Питер Бенсон - Две коровы и фургон дури
— Господи!
— Вот именно Господи. Доктор еле уложил ее. Она все время твердит, что тебе грозит опасность. Тебе правда грозит опасность?
— Больше не грозит, — сказал я, — надеюсь, что мне удастся все уладить. Можно с ней поговорить?
— Она заснула, я не хочу будить ее. Где ты?
— В Уэлсе.
— Какого черта тебя туда занесло?
— Мне надо было кое с кем повидаться. Но я уже еду домой.
— Хорошо. Позвони, когда приедешь.
— Обязательно! — Я попросил отца поцеловать за меня маму, повесил трубку и пошел брать билет на другой автобус. Этот повез меня через Гластонберри в Тонтон.
По дороге я снова задремал, а когда открыл глаза, мы уже ехали по сомерсетской равнине. Ивовые рощи, чибисы и покосившиеся изгороди. Сушь. Маленькие домики на берегу реки, огороды и пастбища, стада коров, собак с разинутыми пастями, изумленные овцы. Просторные небеса, плоская земля, поблескивающие поля. В этих местах даже в безветренную погоду в воздухе чудится ветер, и тень дождя рисует свой след на земле.
Когда я работал помощником того обрезчика деревьев, мы выполняли работу в одной деревне, которая называлась Берроубридж. Посреди деревни там громоздятся развалины старинной церкви, а рядом с тем местом, где мы работали, бежит мутная, раздувшаяся от воды река. Из-за нее-то нас и позвали: на берегу росли три ивы, корнями уходя прямо в реку, так вот, они наклонились с обрыва к реке и своей тяжестью стягивали вниз часть берега. Нам надо было обрубить ветки, спилить деревья, чтобы остались одни пни, потом просверлить в пнях дыры и залить ядом. «Против яду никто не устоит», — усмехнувшись, заметил мой босс, а он знал о деревьях все.
Мне это совсем не нравилось. Не хотелось убивать невинные, совершенно здоровые деревья, а больше всего не хотелось заливать в дырки яд, но деревенский совет постановил убрать ивы, и если бы мы не стали этим заниматься, вместо нас пригласили бы кого-нибудь другого. И вот мы прибыли, вооруженные бензопилами и обвязанные страховочными веревками. Понятное дело, на верхушки деревьев лазал я, а босс снизу лишь выкрикивал команды. Когда я долез да верха первой ивы, я отвязался от страховки и огляделся по сторонам. Наверное, этот взгляд на мир с высоты птичьего полета и был самым приятным моментом в той работе. Вид оттуда действительно открывался замечательный: на солнце блестели зеркальные тарелочки озер и серебряные ленты рек, мягко стелились по ветру зеленые плюшевые равнины, оживляемые горстками ивовых рощ, из труб поднимался дымок, тонконогие овцы зачарованно глядели в небо. Я начал пилить, осторожно сбрасывая ветви вниз, следя за тем, чтобы какая-нибудь особенно пружинистая ветка не сбросила меня самого. Постепенно я слезал ниже и ниже, а босс тем временем относил ветки в грузовик и укладывал в кузов. Он показывал мне рукой, где еще остались неспиленные ветки, а когда я закричал ему, что устал и хочу отдохнуть, громогласно расхохотался.
— Я те дам отдохнуть! Работай, парень, я кому сказал!
Вообще-то он был хороший мужик, всегда позволял мне бесплатно забрать домой несколько поленьев.
И вот когда я перелез на нижний сук и уселся на нем, мне вдруг пришла в голову одна поразительная мысль: а ведь я — последний в мире человек, наслаждающийся видом с этого сука, вот сейчас отпилю его — и все! Я поразился глубине своей мысли и решил провести еще пару минут в созерцании. Река подо мной была мутной, бурной, по ее поверхности неслись воронки, маленькие вихри и водовороты, и я вдруг понял, что открыл одну очень важную тайну. А что, если я буду думать так обо всем? Ведь все, что я делаю, я делаю в последний раз, и все это есть только у меня одного, словно я единственный человек на белом свете. Трубить об этом незачем, но надо не забывать: я счастливчик, который что ни день получает подарок. Тут я вспомнил, как босс крикнул, чтобы я заканчивал мечтать и занялся делом, а то ради чего мы приехали в Берроубридж?
И вот сейчас автобус промчался сквозь Берроубридж, мимо реки, освобожденной нами от ив, мимо места, где Альфред Великий когда-то сжег хлеб в печи и получил нагоняй от жены рыбака. Автобус остановился, чтобы пропустить пару овец. Овцы остановились на обочине, подняли головы и уставились в окно прямо на меня. Мы несколько секунд смотрели друг на друга, а затем они отпрыгнули в сторону, перемахнули через изгородь и исчезли в поле. Еще через несколько минут в автобус вошла женщина с собакой и села напротив. У собаки были разные глаза — один светло-голубой, другой карий, а зубы желтые.
Я протянул руку, чтобы погладить ее, но женщина сказала:
— Я бы не стала этого делать.
— Ладно, — сказал я, поспешно убирая руку, и мы сидели, наблюдая, как равнины плавно переходят в холмы, а автобус все катился вперед, со свистом пролетая бесконечные поля, чистенькие деревеньки, пестрящие вывесками «Ночлег и завтрак» и написанными от руки объявлениями «Свежие яйца», поломанные трактора в полях и заброшенные парковки, на которых ритмично качались машины с запотевшими стеклами.
В Тонтоне я сошел с автобуса не доезжая реки, прошел по Хай-стрит, нашел телефон и снова позвонил Поллоку. На этот раз он сам взял трубку.
— Ну и что за херня? — спросил я.
— Он нас ждал.
— Он собирался меня убить!
— Мне очень жаль…
— Жаль? Вам жаль? Вы что, не слышали, что я сказал? Он хотел меня пытать, а потом убить!
— А что мне еще сказать? — Голос Поллока звучал так, будто он только что хорошенько получил по яйцам от начальства.
— Что, получили по яйцам? — спросил я.
— Угу.
— И на том спасибо.
— Слушай, Эллиот…
— Он связал меня по рукам и ногам и запихнул в свою вонючую машину, как мешок картошки. Он играл ножичком у меня перед глазами. Этот человек — полный псих!
— Расскажи, как это было.
— А я что делаю? Но я никак не могу врубиться…
— Во что?
— Из-за чего все эти разборки? Стрельба, угрозы… Из-за пары мешков дури?.. О чем тут вообще говорить? Не такое уж это великое богатство. Ну почему он никак не успокоится?
— Я же говорил тебе. Здесь замешана не только твоя дурь. Он приторговывает в других местах, поэтому не может допустить, чтобы хоть кто-то выбился из-под его контроля. Тогда и другие начнут таскать у него, как вы. Теперь врубаешься?
— О да! Наконец-то я получил разумное объяснение!
— Где ты сейчас?
— Здесь.
— Где это здесь?
— В Тонтоне.
— Так ты сбежал от Диккенса?
— Представьте себе! Где-то по дороге в Бристоль… — Я начал пересказывать ему, что произошло.
— Я знаю, — сказал Поллок. — Мы взяли его шестерок и фургон, но сам он ушел от нас.
— Да я видел, что произошло.
— А его красный фургон мы нашли в Бриджуотере.
— И что теперь? Дать вам за это медаль?
— Слушай, Эллиот…
— Ну?
— Мы найдем его.
— Очень на это рассчитываю. Этот маньяк знает, где я живу!
— Наши люди сидят у него дома.
— Ага, а он, я полагаю, сразу же попрется к себе домой.
— Нет, не думаю, что сразу попрется.
— Ну а другие версии у вас есть?
— Ну да, еще парочка.
— Он вернется, чтобы прикончить меня.
— Я понимаю, что ты напуган. Хочешь, я пошлю кого-нибудь из наших, чтобы обеспечить тебе защиту?
Я расхохотался.
— Защиту? Вы помните, что произошло сегодня утром? Не надо мне вашей защиты. С этого момента я буду защищать себя сам.
— Нет, Эллиот, это плохая идея.
— Да? У вас есть идеи получше? — Я не стал ждать его ответа и просто повесил трубку, вышел из будки и в сердцах плюнул на асфальт.
Я был страшно зол, зол, как рыба с крючком в глазу. Как горящий куст. Как канюк, только что схвативший полевку. Я шел быстро, опустив голову, злой как сам сатана. Не глядя перешел дорогу, чуть не врезался в старушку с сумкой на колесиках, не пропустил ни одного камня — все они отправились в канаву. Паника и страх отступили, теперь мной правил гнев. Я направился в сторону больницы, но, проходя мимо дверей бара, вдохнул затхлый запах пива и сигарет и решил зайти на минуту. Вообще-то я не люблю виски, но сейчас мне показалось, что стаканчик мне не повредит, придется как раз впору моему гневу и вытолкнет его наружу. Пламя в стакане. Жги меня! Я толкнул двери, вошел внутрь и огляделся. Навстречу мне повернулись три или четыре мрачных физиономии. Я подошел к стойке бара.
От толстого лысого бармена за версту несло потом. Он взглянул на меня, облизнул губы и буркнул:
— Ну?
— Полпинты горького, — сказал я, — и «Беллз».
— Двойной?
— Почему нет?
Он нацедил мне пива, бухнул кружку на картонную подставку, лихо плеснул мне в рюмку виски и с таким же стуком поставил рюмку рядом, а я положил на прилавок купюру. Пока он отсчитывал сдачу, я отхлебнул пива, а затем понес свои напитки в дальний угол.
Местечко было еще то. Липкий ковролин под ногами, липкие столы, пепельницы, полные окурков, музыкальный автомат сломан, у стены валяется старый облезлый пес, по виду какой-то больной. Я залпом выпил пиво, глотнул — виски обожгло мне нёбо, я закашлялся. И вспомнил слова Поллока, что самому защищать себя — плохая идея. Когда нёбо попривыкло, я сделал еще глоток и подумал, что Поллок ошибается на все сто. Наоборот, единственная защита, что есть у меня, — это как раз я сам, унаследовавший дар от мамы и сделавший его своим даром! Я — тот, кто нашел повешенного на дереве, тот, кто жил в трейлере и видел зайцев во сне, у кого на глазах чужой человек напоролся на вилы. Я — тот, у кого есть друг и подруга, сестра, мать, отец и работа.
