Вильям Козлов - Солнце на стене
Разговор у нас не клеится. Игорь почему-то с первого знакомства настроился против Тихомирова. И Венька, конечно, чувствует, что Игорь относится к нему с прохладцей.
— А где Шуруп? — спрашивает Игорь.
Сашку он любит и всегда рад его видеть. Но Сашка далеко — неделю назад уехал в Москву поступать во ВГИК. На режиссерский факультет.
— Если увижу Олю, передать привет? — спрашивает Венька.
Мне не хочется говорить на эту тему. Еще там, в сквере, когда он сказал, что видел Олю, у меня испортилось настроение. Не оттого, что он вчера видел ее, а оттого, что напомнил про нее…
— Ты как почтовое агентство, — говорю я. — Принимаешь приветы и передаешь…
— Такой девушке и привет приятно передать.
— Все-таки не надо, — говорю я, — не передавай.
Игорь берет меня за локоть и бесцеремонно отводит в сторону. Лицо у него смущенное, он не смотрит на меня.
— Жалко, что уехал Шуруп, — говорит он. — Понимаешь, я случайно встретил на улице Иванну и пригласил на концерт московских артистов… конечно, с Сашкой. Я еле достал билеты. А теперь вот не знаю, как быть?
— Быть или не быть? — улыбаюсь я. — Вот в чем вопрос! Иди, чудак, на концерт.
— Без него?
— Ты боишься, что Иванна сбежит от тебя? — говорю я. — От такого кавалера, пожалуй…
— Не обидится он?
— Продай лишний билет и иди с Иванной, — советую я. — И не терзайся понапрасну… Этот чудак Сашка равнодушен к Иванне.
К самому перрону подлетает «Волга». Я не спускаю глаз с машины, а вдруг… Мне смешно от этой нелепой мысли: с какой стати Оля Мороз приехала бы меня провожать?..
Из машины выскакивает мужчина с черным блестящим чемоданом, в расстегнутом пальто и устремляется к вагону…
— Ну, пока, — говорю я.
— Мы тебе помашем, — говорит Игорь.
— Передай привет Москве, — говорит Венька.
Поезд, торопясь и что-то бормоча, продирается сквозь городские постройки. Поезду тесно в городе, он рвется на волю, туда, где поля, леса, грохочущие железнодорожные мосты.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Странная это штука, вертолет. Наверное, именно такими виделись летательные аппараты фантастам прошлого века. Длиннющие лопасти бешено вращаются над головой. Эти лопасти мне почему-то не внушают доверия. Оторвутся — и мы камнем упадем на беловатые скалистые горы, над которыми пролетаем. Уж лучше в речку. Она, поблескивая синью, вьется в глубокой расщелине берегов.
В кабине мощный гул, разговаривать невозможно. Вольт Петрович расстелил карту на сиденье и отмечает наш путь красным карандашом. Я на Урале первый раз и с удовольствием смотрю на расстилающиеся внизу горы, хвойные леса, на эту живописную речку, которая называется Сылва. Небо над нами чистое, и солнце щедро льется на землю. Последняя деревушка давно осталась позади, и мы летим над дикими, нехожеными местами. Нелепая хвостатая тень от вертолета неторопливо бежит сбоку, прыгая со скал в зеленые равнины лесов, окунаясь в затененную высокими берегами речку, распластываясь на солнечных полянах.
Вольт Петрович складывает карту и уходит в кабину к пилоту. Вертолет останавливается в воздухе и начинает снижаться прямо на лес. Острые вершины вековых елей приготовились ужалить зеленое брюхо машины. Я поднимаю тяжелый рюкзак, скатанную в тугой сверток палатку и спальные мешки. Снаряжение Вольта здесь же, рядом. Сейчас придет пилот, откроет люк и выбросит веревочную лестницу. И по ней мы с Вольтом Петровичем спустимся в отмеченный красным крестиком гористый квадрат «Е». Здесь нам предстоит прожить две недели. За это время мы должны исходить сотни километров, пока не обследуем весь квадрат. Через две недели точно к этому месту прилетит вертолет, заберет нас и доставит на базу, расположенную у подножия уральского хребта.
Я первым спускаюсь по раскачивающейся веревочной лестнице. Наверное, таинственными пришельцами с неба кажемся мы обитателям этого леса, которые, притаившись, наблюдают за нами. А обитателей в этих лесах много: и серый волк, и лось, и сам Михайло Иваныч Топтыгин.
А вот и первый лесной житель — белка. Она с любопытством уставилась на меня с соседнего дерева. Но мне не до белки. Я задираю голову и машу свободной рукой пилоту, чтобы он еще немножко опустился. Не прыгать же мне с рюкзаком на плечах с пятиметровой высоты! Вертолет снижается, и я наконец ступаю на твердую землю, усыпанную иголками. Вслед за мной приземляется Вольт.
Мы помахали пилоту, и вертолет улетел. Непривычно тихо вокруг. Гул мотора растворился вдали. Примолкшие птицы несмело загалдели. После вибрирующего вертолета приятно ощущать твердую землю. Когда я покидал эту хитрую штуку, которая могла останавливаться в небе, как полосатая оса над цветком, я всегда испытывал облегчение.
Вольт уже успел отрастить бороду, да и я с неделю не брился. Прозрачные глаза начальника археологической экспедиции весело смотрят на меня.
— Мне эти пещеры еще в Москве снились, — говорит он. — Хотя вообще-то Елизаров фантазер… Он утверждал, что собственными глазами видел в Борисовских пещерах рисунки — медведь, мамонт и зубр. Была снаряжена экспедиция. Это оказались не рисунки, а копоть на стенах и сводах. Копоть от костров, которые жгли охотники. Правда, он нашел в тех местах грубо вытесанного из камня идола явно азиатского происхождения… Как он мог попасть сюда?
— Тем более что тогда вертолетов не было… Пленные арабы могли тайно вытесать своего идола?
— Елизаров тоже придерживался такого мнения.
— А вы?
— Я не видел этого идола.
Мы выкурили по сигарете и, поудобнее расположив на спине рюкзаки и снаряжение, двинулись в путь. Нам предстояло обследовать подступы к Белым горам, где недавно были обнаружены пещеры. Их нашел Вольт Петрович в то время, когда я сдавал экзамены в университете. Он приглашал меня принять участие в Зауральской экспедиции. Покончив с экзаменами, я срочно выехал к нему. На заводе предупредил, что сразу после экзаменов ухожу в экспедицию. Пришлось использовать и свой законный отпуск. Впрочем, я не жалел. В экспедицию с Вольтом мне давно хотелось. И вот уже вторую неделю бродим мы с ним по Уралу. Это малообследованный район, и по некоторым признакам Вольт убежден, что здесь нас ждут интересные открытия.
Он шагает впереди. Глядя на его маленькую фигуру, увешанную снаряжением, я уж в который раз поражаюсь его выносливости. Вот так, не прибавляя и не убавляя шага, он может пройти за день тридцать — сорок километров. И это не по утоптанной тропе, а по целине, по которой до нас не ступала нога человеческая. В эти глухие места даже охотники не забредают. И зверь здесь непуганый.
Лес скоро кончается, и мы идем по залитому солнцем гористому плато. Впереди маячат Белые горы. На самом деле они красноватые, с желтыми прожилками. Ступеньками растут на них сосны, ели, пихта. Чем выше мы поднимаемся по пологому склону, тем деревья становятся мельче, чем их равнинные собратья.
А на самых вершинах, в расщелинах красноватого камня, шевелится на ветру чахлый кустарник.
Мы идем на некотором расстоянии друг от друга и почти не разговариваем. Мерно покачивается перед моими глазами пухлый рюкзак Вольта. Поблескивают стволы охотничьего ружья. Хорошо бы на ужин подстрелить зайца. Нам уже несколько штук попалось, но Вольт даже ружье с плеча не снял.
Когда пробираешься по незнакомой тропе, разговаривать не хочется. В такие часы хорошо думается. Ноги твои ритмично ступают след в след, поскрипывают заплечные ремни, шуршат под толстыми подошвами крепких башмаков беловатые камни. Зелеными кустиками торчит высокая трава. Выветренные обломки скал то и дело преграждают дорогу. Это останки древних, разрушенных ветром гор. Горы тоже умирают. Правда, их век исчисляется миллионами лет…
Я думаю об Оле.
Всего один раз встретились мы с ней после возвращения из деревни. На пляже. Перед моим отъездом.
Произошло это так.
Мы с Уткиным лежали на горячем желтом песке и лениво переговаривались. Городской пляж жил своей беззаботной жизнью: одни загорали, изредка переворачиваясь со спины на грудь, другие купались, третьи в сторонке играли в волейбол. Уткин захватил на пляж альбом и толстый угольный карандаш.
Услышав знакомый смех, я поднял голову: к нам приближалась Оля. Каштановые волосы завязаны в большой пышный узел, в руке голубая шапочка. Парни смотрели ей вслед.
Уткин поднялся навстречу и сказал:
— Здравствуйте, я Уткин.
Оля с удивлением взглянула на него и улыбнулась. Очень уж серьезно и важно произнес эти слова Аркадий.
— Вы хотели мне сообщить свою фамилию? — спросила она. — Я вас не знаю.
— Меня еще многие не знают, — ответил Уткин. — Но я думаю, это дело времени… Я Аркадий Уткин — скульптор.
Уткин загораживал меня, и я, положив подбородок на скрещенные руки, слушал ее голос.
