Джеймс Олдридж - Горы и оружие
— Да знаю, знаю, — засмеялся Стронг. — Вы человек идеи. И потому вам у нас столько хлопот.
— Оставим это. Вот скажите-ка, для чего вы отправили вагоны в Марсель? — спросил Мак-Грегор.
— А как вы об этом узнали?
— Что, другой кто-нибудь перекупил у вас оружие? — допытывался Мак-Грегор.
— Ну, скажем так: эти вагоны мы переправили к морю, в Марсель, потому что там легче уберечь их. Марсель — порт что надо. Там хранение груза куда безопасней.
Повернувшись к двум шумливым хохотуньям-официанткам, Стронг велел им уйти в кухню.
— Да, но кто вам заплатил? — продолжал выспрашивать Мак-Грегор.
— Откуда мне знать подлинных покупщиков? — сказал Стронг.
— Но вы догадываетесь ведь, кто стоит за сделкой?
— Догадок у меня куча.
— Участвуют ли в сделке курды, помимо кази?
— Само собой, — прогудел Стронг.
— А куда будет отправлено оружие?
— Ну нет, — рассмеялся Стронг. — На этот крючок я не клюну. Скажу лишь, что отправлено оно будет из Марселя в последний день месяца, если только не услышим от вас чего-либо дельного.
— Так вот, слушайте, — сказал Мак-Грегор. — Согласны ли вы соблюсти первоначальную договоренность с Комитетом, если я достану всю требуемую сумму?
— А как вам удастся достать?
— Уж это мое дело как. Согласны ли вы дать мне время до конца месяца?
— А у вас губа не дура, — проворчал Стронг. Мак-Грегор нетерпеливо пожал плечами. — Хм... — Стронг преувеличенно заколебался, засопел, задвигался на стуле. — Ладно уж, — пробасил он. — Чересчур меня мутит от всей той публики. Но если я дам вам сроку до конца месяца, то с условием сейчас же принять меры насчет вагонов.
— Что вы имеете в виду?
— Тут горстка шалых курдов хочет подорвать их бомбами. Известно вам это?
— Да.
— Не буду спрашивать вас, кто они. Но можете вы убедить их, чтоб не трогали сейчас вагонов?
— Я сделаю все, что в моих силах. Но у них свои взгляды, и шутить они не любят.
Встали из-за столика. Стронг со вздохом пожал руку Мак-Грегору.
— За двадцать лет первому вам доверяю, — сказал он и улыбнулся своей удалой военно-воздушной улыбкой. — Но если подведете меня, то капут моей простой вере в человека.
Глава двадцать пятая
«Plus je fais Г amour, plus j'ai envie de faire la revolution. Plus je fais la revolution, plus j'ai envie de faire Г amour...»
«Чем больше творю любовь, — утверждал автор лозунга, — тем сильней во мне жажда революции; чем больше творю революцию, тем сильней во мне жажда любви».
Выйдя из кафе, Мак-Грегор купил утренние газеты на улице Бабилон и теперь шел домой по этой улице, читая студенческие лозунги на стенах женского монастыря Сен-Венсан-де-Поль. На ходу он также прочел в «Фигаро» сообщение из Тегерана — пять строк о том, что два дня назад в стычке между иранскими пограничниками и курдскими мятежниками убиты четверо курдов.
Когда он выходил из дому, все еще спали; теперь же Кэти была уже одета и занята укладкой своих вещей в чемодан. Не спрашивая, зачем Мак-Грегор уходил так рано, она сообщила, что уезжает в Лондон.
— Ги меня доставит туда самолетом, — сказала Кэти. — Хочу сходить к врачам в Сент-Томасовскую больницу. Не доверяю я французским медикам. Для них все это — темная материя. Покажусь доктору Тэплоу, что он скажет.
— А что, у тебя ухудшение? — спросил Мак-Грегор.
— Не знаю, Тэплоу предупреждал, что временами еще будут болезненные ощущения, но что будет, как вагонеткой по животу, — об этом он не говорил.
— Может быть, виной напряжение? — неуверенно предположил Мак-Грегор.
— Какое напряжение?
— Вся эта нервотрепка.
— Ее у нас всегда хватает, — сказала Кэти. — Собственно, ничего со мной серьезного. Просто хочу съездить провериться.
— Тогда я соберу свой чемодан, поеду тоже.
— Нет, не езди. С тобой у меня в самом деле будут нервы напряжены. Ты ведь хочешь оставаться здесь, вот и оставайся. Я возьму с собой Сеси. Ей лучше быть подальше от этого бурлящего котла, занятий у нее в институте все равно ведь нет. А ты за Эндрью присмотришь.
Мак-Грегор не стал спорить, видя, что у Кэти все уже твердо решено.
В два часа явился в своем «ровере» Мозель — за Кэти и за Сеси. Но Сеси уже отказалась ехать. «Раз ты считаешь, что с тобой ничего такого, — сказала она матери, — то какой же смысл мне теперь уезжать отсюда». А отцу Сеси шепнула: «Она в душе не хочет, чтобы я с ней ехала. Хочет одна побыть. Пусть едет. Ей будет на пользу».
Усадив Кэти в машину, взяв ее надежно под свое крыло, Мозель сказал Мак-Грегору:
— У меня есть для вас новости. Я вернусь часам к семи-восьми. В девять приезжайте ко мне ужинать, в старый наш дом. Сеси знает, где это. И сама тоже приезжай, — пригласил он Сеси. — Обрадуешь Терезу.
— У меня дела, — ответила Сеси.
— Во всяком случае, отца привези.
Мозель вывел машину из ворот, четко действуя своими смуглыми небольшими руками; и тут Мак-Грегор отдал себе отчет, что расстался с Кэти, почти не простясь, слегка лишь чмокнув в щеку. Он постоял среди двора: не хотелось еще и с Сеси теперь разлучаться.
— Я поеду с тобой, взгляну на твою мастерскую.
— Ты здоров ли? — спросила Сеси.
— Здоров. А что?
— Да так. Ты не тревожься о маме, — сказала Сеси. — У женщин бывает такое. Тянет иногда побыть одной... Тетя Джосс! — позвала Сеси, глядя куда-то перед собой.
— Да, Сеси, душенька...
— Мы с папой едем ко мне в мастерскую. Если Эндрью придет, скажи ему, пусть тоже приезжает.
— Хорошо, родная.
Мастерскую Сеси снимала вместе с пятью другими студентками. По дороге туда пришлось объезжать заграждения и баррикады, возводимые студентами и полицией друг против друга. Сорбонна, бульвары, мощеные улочки и переулки вокруг университета загромождены были скамейками, мусорными урнами, стульями, фруктовой тарой и чугунными решетками, которые кладут под деревья. Гранитная брусчатка была выворочена, и чистый песчаный подстил мостовой белел, как кожа младенца.
— Ты, Сеси, будь поосторожнее сегодня вечером, — предостерег Мак-Грегор, глядя из закопченного окна мастерской вниз, на поле боя. — Тут явно готовится генеральное сражение, еще жарче предыдущего. Сумасшествие какое-то.
— Но полиция сама лезет на рожон, — сказала Сеси. — Им бы лучше по-хорошему убраться вон из квартала.
Мак-Грегор обернулся к Сеси и стал смотреть, как она, разметив лист картона, вырезает трафаретку с лозунгом: «500 000 рабочих — в Латинский квартал».
— Для чего пятистам тысячам рабочих идти в Латинский квартал? — спросил Мак-Грегор. — Не вижу их причастности здесь.
— Они должны стать причастны.
— На это надежда слаба.
— А вот погоди, — сказала Сеси. — Не сегодня, так завтра вся Франция станет причастна.
Мак-Грегор посидел у окна, глядя на дочку, отгоняя тоскливые воспоминания о внезапном отъезде Кэти. Поняв, что тоски не пересилить, он встал, сказал Сеси:
— Иду домой. А ты приезжай пораньше.
— Я буду дома в восемь тридцать, чтобы отвезти тебя к Мозелям к девяти, — сказала Сеси, провожая Мак-Грегора на лестницу. — Меня так и подмывает повезти тебя совсем не туда.
— А куда?
— Куда угодно, — крикнула она ему вслед, — только не к Ги Мозелю!
Но в девять она, как и обещала, доставила отца к Мозелю.
Мозель жил в старом парижском особняке. Иные из зданий, стоящих между авеню Фоша и авеню Великой армии, походят больше на пригородные виллы, чем на городские особняки, но дом Мозелей был подлинный окраинный фамильный дом, возведенный в начале тридцатых годов прошлого века, до того как Тьер и Мак-Maгон перестроили эти авеню. Дом был почти на английский манер — из красного кирпича, со старой кирпичной оградой, с тисами и английским газоном, зелень которого теперь, в мае, пестрили еще подснежники, желтые нарциссы, аконит и шафран. По глухим старым стенам взбирались расцветающие розы — городские, лишенные запаха. Дом на Ривьере, новый дом, дом в Женеве, в Нормандии, дом в Бийянкуре. А это — старый «парижский дом» Мозелей...
Ворота запирались и открывались автоматически, как и подобает парижским особнякам. Сеси нажала кнопку, крикнула в маленькое зарешеченное отверстие, что мосье Мак-Грегор прибыл. Зажужжало, щелкнуло, отворилось. Сеси сказала: «До свидания. Не засиживайся допоздна», — и села в свою машину, а Мак-Грегор пошел к дому по ярко освещенной дорожке, усыпанной гравием.
Послышался собачий лай, хлопнула дверь, и он увидел небольшого роста девушку, не старше Сеси, изящно и скромно одетую и шедшую навстречу походкой истой француженки: в каждом шажке — затаенная страстность.
— Le mari de madam Kathy[15], — проговорила девушка как бы про себя. Затем перешла на английский: — А где Сеси? Даже во двор не вошла?
Мак-Грегор понял, что перед ним дочь Мозеля — Тереза.
— Сеси тут же уехала, — сказал он. — Сеси торопилась.
— Сеси всегда торопится, когда заглядывает к нам, — невесело сказала девушка. — Она недолюбливает моего отца.
