Александр Проханов - Скорость тьмы
— Ты чего здесь?
— Да пустяки. Девчат на конкурс в Москву отправлял, — ответил Ведеркин, — А ты?
— Должен груз прийти для завода. Суперкомпьютер японский. Шеф велел обеспечить безопасность маршрута. А вагон задерживается. Может, посидим, по рюмке выпьем?
— Мне нельзя. Сегодня сына и жену в Москву везу. Отправляю на лечение в Германию.
— Тогда без рюмки, так посидим.
— Минут сорок можно.
Они уселись в привокзальном буфете, перед чашечками кофе, два боевых товарища, два подполковника. Сами не понимали, что повлекло их друг к другу теперь, когда дружба кончилась, сменилась враждой и соперничеством. Статный, с лицом голливудской звезды, подстриженный в дорогом московском салоне, в модном пиджаке и шелковом галстуке, Алексей Ведеркин. Его бронзовый загар был добыт в Эмиратах, куда недавно сопровождал своего хозяина Мальтуса. Золотое кольцо красовалось на холеной руке. Запах французского одеколона был ненавязчив и свеж. И Федор Морковников, — круглая, с бобриком голова, красное, воспаленное лицо с рыжеватой щетиной и кустистыми бровями, шрам ото лба через бровь рубанувший скулу, несвежая рубаха без галстука, под ногтями темные дужки, и синие, нервные, часто моргающие глаза. Их первые фразы были осторожным выведыванием, без всякой надежды узнать у другого истину, — рефлекс разведчика, привыкшего вербовать, опрашивать агентуру, обнаруживать среди пустяков и вороха бессмысленных сведений крупицу драгоценной информации.
— Хотел тебя спросить, Алексей, правда ли, что твой Мальтус собирается расширить игорный клуб «Фантастика»? Там, на участке, какой-то хмырь с теодолитом появился. — Морковников спросил невзначай, без всякого интереса, устремляя глаза мимо античного лица Ведеркина, — Вы еще вплотную к заводу подберитесь.
— Да кто его знает, Федя, что у Мальтуса на уме. Едва ли он здесь расширяться станет. А мне говорили, правда ли, нет, что кто-то из твоих брякнул: «Хорошо бы, говорит, в „Фантастику“ бутылку с бензином кинуть». Не советую, это уголовное дело, — столь же небрежно, почти скучая, заметил Ведеркин.
— Едва ли кто-то мог брякнуть. У нас не криминальный бизнес. Мы не даем взяток должностным лицам, чтобы они нам выделили участок под застройку. Мы не скупаем медицинские учреждения города, чтобы на абортах русских женщин зарабатывать деньги. Кстати, скажи, Алексей, а что это за секретную лабораторию оборудовали вам врачи из Израиля? Опыты над людьми собираетесь ставить, как в Освенциме?
— Когда Мальтус перережет красную ленточку, и первая роженица поступит в это родильное отделение, вот тогда вы и скажете прессе про Освенцим. Посмотрим, какое это произведет впечатление. А что, верно ли, что Ратников приглашает из Ярославля владыку, чтобы тот освятил ваш двигатель? За какую сумму в долларах архиепископ окропит вашего железного малютку?
— Ничего не знаю про владыку. А уж если он приедет, это скорее ему честь, а не нам. Освятит двигатель истребителя «пятого поколения», символ государственной мощи. Союз государства и церкви. Спасибо за идею, Алеша, передам ее Ратникову.
— Я слышал, у Ратникова какие-то неприятности. Будто — бы у него обираются отобрать завод, понуждают отдать контрольный пакет акций? Чуть ли ни посыльный самого Премьера говорил с Ратниковым на эту тему?
— Чушь какая-то. Ратников силен, как никогда. Скоро пойдет военный заказ на крупную серию двигателей. А это — огромные деньги, Государственная премия, орден в Кремлевском дворце. Не питайся не проверенными слухами. Кстати, это твои люди крутятся у загородного коттеджа Ратникова? Что там делал Бацилла? Передай ему, там охрана очень нервная, стреляет без предупреждения.
— Бациллу нельзя убить. Он сам — смерть. А смерть, как известно, убить невозможно, — холодно отозвался Ведеркин.
Они пили кофе крохотными глотками, выдерживая паузу, придумывая следующий осторожный вопрос. Первым не выдержал Морковников.
— Удивляюсь тебе, Алексей. Ты, русский человек, офицер, хлебнул на своем веку. Тебя убивали, мордой в крови возили, предавали, пулями шпиговали, на куски фугасом рвали. Всякой сволочи на своем веку повидал. Понимаешь, где свет, где тьма, где добро, где зло. Зачем же ты, Алеша, помогаешь этому гаду Мальтусу на русских слезах делать деньги? Ведь за это, если не люди, так Бог спросит. На Страшном Суде отвечать придется.
Морковников яростно зыркал синими глазами. Его лицо еще больше покраснело, и на скулах, на кончике носа, вдоль косого шрама, среди пламенеющей красноты, проступили белые пятна. Ведеркин медленно раздвигал губы в презрительную улыбку, как если бы силилась улыбнуться бронзовая статуя.
— А ты что думаешь, Федя, Страшный Суд еще впереди? Он уже идет, и с этого суда нашего брата выводят и к стенке ставят. И тебя, погоди, поставят. Ты себя дуришь наркотиком. «Дескать, я, Федор Морковников, служу добру, спасаю государство, верен присяге. Строю мотор, каких на Руси не бывало. Соратник замечательного патриота, государственного человека, который спит и видит, как сделать Россию счастливой». Брось, Федя. Не лги себе. Твой Ратников ничем не отличается от моего Мальтуса. Оба делают бабки на русских страданиях. Один высасывает из России деньги через тайваньские игральные автоматы, а другой — через японские станки и французские стенды. Ну, создал он свой двигатель «пятого поколения», а стала от этого русская жизнь лучше? Все так же мрет народ, такая же сучья власть, такая же блядская Москва, как золоченый пуп среди дохлой страны, в которой еще осталось несколько дурачков, вроде тебя, верящих в лучшее будущее.
— Ты знаешь, что не прав. Тебя стыд жжет, и ты его в себе глушишь. Ты видишь, как Мальтус отравляет последние живые колодцы. Такие Мальтусы Русью правят, с помощью одних русских людей других в скотов превращают. Еще десяток лет, и ни народа, ни страны, ни государства. Ратников государство спасает, ставит ему, может быть, последнюю подпорку. Людей вокруг себя собрал, таких же, как он, государственников. Это и есть ополчение Минина и Пожарского, которое из Рябинска на Москву пойдет. Иди к нам, Алексей. Поговорю с шефом, тебе место найдется. Я ведь знаю твой дух, ты служака, «государев человек». Пропадешь у Мальтуса, на крючок веревку набросишь.
— Я был «государев человек», пока меня государство ни кинуло. Оно, твое государство, весь народ кинуло, армию кинуло, страну кинуло. Оно меня умирать посылало, и я умирал, и других убивал, и ты знаешь, как я убивал. А потом меня, как собаку выкинули, на мороз. Ни дома, ни квартиры, ни денег. В бараке с женой молодой. Сын больной, ни лекарств, ни врачей, на моих глазах умирает. Откуда помощь? От твоего государства? Мне Мальтус, как родному, помог. У меня теперь квартира, машина. Я сегодня сына в Германию отправляю, к лучшим детским хирургам, — Мальтус деньги дал, не взаймы, а подарок. И ты хочешь, чтобы я его ненавидел? Так, где же, скажи, для меня зло, а где добро? Мальтус для меня — добро, а твое государство — зло. Нет выше зла, чем предательство, а государство меня предало. Наше государство — предатель. Иуда — твое государство.
— Свой маленький рай среди большого ада не построишь, Алеша.
— Уж лучше я свой маленький рай построю, чем в вашем адском котле жену и ребенка сгублю. И я тебе так скажу, Федор, кто в мой маленький рай сунется, я того убивать буду на дальних подходах. Слышал, — убивать буду! Буду убивать всех вас, сукиных сынов!
Лицо Ведеркина страшно побелело, словно под бронзовым загаром выступила костяная известь. Губы уродливо раздвинулись. Тело стало содрогаться, будто он сел на электрическую жилу. Глаза наполнились синей мутью. Он дергался, сипел, выдыхал: «Буду вас всех убивать!» Рука с кольцом скакала по столу, опрокинула чашку с кофе. В углах рта появилась пена.
— Алеша, успокойся! — Морковников хватал его скачущую руку, пытался удержать, — Эй, там, за стойкой! — крикнул он буфетчику, — Быстро воды!
Принял стакан газировки, с силой вливал в рот Ведеркину, вталкивая воду сквозь лязгающие зубы, — Ничего, Алеша, все нормально! Ну-ка давай, глотни!
Ведеркин пил, захлебывался. Вода текла на его модный галстук. Светлый костюм был залит кофе. Морковников испытывал сострадание. Вспоминал, что такой же припадок случился с Ведеркиным через неделю после того, как их колонна попала в засаду. Оба раненные, отстреливались, отступали за обочину в лесистые горы, глядя, как на дороге горит колонна, черная сажа валит из боевой машины с мучнисто-белым номером «сорок шесть», лежат истерзанные, в пятнистом коммуфляже, солдаты, чеченцы ходят среди лежащих, стреляя в раненных.
Понемногу дрожь в теле Морковникова унялась. Он сник, ссутулился. Его лицо, сильное, рельефное, как бронзовая отливка, стало угловатым, в выбоинах и уступах. Рука скомкала скатерть. Они молча сидели, и буфетчик издалека наблюдал за ними.
