Татьяна Набатникова - Город, в котором...
…У нее-то впереди еще точка гармонического совпадения — 30.
Ах, отпуск, отпуск, как сладко проливается в гортань пепси-кола из маленьких бутылочек.
Играли в «Глеб тонет», эта хваленая спортсменка его спасала. Он закатывал глаза, отдувался, решительно не шевелил ни рукой, ни ногой, и она добросовестно его везла — делая вид, что ей это ничего не стоит — а утопленник, с трудом переводя дух, между жизнью и смертью вдруг обронил на случай выживания: «Девушка, а девушка, дайте ваш телефончик!» Она чуть не утонула от смеха, пришлось теперь спасать ее.
Будил ее ночами… Она просыпалась только наполовину.
А еще она сказала, что раньше у нее был неполный душевный цикл: она получала извне эмоциональный импульс, внутри у нее начиналась работа духа — а плод этой работы ей некуда было девать — «рассказать некому, ты понимаешь?» — и он просто сгнивал, пропадал, как упавшее на землю яблоко. А теперь ей есть кому сказать. Она уверяла, что это так, да.
Да, но что они будут делать, когда отпуск кончится, а? Как же они тогда будут? Ведь это целая работа, ведь это требует всего времени суток — следить, ловить, проживать каждый взгляд, каждое слово, каждое движение. А если они расстанутся на целый рабочий день — то как же, ведь пропадет столько голоса, столько вида, столько движения — никем не запечатленных, никем не взятых в пользу и в счастье.
Боже мой, бедная станция, преданная, оставленная и забытая главным ее жрецом. Но ничего, она простит, ведь у них почти единое кровообращение, и чудесным образом состояние станции всегда было в прямой зависимости от его состояния. Ему хорошо — и ей: пыхтит, здоровая, налаженная. Стоит ему заболеть — и у нее что-нибудь от перенапряжения лопнет. Закон. Мистика? А собаки, которые не выдерживают смерти хозяина? Что это, высокие моральные качества верности? Физика это, вот что, чистая физика, а никакая не мистика. Вот наступила весна, полезли листья из почек — ну какое, казалось бы, дело до всего этого Путилину? Комфорт его не зависит от погоды и времени года: ТЭЦ греет и освещает. Но как будто есть какая-то, не замеченная физиологами, система соков, пронизывающая насквозь людей и всех остальных существ вселенной, и человек даже не знает, насколько он неповинен в том, что забродили в нем эти вселенские соки — наравне с вон теми деревьями: из них поперли новые листья — и из тебя что-то такое прет весеннее, неподвластное.
Сорок лет, это твои сорок лет, посмеивается Вичка.
Господи, совсем недавно это было: она позвонила в дверь.
— Я ваша соседка. Только что… — и запнулась: выбрать тон — чтоб он был безвредным, безболезненным для Путилина.
А он перебил:
— Соседка? Я вас никогда не видел.
— Видели, давно, лет пять назад. Просто не замечали. Я приехала к отцу, он болел и вот умер. Только не перебивайте! Я знаю, вы чего-то там главный инженер. Мне специально о вас говорил отец. Я догадывалась, п о ч е м у он мне о вас говорит… Вы поняли меня? — подняла на него глаза — сухие, даже вогнанные нарочно в злость — подальше от противолежащей области — слез.
— Входите немедленно! — распорядился Глеб. Он привык брать власть в свои руки, это ей правильно отец подсказал.
И тотчас Вика с облегчением на него эту власть переложила со своих плеч. Хватило ей и без того. Она сразу ослабла, и слезы проступили, и дала втянуть себя внутрь квартиры. Глеб коротко распоряжался по телефону:
— Кто сегодня не в вахте?.. Так, послать за Кимом, Хижняком и Горынцевым, всех немедленно ко мне домой.
А Вичка даже не дрогнула. Звуки имен, как неслышные семена одуванчиков, плавно опустились и легли на мертвое поле, от истощения неспособное сейчас дать всходы. Это после Путилин обнаружил, что она их знает — Хижняка и Горынцева.
Горынцев появился: «А, ты… Что ж не сказала, что с отцом так худо?» Она сразу ощетинилась: «А ты думал, я к тебе прибегу плакаться?» — «Да куда уж мне думать? Мне и нечем. Я вот только руками да ногами». — «Ну вот и действуй!»
А потом Хижняк — и брови у него вверх. И Глеб вспомнил, что да, он видел эту девушку когда-то, она все время была с лыжами и в шапочке до бровей… Они же тут все спортсмены.
Вообще мир тесен, потому что потом появилась Рита Хижняк и, увидев покойника, сказала: «Э, да это мой старый знакомый… Молоко, милиция, Скрижалев…» Невзначай проговорилась. Если бы она тогда не назвала эту фамилию — Скрижалев, Глеб так бы и до сих пор не понял, что такое происходит. Вдруг эта внезапная разнарядка на загранкомандировку, и разнарядка — на конкретное лицо: на Хижняка! И ладно бы там еще на ТЭЦ посылали, но на ГЭС!
Путилин ничего не мог взять в толк. Конечно, сперва зависть: поработать за границей… Это тебе не туристом с налету, с наскоку за неделю обежать три страны — или хотя бы одну, все равно что в кино увидеть. Это долго жить, питаясь той пищей, дыша тем воздухом, чтобы, в конце концов, все твое тело оказалось составленным из тех неповторимых элементов — кстати, сколько времени нужно организму на обновление всех его клеток? — вот что такое узнать другую страну. Друг его был, ездил. В Индии работал. Магнитофон тот пресловутый, чтоб ему, украденный, подарил из загранкомандировки. Он рассказывал, друг, старался, руками помогал: описывал круги, чтоб полнее изобразить тамошнюю атмосферу. Все равно что рассказывать вкус пищи, чтоб другой этим рассказом насытился…
И откуда же, откуда это привалило Хижняку? Тот и сам растерялся, лицо расползлось, как мокрая промокашка, которую потянули за четыре угла в разные стороны. Разделилось на четыре выражения: испуг, радость, подозрение, стыд. «Ну признавайся, у тебя что, рука?» — «Да ни одного знакомого в Москве!» — божился Хижняк. Еще тогда у Путилина промелькнула догадка, подозрение: вспомнил, как эта шишка из главка, Скрижалев, ухлестнул за женой Хижняка в ресторане в День энергетика…
Вспомнил, и сердце сразу засуетилось, как будто поезд уходит, все на нем уезжают, а ему, Глебу, не хватило там места. Он этому Хижняку и закинул удочку: мол, когда откроешь, откуда дует этот заграничный ветер, то посмотри, не завалялась ли там еще одна разнарядка, — и, кажется, даже подло хихикнул в заискивании. А Хижняк что-то бормотал: дескать, разве что кто-нибудь из однокурсников затесался в аппарат и теперь вспомнил про него… Но кажется, Хижняк уже и сам догадался: жена. Более того — он это ПРИНЯЛ. Как говорится, кому война, а кому и мать родна.
И когда Рита, глядя на покойника, упомянула имя Скрижалева, все окончательно выстроилось. И стала сразу понятна правота Викиных слов: «А Хижняк, если хотите знать, плохо кончит. Не завидуйте ему». Она еще добавила: «Вот увидите. Даром человеку ничего не достается, за все надо заплатить. Сразу или потом».
А он-то, Глеб, позарился… Более того, готов был взять. Принял бы из рук Хижняка с тем же подлым согласием, с каким Хижняк принял из рук жены этот ее «заработок». Значит, и той же ценой. И взял бы, не возникни тогда Вичка — как спасительная соломинка, протянутая ему из вечности. Она ему козыри жизни поменяла.
Но еще долго катился по инерции в ту сторону. Уже ПОСЛЕ Вички было три разговора с Хижняком. И даже не по убывающей. Первый — про Пшеничникова. Этот Пшеничников настолько уже свихнулся на своих научных созерцаниях, что ходил как сомнамбула, необитаемый.
— Глеб Михайлович, — однажды сказал Хижняк. — Наша дифзащита еле дышит. Есть же какие-то новые устройства, приборы, время не стоит на месте! Что думает наша лаборатория?
— А вы скажите это Пшеничникову.
— Я ему не начальник.
— Зато, кажется, друг?
— Да что толку, что я скажу. Его не переделаешь. Тут не реле надо менять — человека.
— То есть, вы считаете, Пшеничникова надо увольнять? — в лоб поставил Путилин вопрос.
— Я считаю, ему надо назначить переаттестацию, — уклончиво сказал Юра, желавший, чтобы люди были понятливые. И чтоб впрямую ничего не требовалось называть. Наверное, у них с женой достигнуто это совершенство понимания. Мол, дескать, вот было бы хорошо, если б поехал за границу еще и мой главный инженер. А жена ему на это молчит. А потом раз — и сделает. Но вслух-то ничего не названо! Публичный дом без вывески. И у сутенера в трудовой книжке приличная запись: «старший дис». И чуть не проклюнулся на свет еще один сутенер.
Удивительно ли, что молодой Хижняк так легко поддался соблазну? Если сорокалетний Путилин уже готов был поддаться.
— Зачем же прикрываться переаттестацией? Уж увольнять так увольнять! — рявкнул Путилин. В нем уже случился переворот любви, и он стал другой, а Юра обращался к нему прежнему, которого больше не было. Который однажды запустил Хижняку подлого леща насчет «не завалялось ли там еще одной разнарядки за границу». И значит, у Хижняка было основание обращаться к нему прежнему.
— Ну… — запнулся Юра. — Почему же «прикрываться»? Не прикрываться, а выявлять профнепригодность. У нас здесь энергетическое предприятие, а не богадельня.
