Александр Мелихов - Интернационал дураков
– Как бы я хотела!.. Жить в Израиле и читать только главную книгу!
И волосы у меня на ногах вновь стали дыбом от ужаса.
В тот вечер нам опять удается разойтись лишь под утро. Но сходимся мы что-то нерадостные. Мне приснилось, что я стою перед гинекологическим креслом, точнее, перед раскрытой вагиной, и понимаю, что мне нужно что-то с нею делать. И меня охватывает такая тоскливая скука… А Женя тоже сидела с увядшей вишенкой:
– Мне приснилось, что я невеста и прошу у цветочницы букетик. А она дает мне мокрые лилии, они у нее висят, как плети. Я говорю: что вы мне даете, я же невеста, видите, у меня белое платьице. А тетка смеется: какая ты невеста, посмотри наверх. Я смотрю – а надо мной вода качается…
Кажется, я сейчас тоже заплачу. Я обнимаю ее за ссутулившуюся спинку:
– Разве Тора разрешает верить всяким дурацким снам?
– После сна нельзя говорить о мистическом, пока не вымоешь руки. Ты хоть помнишь, с кем ты сейчас? Нет, от тебя верности не дождешься, надо держаться за кровных родственников. Все, пойду звонить в
Грозный, я кое-что там надыбала.
Еще и Грозный на мою голову… Я слышал, как она в соседней комнате с азартной истошнинкой кричала кому-то: “Борсов Михаил Иванович! Но это его так в детском доме назвали, сам он не помнит! Да, я писала – в Ежовске!” И ведь я сразу раскусил, что ее дурь сильнее моей, – и все-таки заглотил наживку с разлапистым крючком… Теперь придется выдирать вместе с кишками.
– Давайте по буквам! – восторженно вскрикивала она, и меня даже сейчас против воли обдавало нежностью – ну, влип…
Блуждая взглядом по отвергавшему меня приюту, я тщетно поискал сочувствия у Баруха Гольдштейна – ему, как всегда, было не до меня.
Она возникла передо мною немножко потная и беспредельно счастливая:
– Похоже, это мой дядя. Иса Хаджи. Мер-за-но-вич. Хаджимерзанович.
Борсов. Милиционер. Вот бы папочка порадовался!
Даже воспоминание об отце не омрачило сияния ее стеклышек, которые я еще никогда не любил с такой леденящей безнадежностью.
– Так я пойду? К своей Галине Семеновне.
Реакция на тест оказалась положительной: она меня не слышала.
Было совершенно ясно, что все наше волшебное путешествие мне только пригрезилось – в мире не было ни Хельсинки, ни фьордов, ни
Стокгольма, ни Копенгагена, – был лишь раздавленный собачий кал на мокром граните да мутные льдинки в Канаве, похожие на тающие плевки.
Я окончательно понял, что в той пьесе, которая сегодня разыгрывается на всемирных подмостках, для меня больше нет красивой роли. Но алая точка пули – это все-таки красивый финал. Теперь-то я уже не забуду насыпать порох на полку.
Но в кунацкой с ее подводными узорами, кумганами и ятаганами на меня потянуло дохлятиной… Разом утратив всю свою решимость, я все-таки двинулся в Гришкину комнату. В лицо шарахнуло прокисшим перегаром, а когда я зажег свет – меня чуть не отбросило назад распростертое тело, валявшееся на спине головой к подоконнику. Лишь по задравшейся рубахе я опознал Гришку: убийца уже пытался похоронить ее, швырнув ей на лицо горсть рассыпчатой земли. Так вот она откуда, та трупная вонь!..
Не помня себя, я шагнул к ней и едва не пал на шпагат, наступив на крутанувшуюся пустую бутылку (боль в паху на мгновение ослепила).
Пустые бутылки катались по всей комнате. Упав на колени, я начал стряхивать с ее лица земляную труху, приговаривая неслушающимся голосом: Галя, Галя!.. И тут она открыла глаза.
– Миэленький муой, – произнесла она с невыразимой нежностью, и глаза ее сияли из черного лица светящимся мраком.
– Что случилось, почему ты вся в земле?..
– Ййя вы зземыле?.. – она неторопливо ощупала свои щеки. – А, этто ны меня цветыточный г-г-г-г-горышшок уппыал.
Глиняный горшок действительно валялся в сторонке.
Невзирая на боль в паху, я поднял ее на ноги и повлек в ванную, продолжая принюхиваться, откуда же так несет дохлятиной.
– Ну ззыччем тты, гыллубчик, быррось мммення, ййа мыммерзкая твввввварь, мменя ннадо жживввой в зыземлю зыккоппать, – бормотала она, покуда я намыливал ей неожиданно нежную на ощупь физиономию.
Затем я отволок ее на кровать, крепко приложившись к сундуку (она продолжала бормотать заплетающиеся нежности по моему адресу и проклятия по своему), и отправился на розыски трупа. На кухне на разделочной доске только что не кишела червями недорезанная курица.
Содрогаясь, я вместе с доской спустил ее в мусорный мешок и, стянув ему горло, чтоб не провоняла вся лестница, снес его на помойку и отряхнул руку, словно от мерзкой гадины. Открыл все окна, ощущая пробензиненный воздух чистейшим дыханием снежных вершин. И тут снова завибрировал телефон.
– Что ты так долго не отвечал? С Галиной Семеновной целовался?
Ммм… – она наспех изобразила наш поцелуй и ринулась к главному: – Я уже заказала разговор с Чечней, я не могу долго говорить. Но какие бывают красивые русские женщины! У нас она была бы мисс Финляндия, а в России ходит счетчики проверяет… Ну, ладно, пока! Вдруг уже звонят…
Звонили мне. Дивный женский голос изображал нежную насмешку:
– Ну что, помирился со своей царицей? Я к ней заходила под видом проверить счетчик. Очкастенькая, сутулая, глазки татарские…
– Откуда у тебя ее адрес?!.
– Она же тебе звонила иногда… Да не волнуйся, я просто посмотрела.
– Ты понимаешь, что этим ты подписала себе приговор?..
– А что я такого сделала?.. Уже и посмотреть нельзя?..
Она хорохорилась, но в голосе звучал такой ужас, что я сбавил тон.
– Ладно. Дай мне передохнуть, ни о чем больше не прошу. Хотя бы несколько дней не напоминай о себе, иначе я тебя окончательно возненавижу.
– Да, конечно, конечно, – в голосе ее звучало облегчение: слабоумные и женщины слышат не слова, а интонацию.
Но орудие пытки вмиг ожило вновь. Женя захлебывалась рыданиями.
– Его убили! Эти русские сволочи! Обстреляли аул, и ему прямо в висок!
– Так он, может быть, еще тебе и не дядя?
– Нет, дядя, его жена говорит, когда их высылали в Казахстан, его братика где-то сняли с поезда, он сильно заболел. А где, он не помнит, он сам был маленький. Но я сама туда поеду, разберусь!
– Опомнись! Ты что, в Чечню собралась?..
– Пожалуйста, не отговаривай, я твердо решила.
– Подожди, по крайней мере, пару недель. Я сделаю обрезание, буду ваххабитам показывать вместо пропуска. Скажу, что я мусульманин.
– Ты что, не понимаешь, что мне не до шуток?!.
– Мне тоже не до шуток. Одну я тебя не отпущу, ты слышишь? У твоей мамы квартира сколько стоит? На выкуп хватит?
– С тобой бесполезно разговаривать.
Все кончено, меж нами связи нет. Я вдохнул поглубже и закрыл глаза, а когда воздух иссяк, позвонил ей снова.
– Я тебе ужасно сочувствую! Но ведь… Ты его совсем не знала?..
– Я плачу, что я такая невезучая, опять у меня остался только один человек, который меня не бросит, – мамочка. Будет меня мучить, учить, что неправильно живу… И все равно она меня не бросит. А ты бросишь. Но я раньше исчезну, а то что это – все меня бросают! Ведь если бы мой бывший супруг так со мной не обращался, я бы с ним и жила…
– Как он, кстати, пережил ваш разрыв? Почему он тебя не пришиб?
– Я боялась. Когда уже все кончилось, ему надо было в последний раз уходить от нас, а он вдруг остановился в дверях и стал говорить, что когда едет на машине, то смотрит на каждый встречный грузовик и думает: вот бы врезаться… И вдруг начал просить: не уходи, у меня же, кроме вас, ничего нет…
– Умеешь ты ломать даже викингов…
– Всего одного. Ты-то вон сколько женщин сделал несчастными!..
– Я просто не смог их всех сделать счастливыми. Ну, и дальше что?
– Я только боялась, что он заставит меня остаться. Я сказала: что ты опять начинаешь, ведь все уже решили. Он так криво усмехнулся и вышел.
– Он просто святой. Я, впрочем, тоже. Короче говоря, не делай ничего, не посоветовавшись со мной, – главное – удержать от внезапных поступков, а там разум, то есть осторожность и лень, свое возьмет.
Нежно простившись, я снова на несколько мгновений погрузился во тьму и набрал Василису Новгородскую. Когда она успела наплакать такой насморочный голос!..
– Все будет хорошо. Только ради бога не приближайся к ней больше.
– Спасибо, мое солнышко, я знала – ты не можешь быть убийцей!
А вот моя мартышка может. “Исчезну, не успеешь меня бросить…”
Значит, надо успеть. Причинить ей такую боль, чтоб она уже не смогла простить. Но – один лишь проблеск этой мысли вмиг стянул меня ледяным корсетом: увядшая вишенка… Нет, что угодно, только не это.
Значит, будь что будет. Я в двухтысячный раз погрузился в небытие.
Страшный удар и раскатившийся за ним хрустальный перезвон выбросил меня из кресла. Я ринулся к Гришке, треснувшись коленом о сундук так, что едва не взвыл. Она стояла на коленях, ощупывая распатланную голову. Я хлопнул по выключателю и увидел ослепительные струйки крови, бегущие по ее безжизненному лицу со лба на жеваную рубаху: ввыссе в ппыррядкке, ййа нынна быббуттылку настыппилла… Я пытался заглянуть ей под черно-серебряные космы, она не давалась, пятная мою руку кровавыми поцелуями.
