Давид Фонкинос - Нежность
Рядом вырос Франсуа: «Чего читаешь?» Она ответила, что одного русского писателя, не уточняя какого: ей показалось, что он спросил просто так, из вежливости, механически. Было воскресенье. Она любила книжки, он любил пробежки. На нем были эти его смешные шорты. Откуда ей было знать, что она видит его в последний раз. Он скакал по всей комнате. Такая у него была манера: он всегда первым делом разогревался в гостиной и делал шумный вдох перед тем, как выйти за дверь, словно хотел оставить по себе зияющую пустоту. На этот раз у него получится, это точно. Уходя, он наклонился к жене и что-то ей сказал. Как ни странно, она так и не сможет вспомнить, что именно. Их последний разговор испарится как дым. А потом она уснула.
Когда она проснулась, то не сразу поняла, долго спала или нет. Десять минут? Час? Она подлила себе чаю. Еще горячего. Это был знак. Вроде бы ничего не изменилось. Все осталось прежним, таким, как когда она уснула. Да, все было точно таким же. Телефон зазвонил в этот самый момент — в момент возвращения в исходную точку. Звонок смешался с паром от чая: ощущение было до странности одинаковым. Натали сняла трубку. В следующую секунду ее жизнь перестала быть прежней. Она инстинктивно заложила страницу закладкой и бросилась на улицу.
14
Примчавшись в приемный покой больницы, она не знала, что говорить, что делать. Довольно долго стояла столбом. Наконец в регистратуре ей сказали, в какой палате ее муж, и она увидела его. Он лежал на кровати. Неподвижно. Она подумала: как будто спит. Он никогда не ворочается по ночам. А сейчас просто ночь, самая обычная ночь.
— Какие у него шансы? — спросила Натали у врача.
— Минимальные.
— Что значит минимальные? Минимальные — то есть никаких? Если да, то так и скажите.
— Я ничего не могу вам сказать, мадам. Шансы бесконечно малы. Никогда нельзя знать…
— Нет, можно, вы должны знать! Это ваша работа — знать!
Она выкрикнула эту фразу изо всех сил. И еще раз, и еще. А потом замолчала и впилась взглядом во врача. Он тоже стоял неподвижно, как парализованный. Он видел много драматических сцен. Но сейчас, сам не зная почему, ощущал, что перед ним что-то вроде вершинной точки в иерархии драмы. Он смотрел в лицо этой женщины, скорчившейся от боли. Неспособной плакать, мгновенно иссушенной страданием. Она шагнула к нему, потерянная, отрешенная. И рухнула на пол.
Когда она пришла в себя, то увидела своих родителей. И родителей Франсуа. Минуту назад она читала книгу, а теперь вдруг оказалась не дома. Распавшаяся реальность наконец сложилась. Ей захотелось дать задний ход, вернуться обратно в сон, обратно в воскресенье. Это было невозможно. Это невозможно, повторяла и повторяла она, как завороженная, как в бреду. Ей объяснили, что он в коме. Что еще не все потеряно. Но она прекрасно знала, что все кончено. Она чувствовала. У нее не было мужества бороться. Ради чего? Неделю поддерживать в нем жизнь. А потом? Она видела его. Она видела его неподвижность. Из такой неподвижности не возвращаются. Такими остаются навсегда.
Ей дали успокоительное. Все рухнуло, вокруг нее ничего не осталось. Но нужно было что-то говорить. Собраться с духом. Это было выше ее сил.
— Я останусь с ним. Буду за ним ухаживать.
— Нет, это бесполезно. Тебе лучше вернуться домой и отдохнуть, — сказала ей мать.
— Я не хочу отдыхать. Я должна оставаться здесь, я должна оставаться здесь.
Она выговорила это на грани обморока. Врач уговаривал ее поехать с родителями. Она спросила: «Но если он очнется, а меня нет?» Все смущенно замолчали. Никто не верил, что он очнется. Ее пытались успокоить — иллюзией: «Тогда вам немедленно сообщат, но сейчас вам, безусловно, лучше немного отдохнуть». Натали ничего не ответила. Все вокруг старались ее уложить, перевести и ее в горизонтальное положение. Тогда она поехала с родителями. Мать приготовила ей бульон, она не смогла его проглотить. Приняла еще две таблетки и повалилась на кровать. На свою кровать, в своей комнате, комнате ее детства. Еще утром она была женщиной. А теперь засыпала как маленькая девочка.
15
Слова, которые мог сказать Франсуа, прежде чем уйти на пробежку
• Я тебя люблю.
• Обожаю.
• Бегу — время, потехе — час.
• Что у нас сегодня на ужин?
• Хорошая книжка у моей малышки.
• Скоро вернусь.
• Я не собираюсь попадать под машину.
• Надо бы позвать в гости Бернара с Николь.
• Самому, что ли, как-нибудь книжку почитать…
• Сегодня буду разрабатывать икроножные мышцы.
• Сегодня вечером сделаем ребенка.
16
Через несколько дней он умер. Натали, одуревшая от транквилизаторов, была не в себе. Она все время думала об этом их последнем мгновении вдвоем. Это было слишком нелепо. Как, каким образом такое огромное счастье могло вдруг взять и разлететься вдребезги? Оставить по себе лишь смешную картинку: мужчина скачет по гостиной? И еще эти слова, что он сказал ей на ухо. Она никогда их не вспомнит. Может, он вообще просто подул ей на макушку. Уходя, он наверняка был уже призраком. Конечно, призраком в человеческом облике, но он не мог производить звуки, только тишину, ведь в нем уже поселилась смерть.
На похороны пришли все без исключения. Все съехались на родину Франсуа. Он был бы счастлив, увидев такую толпу, подумала она. А потом: да нет же, что за абсурд — думать такие вещи. Как может мертвец быть счастлив от чего бы то ни было? Он сейчас гниет в четырех досках: какое тут счастье? Пока Натали в окружении близких шагала за гробом, ее вдруг пронзила еще одна мысль: гости те же, что на нашей свадьбе. Да, все здесь. Все одинаково. Встретились несколько лет спустя, а кое-кто и одет точно так же. Вытащил на свет единственный темный костюм, который сгодится и в горе и в радости. Единственное отличие — погода. День был безоблачный, почти жаркий. Для февраля месяца — просто счастье. Да, сегодня солнце светило изо всех сил. И Натали, обжигая глаза, смотрела прямо на солнце, пока оно не превратилось в ослепительно-холодный мутный ореол.
Его закопали — и всё.
После похорон у Натали было единственное желание: остаться одной. К родителям возвращаться не хотелось. Ей не хотелось больше ощущать на себе участливые взгляды. Ей хотелось зарыться в землю, запереться на все засовы, жить в могиле. Друзья отвезли ее домой. В машине все молчали, никто не знал, что сказать. Шофер предложил включить музыку. Но Натали почти сразу попросила ее выключить. Это было невыносимо. Каждая мелодия напоминала ей Франсуа. Каждая нота звучала эхом какого-нибудь воспоминания, какой-нибудь истории, их общего смеха. Она поняла, что это будет ужасно. За семь лет совместной жизни он успел распространиться повсюду, оставить свой след на каждом ее вздохе. Ей стало ясно, что она не найдет в жизни ничего, что заставило бы забыть его смерть.
Друзья помогли ей поднять вещи в квартиру. Но внутрь она их не пустила.
— Не предлагаю вам остаться, я очень устала.
— Обещаешь позвонить, если тебе что-нибудь понадобится?
— Да.
— Точно обещаешь?
— Точно.
Она со всеми расцеловалась и всех поблагодарила. И с облегчением осталась одна. Другой не вынес бы одиночества в этот момент. Натали же о нем мечтала. Но обстановка становилась все более невыносимой. Она вошла в гостиную, и все было на месте. Точно так же. Ничего не изменилось. Плед по-прежнему лежал на тахте. На журнальном столике по-прежнему стоял чайник и лежала книга, которую она читала. Больше всего ее поразила закладка. Она рассекала книгу пополам; первую часть она прочла, когда Франсуа был еще жив. А на 321-й странице он умер. И что теперь делать? Можно ли дочитать книгу, если, пока вы читали, у вас умер муж?
17
Когда человек говорит, что хочет остаться один, его никто не слушает. Тяга к одиночеству — влечение непременно пагубное. Напрасно Натали пыталась всех успокоить — все рвались к ней зайти. А значит, она была обязана разговаривать. Но она не знала, что сказать. Ей казалось, что придется все начинать с нуля, в том числе и учиться говорить. Быть может, по сути, все они были правы, вынуждая ее хоть немного общаться, умываться, одеваться, принимать гостей. Знакомые передавали ее друг другу, как эстафетную палочку, это было до ужаса очевидно. Ей представлялось нечто вроде антикризисного комитета, управляющего ее драмой; она так и видела, как секретарь — конечно же ее мать — чертит гигантский график, искусно чередуя визиты родственников с визитами друзей. В ушах у нее звучали голоса членов этой секты поддержки, они комментировали каждый ее жест. «Ну как она?», «Что она делает?», «Что она ест?»… У нее складывалось впечатление, что, когда ее собственный мир рухнул, она внезапно превратилась в центр мироздания.
