Лариса Ратич - Мажорный ряд
А Вероника с тех пор книги не трогала вообще, как не интересовалась ими и до этого. В арсенале шуточек Анжелы появился новый запас юмора относительно начитанности мачехи; опять же, на первый взгляд, — безобидный. Было ещё одно, что всегда выдавало Веронику с головой, где бы она ни появилась: красавица всем говорила «ты». Тут Павел Петрович был бессилен; однажды даже устроил жене скандал, когда она на корпоративной вечеринке пару раз «тыкнула» приезжему «тузу». Павел её потом, дома, чуть не прибил:
— Курица сельская, быдло!! Сколько я буду тебя учить?!
Она перепугано икала и клялась, что это случайно; мол, сорвалось с языка — сама не заметила как! Но после этого страшного события стала всё-таки следить за собой…
…Ах, она обожала вспоминать: в тот день, когда прикатила в родные пенаты на богатом авто, встретила училку из своей школы, дряхлую интеллигентную калошу. Ну, слово за слово, как да что… И показалось Верочке, что смотрит на неё старая женщина без должного восхищения и зависти; а даже вроде бы жалея. Ну что ж, Вероника её проучила! Рассказала немножко о себе, а потом вдруг и ляпнула:
— А ты как живёшь, Екатерина Викторовна? Там же работаешь?
Учительница настолько опешила от этого «ты», что совершенно растерялась. Стояла, молчала; даже очки вспотели.
— Ну, чего молчишь? — продолжила как ни в чём не бывало бывшая ученица. И спохватилась:
— Ой, извини, заболталась я с тобой, а мне ж бежать надо, личный водитель ждёт. Ну, пока. Не болей! — и ускакала, торжествуя.
Долго, наверное, эта учёная мымра в себя приходила. Вот умора!
Но по отношению к себе Вероника допускала «ты» далеко не всегда, только с близкими друзьями. Ведь Павлик говорит, что это неприлично! А когда опять прорывалась её неконтролируемая суть — пользовалась железным аргументом фамильярности: «Я — прямая»! Иногда помогало. Ну действительно, не так уж и плохо, если человек весь открытый и честный. Пусть это не всегда тактично, но зато искренне, без недомолвок и подтекста.
* * *Вечером собрались все за столом в гостиной. Лена оказалась на высоте: свечи, цветы, хрусталь. Как положено.
Павлу хотелось, чтобы этот день стал новой точкой отсчёта в жизни его семьи — семьи господина барона. А что такое барон? — это сдержанность, богатство, вкус; чувство собственного достоинства, наконец.
И скромность. Та самая, которая дорого стоит. Вот этому-то Павел Петрович никак не мог научиться; нет-нет — да и пёрла из него показуха… Ладно — Вероника; тут ещё учить и учить, а он-то что же?! Павла всегда восхищал Старков: ведь одного покроя с ним, с Павлом; а откуда что берётся?! И родословная у него в самом деле настоящая, что особенно обидно. Хоть и за немалые деньги получил «графа», но его родные — действительно из тех, из бывших; без дураков! Даже есть у него во Франции какой-то там пятиюродный дядечка, потомок бывшего камергера. И жена у Старкова — хоть и не старше его благоверной, но чувствуется порода!
Из-за всего этого, от обиды, и затеял Величко добычу баронства; пусть Старков не думает! И сбылось, а как же. Чтоб у Величко — да не сбылось?..
Вот почему Павел Петрович, вначале решивший отметить событие сугубо в кругу семьи, пригласил всё-таки Старковых. И не пожалел! Удивил приятеля; ведь делалось-то всё в тайне. Кажется, Старков даже был задет, хоть и старался не подавать вида.
Но Величко чувствовал: злится. И прекрасно. Перестанет, наконец, кичиться своими «корнями». Старков в жизни не докажет, что у Величко — поддельная родня. Не докажет!
Вот с этими приятными мыслями и провёл светский раут Павел Петрович. За ужином много шутили, поздравляли друг друга; потом главы семейств вышли обсудить текущие дела.
И вот тут-то Старков и сказал озабоченно:
— Паша, у нас проблемы.
Старков никогда бы не стал суетиться по пустякам; тем более — в праздничный вечер, поэтому Павел Петрович тут же напрягся:
— Что-то серьёзное?..
— Более чем. Надо одного любопытного мальчика успокоить. Наши ребятки уже поработали, но, видно, не помогло.
Старков любил говорить загадками, но на этот раз Величко понял его прекрасно.
— Что, всё та же история? — разозлился он. — Значит, надо унять навсегда.
…Дело было, в общем-то, несложное. Фирма, в которой трудились на благо народа Величко со Старковым, называлась «Крепость» и занималась покупкой и продажей жилья. Само название намекало на надёжность конторы: мой дом — моя крепость. На самом же деле всё это попахивало криминалом, потому что время от времени куда-то неожиданно «выезжали» одинокие владельцы этих самых квартир, предварительно поручив «Крепости» продажу. На фирме трудились люди умные и лихие; если и случались проколы — то незначительные. Всё быстро и безболезненно утрясалось, потому что в одной связке удалось надёжно соединить многих: от начальника милиции до заместителя губернатора.
Это как у альпинистов: все скреплены общей верёвочкой, и надо, если что, удержать оступившегося, а то в пропасть могут улететь все.
И тут как на грех взялся откуда-то этот сопляк-журналистик. Когда и где (а главное — что?) он успел нарыть — понять пока не успели. Однако писака сумел попортить руководителям немало крови, не понимая по-хорошему. Пришлось помочь ему лечь в больницу; и Величко был уверен, что корреспондент теперь станет значительно умней. И что — опять?..
— Да, Паша, не хотелось бы применять крайние меры; но, видно, не обойтись…
— Ну что ж делать, — лицемерно вздохнул Величко. — Каждый — сам кузнец своего счастья, как говорят в народе… Кому поручим?
— Как обычно, — Старков притушил окурок и щелчком отбросил его в сторону. — Послезавтра сделают.
— Добро, — согласился Павел Петрович. — Слушай! — спохватился он. — Я давно хотел тебя спросить, Серёга: когда ж мы своих оболтусов наконец к делу приставим?
— Ты считаешь, что пора? — озаботился Старков. — Я уж и сам думал… Только — кем? Это ж всё-таки наши дети, из элиты. Хорошие посты у нас — заняты, а ставить их «бульдогами» — я не хочу, да и ты — тоже. Найдутся другие хлопчики, из народа.
— Да, наши дети, конечно, это — другое, — согласился Павел Петрович. — Знаешь, не нравится мне, когда умники называют их «мажорами».
— А пусть себе называют. Завидуют! Мажоры так мажоры… А мы, Паша, должны не об этом думать, а о сути. Чтоб наши дети жили как боги! Что ж мы с тобой — зря разве стараемся?! Будем выстраивать, так сказать, мажорный ряд!
— Хорошо бы! — кивнул Величко. — Что предлагаешь?
— Да есть одна мыслишка, — сказал Старков. — Но об этом — позже.
* * *«Пусть мальчики развлекаются!» — под этим оптимистическим девизом протекало мажорное бытие Николая с Иннокентием. И, хотя они были далеко уже не дети, — обоим «мальчикам» недавно стукнуло по двадцать шесть — считалось, что у них — всё ещё впереди и что «успеют ещё напахаться».
Старков затеял разговор про это вовсе не потому, что решил начать приобщение сына к труду; а просто — показалось ему, что надо Кольку чем-то загрузить, отвлечь.
От чего? — Старков сам ещё не понимал, но смутно чувствовал: что-то происходит. Что-то не то.
Карманных денег у молодых людей было достаточно (их и карманными называть стало неправильно; слишком мелко звучит: меньше двухсот долларов у «мальчиков» при себе никогда не было); они день-деньской где-то пропадали, а иногда — и ночами. Хорошо, что есть в наше время мобильная связь: очень облегчает жизнь родителей, экономит время и отдаляет инфаркты.
Но… появилось в Кольке что-то такое, чего раньше — не было. Озабоченные глаза, что ли?.. Старков поделился с Павлом.
— Да? — удивился тот. — А я в своём отпрыске ничего не заметил…
«Не удивительно, — зло подумал Старков. — Как был тугомозглым, так и остался». Старков недолюбливал Павла Петровича ещё с комсомольских времён, когда волею случая оказался у него в подчинении. Распоряжения Величко часто были, как правило, неумными. Много шума из ничего. Просто Павел старался вовремя занести нужный зад, поддакнуть, выступить с пламенной речью; а брезгливый Серёжа Старков хотел выделиться собственным умом. Хорошо, что теперь настали иные времена, и Сергей Яковлевич сумел обойти ненавистного Величко: хоть они и считаются совладельцами конторы, все знают, что Павел Петрович — на вторых ролях…
Итак, Старков-старший что-то заметил, и, не найдя понимания у компаньона, попробовал посоветоваться с женой.
— Слушай, беспокоит меня Колька. Ты ничего не знаешь, случайно?
— А чего ему надо? — та презрительно хмыкнула. — Птичьего молока?
— Ну, не знаю… Может, на личном фронте проблемы?
— У него? С такими деньгами? Не смеши, — отрезала Наталья.
— Но деньги — это ж ещё не всё, — продолжал настаивать Сергей Яковлевич. — Может быть, любовь невзаимная, а? Как ты думаешь?
