь враг культуры, обезумевший от ненависти к ней и открывший в себе «дар поджигателя», не воспользовался бы покровом ночи, чтобы превратить в золу и пепел то, что было написано на протяжении многих веков? В истории человечества уже случались подобные прецеденты, человечество даже знало имена таких губителей культурного наследия, а конец нашего века представлял собой великолепный перегной для зарождения и произрастания таких чудовищ. В своих бредовых видениях Брюде тоже доходил до того, что испытывал соблазн не просто покончить с собой, а свести счеты с жизнью картинно-красиво, превратившись в горсть праха в пекле огненной печи подожженной им библиотеки, но он ни разу даже не попытался приступить к акту самосожжения в таком святом месте, потому что всякий раз его останавливало то почтение, которое он питал к книгам, к написанному на бумаге слову.
Вот о чем думал Александр, когда шел вперед в темноте, сжимая в руке фонарик, среди множества книг, и говоря себе, что в том случае, если какой-нибудь преступник по невероятному стечению обстоятельств вздумает именно этой ночью нанести ужасный удар по хранилищу культуры, то он сам, Александр Брош, подвергнется большому риску стать жертвой этой страшной трагедии. В какой-то миг он даже довольно явственно представил себе, как лежит бесформенной темной горкой пепла посреди наполовину сгоревших или истлевших томов, ибо известно, что человеческая плоть горит лучше и быстрее, чем книги. Затем он удивился тому, какое направление принял ход его мыслей в то время, когда вокруг царит тишина, и на него самого снизошли мир и покой. Да, конечно, в нем по-прежнему жила его извечная неизбывная тоска, его «черное вдохновение», его «вена, в которой пульсировала черная кровь», как он на поэтическом языке называл это чувство, и не нужно было «копать» глубоко, чтобы добраться до нее и растравить.
Наконец Александр дошел до маленького столика, за которым днем обычно сидела дежурная библиотекарша. Сколько раз он наблюдал за Мариной, когда искал какую-нибудь книгу или делал вид, что наводит справку в каком-нибудь объемистом, громоздком томе, чей переплет служил ему в таких случаях неким подобием ширмы. Его взгляд поверх края переплета книги был направлен в сторону девушки, поглощенной чтением; в такие минуты она обычно подпирала голову рукой, ее рыжие волосы ниспадали на одно плечо и скрывали часть лица… Да, это было чудесное, очаровательное зрелище. Она не знала, что Александр находится где-то рядом, а если она машинально и поворачивала голову в его сторону, то он тотчас же опускал глаза и прятался за своей «баррикадой» из книг.
И вот теперь он стоял около этого столика… На столике, кстати, не было ничего особенного: там лежали карандаш, линейка, ластик, блокнот, на первой странице которого было написано какое-то слово… Склонившись над блокнотом, Александр сумел разобрать, что там было написано… Геката… Он вздрогнул… Почему там написано именно это? Что это? Случайное совпадение? Или некое предзнаменование? А быть может, послание? Или речь идет о романе Пьера-Жана Жува, носящего такое название? Или, точнее, речь идет о богине Луны, которой поклонялись древние греки, считавшие, что она обладает всеобъемлющей властью и является покровительницей колдунов и призраков? Древние греки полагали, что она часто творит зло, что бродит она в местах погребений и на перекрестках дорог, за что ее называли «богиней на перепутье». Геката, как вспомнил Александр, вроде бы обладала тремя головами… Ну да, конечно, одна голова у нее собачья, другая — львиная, третья — лошадиная… К тому же вроде бы греки считали ее стражницей, охранявшей врата в местах погребений и хранительницей ключей от них! Да, как странно!
Александр открыл ящичек стола, но он был пуст. Оттуда только пахнуло запахом духов, которыми, Александр был в этом уверен, пользовалась Вера, ибо он много раз вдыхал этот аромат. На сей раз он склонился над ящичком и втянул носом воздух, чтобы убедиться, что первое впечатление его не обмануло.
Если бы кто-нибудь застиг его в такой позе в столь поздний час, скандал разразился бы нешуточный, потому что вел себя Александр одновременно и как воришка, и как настоящий маньяк. Его бы наверняка изгнали навсегда с позором из библиотеки, и еще хорошо, если бы этим и ограничились, а не отдали бы в руки полиции!
Именно в тот момент, когда он склонился над открытым ящиком стола, Александр осознал, сколь безумна его затея и какому риску он себя подвергает. Но отступать было слишком поздно, двери библиотеки уже были закрыты, и он представил себе, как Марина, закутавшись в теплое пальто, спешит по пустынной улице домой.
Открывая ящик, он питал смутную надежду найти там заветный ключ, потому что ключ, конечно, был бы более надежен, чем отмычка, но, разумеется, его там не оказалось, и в этом не было ничего удивительного. Конечно, дежурная библиотекарша ежевечерне относила его в один из тех кабинетов с выкрашенными в разные цвета дверями, мимо которых он проходил, когда шел на прием к заместителю директора. Весьма вероятно, именно в кабинет заместителя директора ключ и относили… Внезапно он вспомнил про фотографию, столь поразившую его воображение в ходе того достопамятного визита… ту самую, где был заснят труп пастушки, разорванной волками, уже наполовину ими съеденной…
Испытав жестокое разочарование, Александр задвинул ящик и разложил на столе начерченный им план здания. При свете фонарика он некоторое время изучал его, затем, сориентировавшись на местности, сложил план и пошел в том направлении, где, как он предполагал, находилась таинственная дверь.
Поначалу путь был ему знаком: маршрут проходил через сектора английской и немецкой литературы, откуда он в последнее время натащил много книг, ища отдохновения от того гнетущего, тягостного впечатления, что складывалось у него от чтения писанины этого «жуткого Брюде». Стремясь хоть немного отвлечься, он переступил некую грань дозволенного, накопил в кабинете слишком много книг, чем вызвал неудовольствие и даже раздражение у девушек, причем у Веры это раздражение вылилось в настоящий всплеск агрессии, и она не колеблясь принялась осыпать его упреками, словно он не почтенный профессор, а непослушный ребенок. Он и сейчас видел ее тонкие губы, ее злой взгляд, направленный прямо на него в тот момент, когда она почти приказывала ему вернуть книги на место. «Хорошо, хорошо, простите меня», — сказал он тогда покорно, и теперь он сознавал, что не говорил, а смиренно лепетал. Он также сознавал, что «эта девица» (он еще раз повторил про себя «эта девица» с раздражением, даже со злобой) день ото дня вела себя с ним все более и более бесцеремонно, все более фамильярно и даже беспардонно. По сути, она, как Александр себе представлял, относилась к породе властных или, говоря современным языком, авторитарных женщин, с представительницами которой ему приходилось сталкиваться и раньше, и всякий раз при таких столкновениях он испытывал чувство неловкости, дискомфорта, его охватывало непреодолимое желание отступить, а не вступать с ними в борьбу, не «скрещивать мечи». По его мнению, это был лучший способ самозащиты. Дать повод вступить в бой этим дамам-воительницам означало бы оказать им услугу, так сказать, потешить их самолюбие, возможность полюбоваться собой и возгордиться, в то время как равнодушие, пусть даже и деланное, способно их разозлить, да не просто разозлить, а взбесить, вывести из себя. Да, от прямого контакта с ними следовало уклоняться, надо было прибегать к уловкам и уверткам, но не выказывать смиренную покорность, а именно в проявлении такой покорности перед Верой и укорял себя Александр. «Ах, это все мой преклонный возраст, моя слабость и усталость!» — сказал он себе, покидая сектор немецкой литературы при свете прикрываемого ладонью фонарика, так как на всякий случай он предпочитал соблюдать осторожность и не выдавать ничем своего присутствия. «Вот Марина, — думал он, — совсем другое дело! Это же сама доброжелательность, сама доброта и нежность, хотя она и старается не выказывать своих чувств и держаться со всеми на должном расстоянии, не допуская фамильярности…» Вероятно, она не воспринимала его как мужчину, а считала уже совсем дряхлым старцем… Однако будь он лет на тридцать… да даже на двадцать моложе, он мог бы попытать счастья, и, быть может, она не проявила бы столь явное равнодушие… Александр вновь представил себе, как Марина идет по пустынной ночной улице, как поблескивают капли дождя у нее на волосах и щеках… Размышляя о Марине, Александр проник на «незнакомую территорию», протиснувшись в узкую щель между толстенными томами в кожаных переплетах. Любопытство взяло верх, и Александр, нацепив на нос очки, принялся расшифровывать названия этих огромных фолиантов, которые, как он вскоре определил, являлись сводами законов старинного права. Следует заметить, что право среди всех областей знания было для Александра областью наиболее трудной для понимания, областью скучной и неприятной, так что он даже усомнился, можно ли употреблять благородное слово «книги» применительно к сводам законов, но долго размышлять над этой проблемой не стал, а ускорил шаг, чтобы покинуть этот сектор побыстрее. Нет, можно было не опасаться, что он что-нибудь «позаимствует» отсюда… Так что подозрительная, мстительная Вера могла ничего не бояться!
