Валерий Грузин - Гибель Киева

Нужно набраться сил и качнуть маятник в обратную сторону. Ну должно же найтись пару сотен тысяч нормальных киевских мужиков, способных по кирпичику разобрать «вавилонскую башню» на Грушевского, убрать стекляшку у оперного, восстановить Сенной и выгнать, наконец, из города архитектора Дедушкина на его историческую родину – пусть садит свои стеклянные какашки в Челябе. Надо только их воодушевить, веру им дать.

Мещерскому-Барскому нравилось всё: и то, что маску придётся одевать, и, как в настоящем детективе, проходными дворами уходить, и то, что весь Город будет только об этом и говорить, и Анна Васильевна тоже с придыханием спросит: «А ты знаешь, вчера на Львовской… такое!!! произошло?», а он равнодушно так ответит вопросом: «А что именно?», но когда-нибудь потом непременно ей расскажет во всех подробностях.

Владимиру, напротив, операция активно не нравилась: своё лицо от телекамер он обязан скрывать, своё участие тоже, а о его руководстве тем более надо помалкивать. Ну и как будущий электорат его героизм сможет оценить, если об этом нельзя рассказать?

Но не это жалило сердце. Нет, не страх, вернее, не только страх… И, как назойливо прицепившаяся мелодия, в сознании непрерывно прокручивался анекдот:

– Ты кто?

– Добрая фея.

– А почему с топором?

– Да настроение что-то не очень…

Одно грело: он надеялся, наконец, увидеть восхищённые глаза Снежаны. Он хорошо знал этот главный миг, когда у женщины, глядящей на тебя, внезапно расширяются зрачки, будто рассматривают они в тебе нечто такое, о существовании чего ты и сам не догадываешься. Хотят они увидеть то, чего в тебе и в помине нет и никогда не было. Но, будьте уверены, рассмотрят, потому что хотят.

Вот в таком душевном состоянии на парковку, что перед Домом художника, и заехала команда на обычной «газельке». Расстаралась Регина – треугольной формы обширная площадка, кстати, заблаговременно очищенная от автомобилей, до основания была забита телевизионным людом. С камерами, установленными на стационарных штативах, с камерами на плечах и под мышками.

«Газельке» пришлось с боем продираться через толпу, пока она не уткнулась в лестницу, ведущую к улице Воровского. Из машины вышли четверо в чёрных масках. Они откинули все три борта и перетащили в центр кузова толстенный деревянный брус, а рядом с ним поставили обыкновенное жестяное ведро с торчащими из него прутьями.

Четверо дюжих парней волокли к машине известного городского начальника. Заманили его в ловушку без затей, пообещав торжественно вручить диплом Академии (какой, не важно, как и не были важны городскому начальнику любые академии, а вот присутствие телевидения и оказываемые почести, ну, дальше вы знаете…).

И четверо дюжих парней, и четверо подростков, разбросавших на проезжей части прилегающих улиц маленькие стальные ёжики, обошлись Александру в две тысячи евро. Оно того стоило, ибо всё, что раньше двигалось, стало намертво, и никакая милиция проехать никуда не могла.

Заподозрив неладное, начальничек попытался вытащить мобильник, но его тут же отобрали. А хороший был мобильник, чуть ли не в сапфирах. Лишившись его, начальник обильно вспотел и его редкие волосы свились в косички. Затем он принялся с повышенной скоростью вращать глазами, истерично стращая своих мучителей, но при этом заикался и пускал слюну.

Когда его втащили на грузовик, начальник вовсе поплохел, при этом дико икал. Но вместо того, чтобы поднести ему стакан воды, с него принялись стаскивать штаны. Долго возившийся с ремнём и зиппером жертвы Анатолий боялся, что он вот-вот обмочится. Но обошлось. Брюки, наконец, упали на пол кузова, а затем и красные трусы-боксёрки с белой надписью «сладкий». На всеобщее обозрение явился вислый зад с тройными складками на тех местах, которые в учебниках анатомии называются талией. Недаром же говорят, что мужчина кончается тогда, когда на этом самом месте появляются складки.

Уж на что телевизионный люд привык к эпатажу, но и он застыл от удивления. Тишина стояла такая, что все отчётливо услышали, куда дядя Вася отправил тётю Любу за то, что она зажала священную десятку, а ведь диалог происходил на скамеечке, расположенной в сотне метров от места события.

Анатолий и Мещерский-Барский с надетыми на головы бумажными пакетами, которые дома раскрасили чёрными фломастерами, проделав в них хищные вырезы для глаз, носа и рта, обмотали широким скотчем припечатанные к колоде руки городского начальника. Анатолий не отказал себе в удовольствии заклеить ему скотчем и рот.

Начальник всё ещё сопротивлялся и конвульсивно скрёб ногами пол кузова. Тогда палачи обмотали верёвками ноги жертвы за щиколотки и развели их в стороны, но закрепить другой конец верёвки было не за что. Им пришлось спрыгнуть с кузова и привязать верёвки к опущенным бортам. Начальник был обездвижен и беспомощно покоился голым задом кверху и лицом вниз.

На сцену вышел Владимир и, раскрыв красивую папку из коричневой кожи с тиснёным изображением памятника Святого Владимира, голосом, не оставлявшим казнимому никаких шансов на малейшее снисхождение, зачитал приговор:

«За разорение Киева, его грабёж и убийство, за предательство и продажу интересов его жителей (далее следовали чин и фамилия) лишается всех прав горожанина.

По совокупности преступлений (чин и фамилия) подвергнуть гражданской казни, сечению розгами в количестве двадцати пяти ударов, высылке из Города без права появления на его территории на протяжении всей его жизни.

Приговор привести в исполнение незамедлительно.

Вперёд выступил Александр. Он поднял над головой шпагу и попытался её сломать. Но вышел конфуз. Лезвие гнулось, но не желало ломаться. Александр отступил в глубь кузова, перегнулся и заглянул в кабину водителя:

– Слушай, а у тебя есть напильник?

Напильник нашёлся и, слава Богу, треугольный. Александр принялся лихорадочно пилить тело шпаги с обеих сторон и делал это с такой энергией, будто собирался перепиливать мост Патона. Конечно, торжественность церемонии несколько пострадала, но приговор был исполнен, и шпага над головой изгоя с треском сломана.

Затем пришла очередь Анатолия. Он не без пафоса вытащил из ведра длинный ивовый прут и рассёк им воздух. Толпа смотрела на происходящее квадратными глазами.

Удар прута с протяжкой оставил на заднице начальника длинный красноватый цвет, будто по ягодицам жертвы ядовитая сороконожка пробежала. Второй удар лёг параллельно, а третий и четвёртый пересёк две первые лини, так что на теле жертвы образовалась решётка, сходни той, что размещена на клавише мобильника.

Периферийным зрением Александр отметил, как Владимир, не спеша, начал подниматься по лестнице и, свернув за угол к зданию техникума, выбросил скомканный чёрный шлем. Грамотно сделал, снова отметил про себя Александр: его лицо смогут увидеть только те, кто идёт навстречу, а людей там практически не бывает.

С небольшим интервалом за ним последовал Мещерский-Барский. Но не снял свой бумажный шлем, и поступил опрометчиво, поскольку за ним тут же увязался какой-то тип. Александр ловко спрыгнул с грузовика сразу на ступеньку лестницы и встал на его пути.

– Тебе лучше вернуться на своё место, – тихо, но убедительно приказал Александр.

Тот не поверил угрозе и принялся толкать Александра в грудь. Александру ничего не оставалось, как призвать свистом дюжих наёмников. Те выросли, как Конёк-Горбунок, и, заломив типу руки, поволокли его назад, в толпу.

– Двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять… – Анатолий считал громко, но мог бы и не считать, поскольку счёт вела и толпа. – Всё! Исполнено.

Казалось, что казнённого начальника покинули не только силы, но и дыхание.

– Этого только недоставало! – вырвалось у Александра. – А ну, палач, плесни на него водичкой.

Анатолий схватил ведро с солёной водой, в которой мокли оставшиеся розги, и окатил жертву с головы до пят. Носки с него не сняли, и на пятке вылезла дырка, которая раньше была незаметной.

Начальник открыл глаза.

Александр кивком головы показал Анатолию, что ему пора уходить. Операция продолжалась более получаса и, наверняка, о ней уже знают те, кому надлежало их схватить. Тот понял намёк и проворно побежал по лестнице к спасительному проходному двору в доме номер десять, через который от улицы Воровского можно выскочить на улицу Обсерваторную, где в машине с заведённым мотором их должна поджидать Регина.

Оставался последний акт. Дюжие наёмники отвязали казнённого, сволокли с грузовика и приволокли к железным перилам лестницы, ведущей к входу в Дом художника. Александр пропустил его руки через кованый чугунный прут и защёлкнул милицейскими наручниками. Казнённый присел, пытаясь коленями прикрыть свою срамоту.