Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
В течение долгих лет никто не узнает, что сапожник просто растратил членские взносы товарищей и боялся, что его подлость откроется.
5
Антониу в то утро вел себя довольно странно. После обсуждения каждого вопроса он просил минутный перерыв и под различными предлогами выходил из комнаты, Против обыкновения сам не задавал никаких вопросов, а его сообщения были сухими и короткими.
Когда Антониу вернулся в очередной раз, Рамуш в упор сказал ему:
— Ты напоминаешь мне одного парнишку, с которым мы вместе учились в школе. Он тоже часто просил разрешения выйти. Знаешь, что однажды сказал ему учитель? «Мальчик мой, твоим походам за дверь пора положить конец. Если у тебя лопнет мочевой пузырь, я оплачу твоему папе его ремонт…»
— Не угадал! — прервал Антониу.
Больше он не просил перерывов, хотя был таким же рассеянным, как и раньше.
Когда объявили перерыв и Рамуш и Важ уже встали, Антониу неожиданно попросил всех задержаться на минуту.
— Что такое? — спросил Рамуш.
— Хочу сообщить об одном кадровом вопросе, — с неожиданной торжественностью сказал он.
— Таком срочном, что нельзя отложить?
— Лучше обсудить это сейчас.
— Хорошо, — уступил Рамуш.
Все снова уселись.
— Товарищи… — начал Антониу. У него слегка дрожал голос. — Я хочу сообщить, что товарищ Мария — моя подруга.
Если этим заявлением он надеялся вызвать бурную реакцию, то глубоко обманулся в своих ожиданиях.
Рамуш только пожал плечами.
— Теперь мы знаем. Это ваше личное дело.
— Ну, что я могу сказать? — пробормотал Паулу. — Будь счастлив.
Важ безучастно промолчал.
— Обсуждение этого кадрового вопроса закончилось? — оглядел присутствующих Рамуш. — Закончилось? — переспросил он. — Объявляется перерыв. Переходим к следующему пункту повестки дня: к обеду.
Не теряя времени, Антониу побежал на кухню помогать Марии.
6
Кружа вокруг стола с кастрюлей в руках, Мария положила каждому в тарелку по куску вареной трески. Затем принесла глиняный горшок и положила всем дымящейся картошки. Дважды она покраснела, споткнувшись о необычное молчание.
Рамуш ловко и быстро нарезал ножом кружочки лука. Против обыкновения он не шутил. Казалось, он еще на собрании, в кругу тех вопросов, которые только что обсуждались. Важ осторожно лил из бутылки оливковое масло.
Улыбающийся Антониу не сводил глаз с Марии. Она села со всеми, встретила недовольный взгляд Паулу.
— Нехорошо, — пробормотал Паулу. — Ты положила себе самый маленький кусок.
Мария промолчала и протянула Рамушу бутылку уксуса. Того несколько раз пришлось толкнуть. Словно проснувшись, Рамуш поудобней устроился на скамье, энергично потер руки, полил уксусом картошку и стал говорить.
— Треска — замечательная рыба, — начал он. — Буржуазия не ест ее из-за дешевизны, вероятно, видит в ней классового врага. Скумбрия ведь безвкусна, как старая дева. А лосось, обжаренный в масле, похож на студента, расчесанного с бриолином.
Говоря это, Рамуш весело поглядывал на Антониу.
Улыбающийся, с набитым ртом, Антониу искоса посматривал на Марию. Он любовался ею.
Придерживая пальцами рыбью голову, Паулу поглощал лакомое блюдо. Вытирая рукой рот, Важ смотрел на Рамуша. В манере вести разговор, в живости шуток он заметил у того отсутствие обычной непринужденности.
— Рамуш напишет книгу о классовой борьбе рыб, — засмеялся Антониу.
— Я бы мог это сделать, старина, — откликнулся тот. — Существование классов проявляется во всем, даже в простейших вещах. Даже в том, кто как ест треску.
Только теперь все обратили внимание, как изящно ест Антониу.
Вилка в левой руке, нож в правой, он разделывал лезвием мякоть рыбы, как будто делал тонкую операцию. Его не смутил намек Рамуша на классовое происхождение, и, лукаво подмигнув, он отправил в рот очередной кусок.
Мария вспомнила ужин у адвоката и недовольно покраснела.
— Где ты купила рыбу? — спросил Важ.
Мария сразу и с радостью переменила тему разговора. Все стали жаловаться на трудности с покупкой продуктов, а Антониу поведал, как Элваш прикарманил их деньги на керосин и нагло пропил в таверне. Антониу горько сожалел о пропавших деньгах. Мария тоже была недовольна, но иначе.
— Дело не в керосине и даже не в деньгах, — с неожиданным пылом сказала она. — Дело в доверии. В доверии. Нет ничего больнее, чем поверить кому-то и ошибиться.
Заговорили о бродяге. Он появился сильно изменившимся — зашил или заставил кого-то зашить на своих лохмотьях дыры, которые раньше, казалось, делал нарочно. Но странное дело. Заштопанный, застегнутый на все пуговицы, причесанный, он потерял свой дерзкий вид, которым внушал почтение, и казался совсем пропащим. Говорил он теперь еще более экстравагантно. «Слышишь? — кричал он в небо. — Не забудь, что я тебе заказал. Завтра я хочу солнце утром и дождь вечером! Не забудь, слышишь?»
7
Лежа ничком, обхватив голову руками, Мария не пошевелилась, когда в комнату робко вошел Паулу.
Паулу догадался, что она плачет. Вернее, когда она выходила из кухни, он догадался, что она заплачет. Он постоял несколько секунд в нерешительности, затем присел на край постели.
Его крепкая рука легла на голову Марии.
— Ничего, подруга, ничего… — покровительственно прошептал он.
— Я так несчастна, так несчастна. Ты даже не представляешь, как я несчастна.
— Наша жизнь суровая, — вздохнул Паулу. И после добавил: — Такая судьба суровая… Но мы сами выбирали свой путь, пусть кто-то и считает нас особыми людьми, которым нравится суровость, холод, людьми, безразличными к боли, к наслаждениям и чувствам, людьми, которые действуют, а не мечтают.
Удивленная, Мария подняла голову. Паулу смотрел на нее в упор, очки сползли на нос, но в глазах было что-то новое и серьезное. Слова выходили приглушенные и грустные, словно у него вовсе не было необходимости выговаривать их, словно он боялся открывать свой внутренний мир чужому взору.
— Прежде всего человеку свойственна способность мечтать, — продолжал Паулу. — В основе всего прекрасного, что было сделано в истории, и всего прекрасного, что можем сделать мы, в основе всех свершений и подвигов, везде и всегда — мечта. Мы все мечтаем, подруга, все. Мы мечтаем о лучшем мире, в котором одни не будут жить за счет других, где не будут расстреливать из пулеметов детей, где будет воздух свободы. Такая мечта дает силы для борьбы и страданий, чтобы утверждать счастье в суровой жизни, даже когда мы теряем то, что нам всего дороже. Но это не единственная наша мечта. Мы бы обманывали других и себя, если бы скрывали, что мечтаем о личном счастье, что горячо жаждем любви, жаждем детей, которых не убьет враг, жаждем спокойствия, жаждем уюта. Партийцы отдают все, но не должны отказываться ни от чего. Если бы мы убили мечту, мы бы убили самих себя.
Мария с растущим удивлением смотрела на товарища, обычно скупого на слова, а сейчас такого красноречивого. И что больше всего ее удивляло — это не столько слова, сколько то глубинное обостренное чувство, которое стояло за ними.
— Мы должны отдать все, не жалея того, что теряем. Ты верь, подруга. Легче говорить, когда горе касается нас самих, чем когда оно касается тех, кого мы направляем на путь борьбы. Однако это надо прочувствовать. Цель виднеется перед нами. Падут одни, дойдут другие.
Мария поразилась этой непоколебимой внутренней силе, которая ни в ком не проявлялась с такой ясностью. Она чувствовала необходимость высказаться. Но говорить хотелось о своем, а человека, сидящего перед ней, она почти не знала.
— Послушай, дядюшка, у тебя есть дети? — спросила она.
— А? — удивился Паулу, ибо этот переход был для него неожидан. — Нет, у меня нет детей.
— А подруга есть?
— Тоже нет.
— И никогда не было?
— Нет, никогда не было.
— А твоя семья?
— Семья? Моя семья — это партия, ты, товарищи. У меня нет другой семьи.
Марии захотелось сказать что-то в утешение, и, заглушая в себе сомнения, она произнесла:
— У тебя тоже сбудутся все мечты, дядюшка. Сбудутся, по» верь мне.
8
Поздним вечером, когда закончилось собрание, отодвинули стол к стенке, прислонили кровать к двери и разложили на полу соломенные тюфяки.
Паулу сел и начал разуваться.
Важ тщательно складывал брюки.
Шумно зевая, Рамуш повесил пиджак на спинку стула, положил пистолет рядом с собой на пол.
Сквозь стену до них донесся приветливый голос Антониу:
— Приятного сна, товарищи.
Все подняли головы. В двери, улыбаясь, стоял Антониу. Левая рука на засове, в правой — керосиновая лампа. Маленькие усики еще больше подчеркивали его молодость. Глаза сияли, на лице было выражение полного счастья.
