Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Это я...
Силуэт оказался сыном, Эндрью, и Мак-Грегор по струйке пота на лбу понял, как напряглись нервы.
— Что, скажи на милость, ты здесь делаешь в полночь?
— Я подумал: схожу-ка лучше за тобой, — сказал Эндрью.
— А зачем?
— Тебе не надо ходить одному.
— Не будем драматизировать, — проговорил Мак-Грегор, чувствуя, однако, облегчение и радость.
— Ты встрепенулся так, словно убегать хотел, — сказал Эндрью.
— Просто нервы...
Шагая вдоль вставших двумя стенами машин, Эндрью сообщил отцу, что кто-то швырнул в ворота дома бутылку с серной кислотой.
— Я вошел с улицы, разговариваю во дворе со стариком Марэном, вдруг слышим: «веспа» мимо проезжает. И тут бутылка об ворота — бах!
— С кислотой? — усомнился Мак-Грегор. — Ты не ошибся?
— Запах не спутаешь. Мы поскорей смыли водой из садового шланга, но все равно к утру краска облезет.
— Это что-то не по-курдски, — сказал Мак-Грегор. — Кислотой жечь? Не слышал, чтобы курды так поступали.
Прошли авеню Фоша, позади чернела кромка Булонского леса.
— Когда мы с Марэном скатывали уже во дворе шланг, «веспа» опять вернулась, — рассказывал Эндрью. — На этот раз бутылка перелетела через стену во двор и упала от нас метрах в двух.
— Господи боже...
— Но в ней моча была, что ли. Не кислота, к счастью.
— А где был приставленный к дому жандарм?
— Он после подошел. На мой вопрос ответил, что за углом стали кричать: «Аu secours![17]» — и он поспешил на помощь.
— Но кислота... — сказал Мак-Грегор. — Это уж подло.
Когда вышли на Елисейские поля, Мак-Грегор сказал, что не худо бы присесть где-нибудь. Выбрали одно из ночных кафе на панели перед зданием Британской заморской авиакомпании и, сев под освещенным навесом на плетеные стулья, стали пить ледяное пиво из запотевших стаканов.
— Не вписываешься ты в этот город, а, папа? — сказал Эндрью.
— Напротив, — ответил шутливо Мак-Грегор, — я теперь заправский парижанин и потерял контакт со всем, что не Париж.
Они посидели, глядя, как темные и бескрылые колесницы[18] мчатся Елисейскими полями. Затем, уплатив по счету, пошли дальше под лишенными тени деревьями.
— Беда в том, — тяжело вздохнул Мак-Грегор, — что времени осталось в обрез. Кто-то явно хочет убить кази. Так что медлить мне нельзя.
— Ты же не терпишь поспешности, — сказал Эндрью.
— Да, но теперь вижу, что научный кропотливый метод здесь не подходит. Наступает момент, когда нужна быстрота действий.
— Будь осторожен, — сказал Эндрью.
— Придется пойти к французам, — сказал Мак-Грегор. — Другого выхода нет.
— К французам?
— Единственная цель французов здесь — торговля, — объяснил Мак-Грегор, сознавая, что ведет этот разговор с Эндрью потому, что не может уже вести его с Кэти. — А другим я никому не могу доверять. Никому…
Они шли прямиком через ширь Эспланады инвалидов, и Эндрью долго молчал.
— Ну разве не мерзко от мысли, что европейская корысть все еще держит мир за горло, — наконец заговорил он. — У меня уже до ненависти доходит. Правда. Чем дольше я живу в Европе, тем сильнее чувствую себя неевропейцем.
— Это не годится, — сказал Мак-Грегор. — Мама хочет, чтобы у тебя был европейский образ мышления. И она права. Будущее твое — в Европе, а не где-то. И не связывай ты себя пожизненными узами с Востоком, как я. Не нужно это.
Эндрью ничего не ответил, и они молча пошли домой, словно не желая ворошить то, что не давало покоя обоим.
Глава двадцать шестая
Наутро, в восьмом часу, Кэти позвонила ему из Лондона, и сказала, что завтра в одиннадцать идет на рентген в Сент-Томэсовскую больницу, к доктору Тэплоу.
— Забыла вчера сказать — с тобой хочет повидаться сын ильхана Дубас. Я с ним обедала на днях, затем он позвонил, и я сказала, что ты с ним условишься о встрече. Он остановился у Фландерса.
— У какого Фландерса? «Спасателя детей»?
— А у какого же еще? — И Кэти дала номер телефона Фландерса.
— Зачем ты обедала с Дубасом? — спросил Мак-Грегор.
— Не хотела, чтобы у тебя был еще один личный враг, затаивший на тебя обиду, — ответила Кэти.
Голос Кэти звучал нарочито спокойно, но Мак-Грегор не верил этому спокойствию. Еще вчера, когда Кэти уезжала, он решил, что, встретившись снова с французами, потолковав с Кюмоном, поедет к ней в Лондон. Иначе отчужденность не преодолеть.
Сеси и Эндрью еще спали, и, позавтракав в одиночестве, Мак-Грегор вышел к воротам взглянуть на пятно, выжженное кислотой. Услышав там от полицейского, что это дело рук маоистов, анархистов, коммунистов, питающих ненависть к фамильным особнякам, Мак-Грегор из вежливости проговорил: «Вот как?» — и вернулся в дом. Тетя Джосс подвергалась из-за него теперь нешуточному риску, и надо было поговорить с ней. В холле он остановился, позвал:
— Тетя Джосс...
— Да? — пришел голос сквозь стену.
— Я по поводу вчерашнего вечернего происшествия, — прокричал Мак-Грегор.
— А что произошло?
— Кто-то облил ворота кислотой.
— Мне об этом сказали. И что же?
— Я думаю, вам будет безопасней, если я временно переберусь в другое место.
Тетя Джосс помолчала. «В знак согласия, что ли?» — подумал Мак-Грегор. Но тут из-за стен, дверей, лестницы донеслось:
— Если переедете сейчас, я никогда вам не прощу. Подождите возвращения Кэти, а там уж воля ваша.
Мак-Грегор улыбнулся потолку, сказал:
— Хорошо, тетя Джосс.
В десять он позвонил Кюмону. Было воскресенье, из министерства внутренних дел ответили, что им неизвестно, где Кюмон. Но Мак-Грегор назвал себя, и пятью минутами поздней позвонил сам Кюмон и пригласил в «Отель Вольтера» на набережной Вольтера.
— Я ожидал от вас звонка, — сказал Кюмон. — Чувствую, у вас для меня новости, не так ли?
— Когда можно прийти?
— Сейчас и приходите. Буду ждать.
Захватив спрятанные в шкафу, в пиджаке, полномочия от кази, Мак-Грегор направился по сонным, серым воскресным улицам Седьмого округа в Шестой — в обход шумной набережной, сплошь и безнадежно залитой бетоном и потоком транспорта.
В старинном «Отеле Вольтера» до сих пор еще, наверно, стояли медные громоздкие кровати; но отделка вестибюля оказалась современная и дорогая. Кюмон сидел в углу зала, отведенного для завтрака, попивая кофе из чашки. Сегодня Кюмон выглядел сухоньким провинциальным господином. В правой руке, в тонких, со старческими пятнышками, пальцах он воздушно держал сигарету, и казалось — сожми он пальцы посильней, и они хрустнут, ломаясь.
— А знаете ли, где обретается ныне наш общий друг Шрамм? — как бы между прочим сказал Кюмон, усадив Мак-Грегора.
— Нет.
— В Курдистане. Но это строго между нами. Мы позавчера направили его туда.
— Как это удалось — получить для французского офицера визу в Курдистан? — спросил удивленно Мак-Грегор.
— Об этом чуть попозже, — сказал Кюмон.
Официант принес кофейник, сахар, ложечки, обмахнул салфеткой белую скатерть. Дождавшись его ухода, Кюмон сказал, что огорчен нездоровьем мадам Мак-Грегор и отъездом ее в Лондон на лечение. Ему сообщил об этом Мозель, который очень обеспокоен.
Мак-Грегор промолчал.
— Поддерживаете ли вы связь с кази? — спросил Кюмон.
— Нет. В этом не было пока необходимости.
— Вы слышали? Он ранен.
— Да. Но думаю, что это не меняет дела.
Кюмон недоуменно поднял бровь.
— В таком случае рад буду узнать, зачем вы пожелали меня видеть.
— Вот письма и удостоверения мои, требующиеся вам, — сказал Мак-Грегор и, не разворачивая, положил бумаги на стол.
— Ваши удостоверения?
— Да. Вы сказали, что если они вас удовлетворят, то вы будете согласны договориться относительно вагонов или денег.
— Да-да, конечно.
Произошло что-то новое, почувствовал Мак-Грегор, и Кюмоном взят курс на сдержанность.
— Я думаю, что смогу убедить кази и Комитет согласиться на ваши предложения, — сказал Мак-Грегор.
— Понимаю, понимаю.
— Вы сказали, что по французским законам банк не имеет права задерживать курдские деньги и что можно обеспечить их возврат. Вы сами предложили это.
— Да, предложил, — согласился Кюмон. — Но с тех пор пришло известие непосредственно от кази. Вот почему я спросил, не получали ли вы сами вестей от него.
— Вам, в Париж, пришло известие от кази? Через Шрамма, что ли?
— Нет, нет. У нас была беседа с молодым курдом из Комитета по имени Дубас.
— Дубас?.. — Мак-Грегор усмехнулся, как бы принимая слова Кюмона за шутку. — Дубас не состоит в членах Комитета. Или он утверждал, что состоит?
— Н-нет. Но у него есть комитетские удостоверения и полномочия. И там специально оговорено, что все другие документы, в том числе и ваши, аннулируются.
— Кази не мог дать Дубасу никаких полномочий, а тем более аннулируя при этом мои, — сказал Мак-Fperop, стараясь сохранять спокойствие. — Это полностью исключено.
