Яков Арсенов - 76-Т3
— Все это пройдет, растает, сотрется.
— Не надо меня утешать. Знаешь, как это называется? Условия для совместной жизни есть, но нет причин.
— Я не утешаю, я говорю то, что будет.
— Уезжающим всегда проще. Их спасает новость дороги. Впрочем, к тебе это не относится. Завтра иду на свадьбу к подруге. Мне обещали подыскать жениха. Специально напьюсь, чтоб никому не достаться.
— Видишь, жизнь потихоньку начинает брать свое. У тебя уже есть проспект на завтра.
— Где бы ты ни находился, знай, что до меня тебе будет ближе, чем до любой другой. Обними покрепче.
— Выйди из лужи.
— Пустяки. Возвращайся. Нам на двоих вполне хватит одной моей любви. Мы с тобой еще поживем!
— Я буду иметь в виду. Ведь с тобой я все-таки побудил себя.
— В чем?
— Ничего не опошлил.
— Мне бы твои заботы. Ежик у тебя — хоть снова к цирюльнику.
— Мы разговариваем, будто находимся в разных комнатах. Я о своем, ты о своем.
— Наверное, потому, что осень.
Через пару недель Артамонов уже знал, чем в принципе паровая транспортная турбина линейного корабля отличается от газовой. За три года службы на флоте он будет вынужден разобраться с этим в деталях.
ЗАПАНЬ ПЯТКОЕ
Нечерноземье объявили всесоюзной ударной стройкой. На институт выездным был один стройотряд — «Волгодонск». Попасть в него могли избранные. Остальным ничего не светило, кроме как строить свинарники в отрядах местного базирования. Это повергало романтиков в самую тончайшую из виданных тоск. Кому охота торчать лето в Стародубе и переделывать навозоотстойники!
Сам собою сформировался «дикий» стройотряд. Артамонов подал идею. Мучкин приступил к воплощению. Были написаны письма в леспромхозы Коми. В ответах говорилось, что сплав леса относится к разряду так называемых нестуденческих работ. Официального вызова конторы прислать не могут. Если студенты отважатся приехать сами, объемы работ им будут предложены какие угодно.
Ни на юг, ни на север билетов не было. Наконец-то попался какой-то дополнительный поезд со студентами-проводниками. Рудик договорился о двадцати вещевых полках по сходной цене. Решетнев на вокзал не явился. После отправления поезда Матвеенков два раза рвал стоп-кран в надежде, что пасть подземного перехода вот-вот изрыгнет Виктор Сергеича. Долго гадали, что случилось. Решетнев никогда ничего не делал просто так. Но гадание — метод не совсем научный. Оштрафованные за стоп-кран дикари уехали на лесосплав в безвестии.
Матвеенков тосковал глубже всех. За неимением выразительных слов в лексиконе он в течении суток истолковывал печаль механически — легким движением правой связочки он забрасывал в рот стаканчик за стаканчиком из неприкосновенного запаса. Через два дня за окном поезда Харьков-Воркута закачалась тайга. Дикари, припав к стеклам, не отрывались от бескрайностей, теряющихся в голубой дымке.
— Давайте как-нибудь себя назовем! — предложил Артамонов.
— Кряжи!
— Золотые плоты!
— Северное сияние!
— Парма! — выкрикнула Татьяна. — По-коми это тайга.
— С чего ты взяла!?
— Откуда тебе известно такое!?
— Я готовилась к поездке.
— Да, «Парма» как раз что нужно, — согласился Рудик.
— Давайте разрисуем куртки! Вырежем трафареты и разукрасим!
Долгожданное утро. Позади две с половиной тысячи километров новых чувств, удивления, красоты и восторга. Позади десятки встречных поездов, мчащихся на сковороды южных побережий.
— Здесь вовсе не глушь, — разочаровалась Татьяна.
— Ты хотела, чтобы электропоезд завез в нехоженый край?
— Я ничего не хочу, просто пропадает эффект первопроходства.
Увесистый замок безо всяких секретов с заданной надежностью охранял контору леспромхоза. Учреждение АН-243 дробь 8 — значилось на двери.
— Не иначе, как зона, — сказал Рудик.
Появился неизвестно где ночевавший сторож и сказал, что начальство туда-сюда будет. Туда-сюда по-местному — около двух часов. Но и это не вечность. Директор леспромхоза замкнул вереницу тянучки конторских служащих.
— Откуда такие орлы?
— Мы вам писали, — полуобиженно произнес Нынкин.
— Нам многие пишут.
— А мы к тому же еще и приехали, — сказал Пунтус.
— Рабсила, в принципе, принимается в неограниченном количестве…
— Как стеклотара в «Науке», — сказал Артамонов.
Директор спросил еще раз, откуда прибыл отряд. Его земляков среди приезжих не оказалось. Директор, уняв географическое любопытство, перешел к делу:
— Кто старший?
— Никто. У нас все равны, — сказал Рудик.
— Так не бывает, надо кому-то бумаги подписывать. Козлов отпущения держут на любой конюшне. Есть у вас какие-нибудь там комсорги или профорги.
— Есть, — сказали Климцов и Фельдман.
Фельдман увязался в отряд исключительно из-за денег, которые, как он считал, на севере можно грести лопатой. Климцов, как он сам объяснил, ни в деньгах, ни в романтике не нуждался — он решил проверить себя. Что это означало, никто не понял.
— Вот и отлично, — сказал директор. — Один будет командиром, другой замом. Сегодня мы отправим вас в верховья окатывать запань.
— Нам бы хотелось на сплав… — сказала Татьяна.
— Это, девушка, и есть сплав. Вернее, одна из его составных частей. При выпуске запани по большой воде половина леса осталась на берегу, на мелях и пляжах. Бревна нужно стащить в реку и проэкспедировать досюда. Основные орудия труда — багор и крюк.
Как их половчее держать в руках, сообразите сразу после первых мозолей. И просьба — не входите ни в какие знакомства с нашими постоянными работниками. После зоны они находятся здесь на поселении. За эту, так сказать, опасность контора будет доплачивать вам пятнадцать процентов. Ты и ты со мной, — указал он на Фельдмана с Климцовым, — оформлять наряд-задание. Остальные — вон к тому сараю получать спецодежду и инструмент, — указал он кивком на покосившийся склад.
— Дожили, — сказала Татьяна, когда все начальство скрылось в конторе.
— Да бог с ними, пусть порезвятся, — сказал Артамонов.
— Мы сюда приехали не о командирах спорить, а работать, — сказал Мучкин.
— Действительно. Тем более, нужны не командиры, а козлы отпущения.
Пополудни водомет вез свежеиспеченных сплавщиков в запань Пяткое. Река имела необычное название Вымь.
— За что ее так нарекли? — мучился Пунтус. — Кого она вспоила?
— Может, это не от слова вымя, а совсем наоборот! - ляпнул Нынкин.
— Разве есть что-нибудь наоборот вымени? — сморщила лоб Татьяна.
— Кто знает, может и есть, — сказал Пунтус. — Чего только не бывает.
Вялость разговора происходила от тридцатиградусной жары. Водомет с трудом забирался в верховья. Фарватер был запуган, как жизнь, — река мелела и загибалась то влево, то вправо. Солнце прыгало с берега на берег. Стоя на палубе, дикари любовались нависавшей над головами тайгой. От тоски Гриншпон запел. В непоправимой тишине его голос казался святотатственным. Откуда у берегов, подмываемых по обыкновенному закону Бэра, взялось столько амфитеатральной акустики? Гриншпон гремел, как ансамбль. Слева по борту открылась полоса бревен, покоящихся частью на воде, частью на берегу.
— Это и есть Пяткое, — сказал катерист Зохер и стал причаливать.
Чем ближе подплывали, тем больше из-за кустов и бревен показывалось бревен. Их количество росло в геометрической прогрессии на каждый метр приближения. Поговорка: большое видится издалека — постепенно сходила на нет. Когда катер ткнулся в берег, количество бревен стало вовсе неимоверным.
— Неужели мы все это окатаем? — приуныла Татьяна, как когда-то в Меловом перед бескрайним картофельным полем.
— Н-да, бревен тьма.
— Мне, так сказать, по первости… — надул бицепсы и трицепсы Матвеенков, — в смысле… поднатужиться.
— По наряд-заданию десять тысяч кубометров, — сказал Фельдман.
— Двести пятьдесят вагонов. По десять на брата, быстро подсчитал Артамонов.
— Может, отказаться? — предложил Климцов. — Это, действительно, невозможно убрать.
— Глазки серунки, ручки грабунки, — сказал Усов.
На берегу виднелись три барака.
— Ваш крайний, — сказал катерист. — Завтра с утра подъедет мастер и все объяснит. — Взревел двигатель, и Зохер был таков.
Барак состоял из двух комнат. По углам валялись матрацы.
— Примерно, по полторы штуки на человека, — на глаз определил Нынкин, всегда ревнительно относившийся ко всем ночлегам и ночевкам.
Солнце как спичками чиркало по воде длинными лучами и скатывалось вниз. Здешний багровый диск был вдвое больше обычного. Его падение за горизонт отслеживалось невооруженным глазом. Минута — и щеки неба натерты бураком заката. В бараке не наблюдалось никаких электричеств. В целях, освещения разожгли под окном костер. Татьяне выделили два матраца. Остальные разделили по-честному. Раскаленная тайга остыла быстро. У Нынкина под утро сработал инстинкт самосохранения. Нарушив равновесность отношений, он стянул с Пунтуса матрац и набросил себе на ноги. Проснувшись от дрожи, Пунтус возвысился до лиризма, проклиная друга, чем навлек много интересных слов со стороны остальных. Сон на свежем воздухе сладок и не взирает ни на какие рассветы. Вороны корчились в гнездах от исконно народных выражений, которых удостоился виновник ложной побудки.
