Алексей Санаев - Уругуру
Здесь Оливье глазами показал мне место, где стояла камера, и дистанционно включил запись. По идее, камера должна была проработать шесть-семь часов и записать на мини-диск изображение ночного утеса. После полуночи, когда мы с Оливье, изнывая от нервного напряжения, ворочались под своими москитными сетками, а Малик и Амани (теперь мы все жили в одной большой комнате) мирно спали, где-то неподалеку снова раздались крики птицы Балако, после чего все стихло...
Утром, на рассвете, мы с Оливье первым делом хотели бежать наверх, за камерой. Но Малик проснулся раньше всех, сварил риса для завтрака и после чаепития погнал нас всех обратно на плато, к Бледному Лису Уругуру и его приятелю.
Лично я был уверен, что местный Нострадамус заболел или не явится по любой другой причине. Но он был на месте, только уже не сидел на песке, а, вооруженный длинной палкой, ходил, нагнувшись над своими вчерашними художествами, внимательно их разглядывая. Борода его топорщилась от радости.
К моему великому удивлению, на песке действительно обнаружились многочисленные следы. Я не большой специалист в зоологии (ах, где ты, наш Брезе?), но следы и вправду можно было принять за лисьи.
– Раздобыл чучело задней левой лапы и понаставил отпечатков... – проворчал мне на ухо Оливье.
Предсказатель Абдаллах довольно урчал, осматривая следы, или же озадаченно хмыкал, бормоча что-то под нос.
– О, сын лисы и дикобраза! – торжественно обратился я к нему по-французски, воздев руки к небу. – Поведай нам нашу судьбу!
Амани больно толкнула меня локтем в бок. Малик, неодобрительно смерив меня взглядом, с серьезным видом задал провидцу вопрос: а был ли Уругуру?
– Да, Уругуру ответил на ваши вопросы, – удовлетворенно кивнул Абдаллах и добавил, как заправский рыночный торговец, сощурившись: – Давайте восемь тысяч франков.
Я не знаю, зачем священному Лису могут понадобиться восемь тысяч франков КФА, но деньги на его содержание мы немедленно выделили. После чего Абдаллах начал вещать, указывая нам палкой на тот или иной след лиса на песке, видимо, чтобы его слова звучали достовернее. Вполне ожидаемо, текст предсказания оказался весьма туманным:
– В деревне за стеной песка живет человек из народа андумбулу, знающий язык андумбулу. Несите ему барана с внешностью льва, отдайте ему, отдайте жертву богу Амме. Имя его и его жилище знают люди с закрытыми лицами. Два сердца вместе там, где было третье. – Он замолчал.
Я неожиданно почувствовал, что мы, четверо образованных людей, застывших посреди голой каменной пустыни, вперив взгляд в детские рисунки на песке, выглядим как полные идиоты.
– Спроси его, узнаем ли мы разгадку тайны теллемов или нет, – с легким раздражением поинтересовался Лабесс.
– Э, ты снова не хочешь говорить со мной, – спокойно перебил его прорицатель, садясь на песок. – Ты очень дорожишь своим языком!
Лабесс, очевидно подавляя желание сбросить пророка с плато Бандиагара и долго смотреть ему вслед, с расстановкой повторил свой вопрос, обращаясь к провидцу. Только тут я сообразил наконец, что Абдаллах вполне сносно понимает по-французски, хотя и не подает виду.
– Нет, ты не узнаешь, чего ждешь, – обиженно отозвался он на слова Лабесса.
– А я? – спросил Малик.
– Нет. – Предсказатель вдруг повернулся ко мне и направил свою трость прямо мне в грудь: – Он узнает правду.
– Я узнаю то, зачем я приехал? – переспросил я Абдаллаха, присаживаясь рядом с ним на корточки.
– Да. Но ты никогда не сможешь сказать об этом другим.
«Час от часу не легче, – подумал я. – Мне вырвут язык или обожгут кислотой голосовые связки...»
– Почему? – спросил я через Малика, на лице которого застыло удивленное выражение.
– Не могу сказать, – хитро улыбнулся Абдаллах. – Бледный Лис Уругуру никогда не отвечает на вопрос почему. Он знает только то, что нас ждет, но не говорит, по какой причине это случится.
Я наклонился к нему.
– А мой вопрос? – спросил я напрямую у Абдаллаха, глядя ему в рыжие, посветлевшие от старости глаза.
Он усмехнулся и ответил мне – неожиданно – на французском:
– Да, будешь...
ЗА СТЕНОЙ ПЕСКА
Видеокамера Оливье. – Как изучать историю Африки. – Что же все-таки сказал прорицатель? – Приступ малярии. – Оливье Лабессу становится страшно. – Мы разделяемся. – Планы нашей поездки в Сахару. – Возвращение в мир людей.
На обратном пути, спускаясь с горы, все мы выглядели довольно подавленными. Предсказания Абдаллаха нужно было серьезно обдумать. Фронт работ явно вырисовывался большой, но с какой стороны подступиться к делу, предстояло еще решить. К тому же нам с Оливье не давала покоя мысль о видеокамере, оставленной нами на ночь перед утесом. Поэтому, едва достигнув деревни, мы торопливо объяснили Малику и Амани, что хотим сделать несколько фотографий утеса, и чуть ли не бегом помчались за своей видеокамерой.
Она стояла на месте. Аккумулятор полностью разрядился, но было понятно, что запись прошла успешно. Мешая друг другу дрожащими руками, мы, как двое сбежавших из дому подростков, уселись на камни, присоединили камеру к моему ноутбуку и включили проигрыватель. Первые несколько часов он транслировал кромешную тьму, и мы, сгорая от нетерпения, включили быструю перемотку изображения.
В конце четвертого часа записи над утесом появился лунный диск, озаривший местность своим слабым сиянием. Мы с Оливье как завороженные смотрели, как в этом неярком серебристом свете по экрану ноутбука быстро пробежали несколько человечков такого маленького роста, будто это были дети, с неестественно длинными руками, одетые во что-то темное. Сразу же после этого где-то совсем рядом с камерой раздались причудливые крики Балако, так близко, что я вздрогнул. А еще через минуту в пещерах на утесе начали зажигаться огни – постепенно, один за другим, как светлячки посреди кромешной тьмы. Именно здесь запись и оборвалась.
Сомнений не оставалось: на утесе жили люди!
– Знаете что, Алексей? – обратился ко мне Оливье на нашем секретном русском языке.
– Что же? – улыбнулся я.
– Пошли они в задницу со своими секретами. Сегодня ночью мы отправимся в пещеру. Я возьму пистолет.
Когда человек говорит о своем любимом деле, время для него летит со скоростью молнии. Слова путаются, не успеваешь сказать об одном, как хочется упомянуть и о следующем. И больше всего на свете раздражает невежество тех собеседников, которые не знают базовых, банальнейших основ вашей науки и задают идиотские вопросы, подтверждающие ваши смутные подозрения об их врожденном слабоумии.
А вот когда собеседник не прерывает вас глупейшими восклицаниями типа «надо же, и откуда ты все это знаешь?», а, напротив, спокойным тоном задает два-три уточняющих вопроса, точно ухватив суть вашего рассказа и проявляя естественный интерес, а не его бутафорскую имитацию, вот тогда вы проникаетесь глубоким уважением и признательностью к этому достойному человеку.
Именно такое впечатление я попытался создать у Оливье Лабесса, который, придя в сильнейшее волнение от увиденной записи, срывающимся голосом принялся рассказывать мне о своих изысканиях в Западной Африке.
– Никто не знает истории Африки! – азартно вращая глазами, твердил он. – Здесь нет письменных исторических хроник, никто не вел летописей, а памятники архитектуры либо поглощены джунглями, либо съедены термитами. От могущественных древних цивилизаций до нас дошли только немногочисленные отголоски, хотя нет сомнений, что по своему значению они не уступали Карфагену, персидскому царству или Желтой империи времен Цинь Ши-хуанди{ Цинь Ши-хуанди – Ин Чжэн (259—210 до н. э.), правитель китайского царства Цинь, а затем император Китая.}.
– Когда в середине девятнадцатого века европейские ученые увидели перед собой развалины каменных стен Зимбабве – в стране, где большинство домов до сих пор строится из тростника, – им оставалось только в недоумении развести руками. Никто не мог и предположить, кем, когда и как был построен этот исчезнувший город, какая грандиозная империя процветала в этом царстве саванн.
А копать? Разве кто-нибудь пробовал проводить системные археологические раскопки в тропической Африке? Мы удивляемся красотам гигантской глиняной мечети в Дженне, но ни один европейский ученый не ответит вам, где стояли и куда исчезли удивительные по красоте и величию монументы империй Ганы, Сонгаи, Мали, Бенина, под какими курганами скрыты сокровища и дворцы Конго, Канем-Борну и Мероэ. На картах древней Африки, которые осмеливается публиковать современная наука, границы и хронология великих государств прошлого отмечены пунктиром и окружены знаками вопроса. По сути, вся история тропической Африки до момента прихода сюда колонизаторов – один сплошной вопрос. Найдем ли мы ответ на него?
Древние египтяне строили пирамиды из песчаника, а великие майя – из кирпича, но африканцы, как правило, не имели ни того, ни другого. Так, быть может, никогда не удастся нам обнаружить то, что было построено из дерева и банко, давно превратилось в труху, смыто тропическими ливнями и занесено песчаными бурями?
