Александр Житинский - Лестница. Плывун: Петербургские повести.

— Впрочем, у меня есть зажигалка. Вас устроит?

— Который час? — спросил Пирошников, подойдя к нему и наклонившись с сигаретой к зажигалке. Вопрос, опять-таки, сакраментальный!

— Семь часов двадцать восемь минут, — проговорил мужчина голосом диктора радио, причем на часы не взглянул. Говорить более было не о чем, в самом деле, не спрашивать же его, где выход? Выход, ясное дело, должен быть внизу. Мужчина, твердо ступая по лестнице, удалился, потом где-то наверху и внизу одновременно хлопнула дверь, и Пирошников понял, что шанс потерян.

Утренняя его нега вдруг исчезла, приятность прошла, он и думать забыл о вчерашней незнакомке, которая вовлекла его в эту карусель, но, с другой стороны, не было и страха или возбуждения — все сменилось каким-то равнодушием и ленью. Побродив немного вверх и вниз, он от нечего делать поиграл странными свойствами лестницы. Например, он стер у нарисованного корабля одну из мачт, а после отправился вниз посмотреть, что получилось. Результат был, как говорится, налицо: мачты не оказалось и внизу. Тогда он пальцем, испачканным в мелу, дорисовал эту мачту и пошел наверх, где, естественно, нарисованное им было уже тут как тут.

Он решил идти только вниз (так было легче) и шел около получаса, пройдя, должно быть, этажей сорок или того больше, и встретил по пути еще несколько кошек и нарисованных кораблей. Правильной периодичности Пирошникову установить не удалось; бывало так, что новая кошка появлялась буквально через этаж, а после надолго пропадала. Но все эти шутки мало уже интересовали нашего героя. Наконец он остановился. С усмешкой взглянув на окурок своей сигареты, брошенный им где-то гораздо выше, а теперь догоравший на ступеньке внизу, Пирошников повернул в один из темных кулуаров на площадке, где должны были находиться двери. Приблизившись к одной из них, он провел ладонью по тому месту, где обычно находятся звонки, и в самом деле обнаружил под рукою не один, а целых три звонка различной формы. Он позвонил в средний. Звонок глухо раздался в квартире, но никто не вышел. Когда же Пирошников попытался ощупать дверь пальцами, чтобы определить, есть ли на ней ручка и какие замки, дверь, поддавшись ему, легко и без звука отворилась и перед Пирошниковым предстал довольно длинный коридор с высоким потолком, в середине которого на голом проводе слабо желтела электрическая лампочка.

Пирошников вошел, не прикрывая двери и приготовляясь внутренне к новым штукам, которые могли появиться в любую минуту.

Наденька

Чего только не происходит в нашем городе! Кажется, давно уже все утряслось, оделось нарядным камнем, изменило цвет на более жизнерадостный, проспекты стали еще прямее и шире и при дневном свете город производит юное и прекрасное впечатление, будто никогда не звенели здесь, на набережной, тяжелые копыта Медного всадника, а там, в глубине дворов, словно не прятал бледный юноша тех страшных, омытых кровью драгоценностей. Все ярко и сильно в Невской панораме, спокойно и величаво.

Но выйдите из дому декабрьским вечером, когда нет еще настоящей зимы, когда несется и слепит глаза мутный снег; пройдите вдоль Фонтанки, черная вода которой выделяет пар и кажется потому горячей; пройдите под окнами серого здания, что смотрит на Михайловский замок с подозрительностью и угрюмством, оставшимися ему от печальной памяти Третьего отделения; взгляните, наконец, на сам этот замок, где скрывается тень не лучшего (скажем так) российского императора, — и как знать, не мелькнет ли тогда на том берегу наклоненная против ветра фигурка человека в длинном плаще, бегущего от чугунных копыт, и не задрожит ли каменный мост, вспоминая могучий топот? Все неверно в той же панораме, да и нет ее самой — она скрыта за снегом.

Поневоле придумаешь бог знает что, глядя на эти мутные тени под фонарями и пробегая мимо зияющих чернотой подъездов!

Мне кажется, что вопрос о лестнице, который взволновал нашего героя, разъяснится со временем или (что будет еще лучше) забудется и перестанет тревожить его да и нас с вами. Пусть только пробьется из-за облаков солнце; какое ни на есть — слабое, декабрьское, случайное — оно все же способно разогнать химеры.

Пока же Пирошников, покинув проклятую лестницу, передвигается по чужой квартире. Коридор был как коридор, довольно чистый; стоял комод, накрытый кружевной салфеткой, на вешалке висела одежда. В конце коридора был поворот направо, видимо, в кухню, а слева на значительном расстоянии друг от друга находились три крашеные двери, лишенные особых примет, все три с английскими замками.

Пирошников подошел к средней и, не успев даже как следует обдумать дальнейшее, толкнул ее. Дверь распахнулась, что отнюдь не удивило нашего героя, приученного уже произошедшими событиями ко всему странному.

Теперь перед ним открылась комната, довольно просторная, с высоким потолком, но длинная, как вагон, в конце которой находилось узкое окно с полотняной занавеской. В комнате бросились в глаза резной шкаф красного дерева, кое-где оббитый и поцарапанный, такого же дерева бюро с ящичками, стол, а у другой стены — диван с всклокоченной на нем и смятой постелью — диван, на котором, поджав под себя ноги, сидела молодая женщина в фланелевом халатике и причесывалась, глядя в стоящее перед ней на стуле зеркальное стекло без рамы.

Женщина эта не повернула головы к гостю, вообще никак не показала, что замечает его, может быть, потому, что была увлечена своими волосами, кстати, имевшими красноватый оттенок и не очень длинными.

— Простите, — начал Пирошников, но женщина, опять-таки не поворачивая головы, не дала ему задать вопрос, а сказала совершенно спокойно, будто ждала его уже давно:

— Раздевайтесь и садитесь, стул там, за бюро. Сейчас будем завтракать.

— Но я вовсе не за этим пришел, я хочу только…

— Это вам сейчас кажется, что не за этим. Именно за этим. Садитесь, говорю я вам! И не будем с самого начала осложнять отношений.

Она говорила так, словно знала наперед, что случится, и уже разработала некий план; впрочем, в голосе ее тоже чувствовалась доброжелательность, и Пирошникову на миг показалось, что он ее где-то видел, что, возможно, это и есть вчерашняя незнакомка. Поэтому он, решив окончательно (по крайней мере, на сегодняшнее утро) отдаться случаю, снял свое пальто и повесил у двери на гвоздь.

— Под шкафом тапки, — сказала женщина, внося последние штрихи в прическу.

Пирошников послушно развязал шнурки и надел эти самые тапки, которые в самом деле находились под шкафом и были по его размеру, правда, разношенные.

Наконец женщина повернула голову к Пирошникову, и он разглядел ее лицо, которое было несколько скуластым, с маленьким носом и неулыбчивыми серыми глазами. Чувствовалось сразу, что в ней есть, как говорят, характер и самостоятельность, что такая не будет говорить зря и что ее трудно, должно быть, заставить плакать. Она смотрела на Пирошникова несколько секунд, но без любопытства, а с какой-то усталостью, что ли, с каким-то таким выражением: ну вот ты и пришел, что же будем делать?

— Давайте познакомимся хоть, — сказала она и протянула руку. — Надя… хотя (тут она усмехнулась почему-то невесело) меня все называют Наденька, и ты тоже будешь так звать.

— Владимир, — сказал Пирошников, подойдя к ней и взяв ее руку в свою. (Наконец-то нам открылось и имя нашего героя!) Рука была маленькая, но сильная, и пальцы без острых ноготков, по чему Пирошников определил, что новая его знакомая во всяком случае не та, с которой он беседовал накануне.

— Ну вот и прекрасно, Владимир, — улыбнувшись в первый раз и довольно хитро, ответствовала Наденька. Она высвободила свою руку, встала и, не говоря больше ничего, убрала постель в шкаф, после чего удалилась, предоставив Пирошникову некоторое время для знакомства с комнатой.

Первым делом наш герой, что совершенно естественно, подошел к окну и, посмотрев в него, убедился, хотя и было еще темно на улице, что комната расположена примерно на четвертом или пятом этаже над какой-то улицей, вроде бы и знакомой, но не совсем. Во всяком случае, точно определить, где он находится, Пирошников не смог. Отвернувшись от окна, он принялся разглядывать стену над диваном, где висели в беспорядке фотографии незнакомых лиц, большей частью детских, а сбоку находилось несколько книжных секций с поставленными вперемешку книгами по медицине, стихами, собранием сочинений Достоевского в старом издании и наборами художественных открыток. Из этого Пирошников заключил, что Наденька, должно быть, медик, но здесь его открытия и закончились.

Тут как раз вернулась Наденька с чайником и принялась накрывать на стол, доставая из ящичков бюро ложки, чашки, сахарницу, колбасу, сыр в бумажной обертке и хлеб.