Тимофей Ермолаев - Рассказы
— Что же она выдала, когда вы ввели твоё имя?
— Не помню, — отмахнулся поэт. — Какая-то несущественная ерунда. Но когда мы набрали имя президента…
Он сделал эффектную паузу.
— Что? — не выдержал Эрих.
— На экране появилось непечатное ругательство. Фредриксон сам не поверил, набрал снова — и получилось то же самое. Мы ввели имя премьер-министра. Тоже получилось бранное слово. Спикер парламента — «лицемерный ублюдок». Губернатор — «похотливый вор». Мэр — «злобный подонок». И так далее! У меня волосы дыбом поднялись!
— Невероятно!
— Завтра мы продолжим наши опыты. Непонятно каким образом программа зрит прямо в корень вещей. Фредриксон в полном недоумении. Сам не ожидал, что будет такой результат.
— А можно я тоже пойду? Хотелось бы ввести пару-тройку имён…
* * *— Алло, Алексей Андреевич?
— Привет, Эрих! Как твои дела? Перевёл что-нибудь?
— Я звоню вот по какому поводу… ты обещал познакомить меня с Фредриксоном…
— Эрих, это невозможно… Фредриксона вечером того дня, когда я заходил к тебе… Фредриксона сбила машина. Он умер на месте. Компьютер же он носил всегда с собой — всё вдребезги. Ничего не осталось. Всё погибло…
26 декабря 2008 г.
Тетради
— Некогда в городе Хорбурге… — неожиданно начал рассказывать Эрих Атенин.
— Стоп, стоп, стоп! — замахал рукой Алексей Рюмин, выдающийся поэт современности. — Это что такое?
Друзья сидели за столом и из красивых старинных чашек пили чай.
— Да вот, решил тебе рассказать одну историю… — смутился Эрих. — Не надо?
Алексей взял в свою громадную ладонь с блюдца кусок торта и отправил его в рот.
— Валяй дальше, — жуя, разрешил он. — Реальная история-то?
Эрих кивнул.
— Люблю жизненные истории, — сказал поэт. — В Хорбурге, говоришь? У меня там двоюродный брат живёт. Работает в налоговой полиции. Продолжай!
— Только не перебивай.
* * *Некогда в городе Хорбурге жил скромный человек по имени Сергей Таранов. Он работал бухгалтером, был женат на такой же скромной, как и он сам, женщине, но детей судьба ему не подарила.
Однажды у него выдался на редкость неудачный день. По дороге на работу его обрызгал водой проезжавший мимо автомобиль; на работе начальник накричал ни за что ни про что; в магазине мило улыбнувшаяся продавщица обманула его со сдачей. Вернувшись домой, Таранов задумался как о том, что с ним произошло, так и о вещах более возвышенных — о человеческой природе.
«Вокруг нас творится множество неправедных дел, — подумал он. — Нас окружают плохие люди».
На следующий день Таранов завёл себе специальную тетрадочку. Он стал заносить в неё имена людей, которые совершали какие-нибудь неблаговидные поступки, как на глазах самого Таранова, так и заочно, но в этом случае он пробовал уточнять дошедшие до него слухи.
Первую страницу тетради заняли первые люди города.
Спустя некоторое время Таранов понял, что одного списка злых людей недостаточно, и он начал обозначать в тетради напротив имени и фамилии специальными значками прегрешения той или иной личности. Так, цифра «7» обозначала прелюбодеяние, «9» — обман и так далее. Если же проступок был не так ужасен, бухгалтер записывал одно только имя. Стоит ли упоминать, что имена первых людей очень быстро украсились целыми гирляндами цифр.
Когда был исписана последняя страница тетради, Таранов взял следующую.
Примерно посредине седьмой тетради он нашёл у себя в спальне носовой платок своего лучшего друга. Платок Таранов незаметно выбросил, но аккуратно записал в тетради имена жены и друга. Жена, впрочем, вскоре от него ушла, он остался один в пустой и тёмной квартире. Но зато больше никто не мешал ему записывать в тетрадях имена плохих людей.
Когда начался экономический кризис, Таранова уволили в связи с сокращением штатов. О чём ему и сообщили всё с той же милой улыбочкой, которую он так ненавидел в людях.
В особой тетради, с красной обложкой, Таранов в тот день записал: «Люди чем-то похожи на собак. Норовят укусить и облаять».
Через несколько лет, которые он провёл в пристальном наблюдении за людьми и кропотливом ведении записей, Таранов умер. Когда его тетради нашли, оказалось, что в них занесены имена всех жителей города старше восемнадцати лет. Последней строчкой в последней тетради стояло имя самого покойного. Все решили, что Таранов зачем-то проводил перепись населения.
— А что значат цифры?
— Ну, посмотрите, больше всего цифр рядом с именами главных благодетелей и самых достойных людей нашего города. Несомненно, этот человек так зашифровывал их добрые дела и поступки. Как, вы говорите, его звали?
Тетради отдали в музей. Там они покрылись плесенью и испортились.
* * *— Это всё, что ли? — спросил Алексей. Одновременно с этим он окинул взглядом пустую коробку от торта, и нельзя было понять, о чём он спрашивает, о рассказе или о лакомстве.
— Да, — ответил Эрих. — Конец.
— Нет, такие истории я не люблю, — поэт вздохнул. — Не знаю, что и сказать тебе, чтобы тебя не покоробило. Не люблю. И точка!
Эрих тоже вздохнул и замолчал. За окном шёл тёплый весенний дождь.
8 апреля 2009 г.
Энтропия
Поэт Алексей Рюмин вышел на балкон подышать свежим воздухом. Весна в этом году выдалась на удивление прохладной. Алексей вздохнул полной грудью, сжав в мощных руках балконные перила, и счастливо воззрился на раскинувшуюся перед ним панораму города. Он жил на двенадцатом, последнем, этаже, и весь город перед ним был как на ладони. Утро было в самом разгаре. Где-то к востоку уже вовсю дымила какая-то труба, по улицам деловито сновали автобусы и автомобили, рабочий люд расползался по местам своей трудовой деятельности. «Вот она, весна жизни», — подумал Алексей с теплотой в своём добром сердце.
Потом он выкурил сигарету, выкинул окурок вниз и перекинул одну ногу через перила. В зубах он зажал какой-то бумажный лист, согнутый несколько раз. Алексей ловко перебрался на балкон соседней квартиры, громко постучал в оконное стекло, и через мгновение он уже входил в чужую комнату. Хозяин был дома. Йохан Фредриксон сидел в полутьме за компьютером и что-то программировал. Фредриксон был математик и преподавал в местном университете.
— Доброе утро, Фредриксон, — поздоровался Алексей.
Фредриксон растерянно посмотрел на него и кивнул. Это был немолодой уже и очень необщительный человек, одетый во всё чёрное.
— А я тут это… принёс тебе свою новую публикацию, — Алексей показал ему то, с чем он явился — городской еженедельник, на первой странице которой была напечатана его собственная физиономия и его же собственные стихи. На фотографии в газете Рюмин выглядел, словно пророк из светлого будущего или, по крайней мере, как путешественник из дальних стран.
— Поздравляю, — тихо произнёс Фредриксон и опять углубился в свою работу.
Алексей немного посидел в тишине, крутя головой по сторонам, а потом спросил:
— Что делаешь?
От громкого звука его голоса Фредриксон испугано вздрогнул. На экране перед ним проворно сновали туда-сюда какие-то разноцветные точки.
— Мой новый проект, — неохотно ответил он.
Алексей придвинул стул ближе.
— Это вот что? — ткнул он пальцем в экран.
Фредриксон вздохнул и объяснил:
— Это модель вселенной. Точки — это звёзды. Или даже галактики, — добавил он после некоторой заминки.
— Или молекулы, — передразнил его поэт. — А чего они скачут?
— Они перемещаются согласно физическим законам, — покорно ответил Фредриксон, но тут Алексей перебил его.
— Ага! — вскричал он. — Я всё понял! Вот это число изменяется!
— Ну, да, — сказал Фредриксон, посмотрев, что тот показывает. — Оно и должно меняться. Это энтропия.
— Что-что? — опешил поэт. Ему показалось, что этот термин из области физиологии, а не физики.
— Энтропия — это, скажем, мера хаотичности, — пояснил Фредриксон. — В закрытых системах она всегда увеличивается. Или, чтобы тебе было понятно: всё в этом мире изменяется от порядка, логоса, к беспорядку, хаосу.
— А разве не наоборот? — Алексей подозрительно прищурился.
— Нет-нет, что ты! — Фредриксон, казалось, даже слегка рассердился. — Это сорок лет назад в наших школах могли сказать такое, но тогда господствовали утопические научные теории!
— Сорок лет назад я ещё не родился, — заметил Алексей, доброжелательно улыбнувшись. — Вообще, люблю я заходить к тебе, всегда узнаю что-то новое.
Он достал блокнот и аккуратно записал в нём: «Хаос, логос, энтропия». Здесь Алексей записывал творческие идеи и всё, что могло пригодиться ему при сочинении стихов. Фредриксон знал о назначении блокнота, поэтому особо не удивился.
— Так это, значит, вселенная, — поэт придвинул стул ещё ближе.
— Модель вселенной, — поправил его Фредриксон.
Точки на экране двигались с какой-то угрожающей предопределённостью. Вдруг они начали собираться все в одном месте. Число, показывающее энтропию, росло и росло.
