Артем Черников - Все как у людей
Я преподаю в МАРХИ архитектурное проектирование с четвертого года двадцать первого века. За время работы преподавателем я умудрился снискать (а точнее, снискнуть) себе некоторую известность. В основном она связана с амплуа честного парня, трепла и мудака. В итоге получилось так, что коллеги, которых я уважаю за профессионализм и открытость, проявляют ко мне искреннее участие. Те же, на кого я навесил штамп «некомпетентен» (а таких большинство), со мной просто не здороваются. Я считаю это успехом. С Сашей в МАРХИ мы знакомы не были. Он не попал ни в категорию моих сокурсников, ни в категорию моих студентов. Тем приятнее было познакомиться в камере.
Наша перекличка выглядела примерно так. Полицейский зачитывал фамилию из списка, а потом искал взглядом откликнувшегося.
— Могилевский!
— Здесь. — Отвечал Герман.
— Иванкин!
— Есть такой. — Отвечал Илья.
— Азаров!
— Здесь. — Отвечал Артем.
— Николаев!
— Имеется. — Отвечал Федя.
— Черников!
— Я. — Отвечал я.
— Заль… зар… зальц…
— Зальцман! — выкрикивал Саша.
— Зальцман! — повторял мент.
— Здесь! — добросовестно отвечал Саша.
Нас заставили сдать личные вещи: сумки, книги, часы, телефоны, ремни, галстуки и шнурки. Все остальное оставили. Правда, среди нас оказался человек под названием Котов, который вместе с личными вещами умудрился сдать собственное достоинство, при этом изловчившись пронести в обезьянник телефон с интернетом. Он пытался заискивать с ментами:
— Понимаете, я представитель молодежной партии такой-то (не помню название), это как «Единая Россия», только для молодых.
Полицейские смотрели на него с презрением. Никто из них, как выяснилось позже, не голосовал за единороссов.
Нас посадили в клетку. Не знаю, на скольких человек рассчитан стандартный обезьянник, но двадцать восемь особей репродуктивного возраста помещаются в нем с трудом. Насте уступили место на скамейке. Саша примостился рядом. Герман сел на пол в углу и предался медитации. Мы с Ильей и Федей затеяли оживленный спор о будущем России, прижавшись к решетке. Артем и Антон присоединились к нам. Котов сосредоточенно молчал. Небезызвестный микроблогер Бушма постил что-то в «Твиттер». Радист, мы видели его по другую сторону решетки, что-то кричал в телефонную трубку. Телефонный аппарат висел на стене напротив поста дежурного. Радиста сопровождали двое полицейских. Они беспрестанно зевали. Вдруг рядом со мной какой-то рыжеволосый парень схватился за живот и начал стонать. Сначала тихо, а потом все громче. Разговоры смолкли. Герман открыл глаза. Бушма нажал «сэнд». Котов неожиданно вскочил.
— Что с тобой? — спросил Котов. — Тебе плохо?
— Скорую, — простонал рыжеволосый. — Почка…
Глава пятая.
Первая ночь
Костя сидел на ступенях ОВД. Внутрь его не пустили. Костя переживал. Вернувшись из уборной, он, естественно, не обнаружил нас там, где оставил. Тогда он позвонил Герману, и ему открылась абсурдная правда: друзья арестованы. Костя поехал к полицейскому отделению. Теперь он сидел на холодных ступенях и чего-то ждал. Стемнело. Фиолетовое московское небо сочилось какой-то сырой липкой дрянью. Становилось холодно. Во дворе отделения было мрачно и тихо. В углу, возле гаражей, курили четверо пэпээсников. У ворот, за рулем казенной «пятерки» спал водитель. День заканчивался наименее предсказуемым образом, дальнейшая перспектива просматривалась неотчетливо: идти домой странно, сидеть здесь глупо. Между тем в ворота ОВД вошел какой-то парень. Он подошел к Косте и присел рядом.
— Миша, — сказал он и протянул широкую короткую ладонь.
— Костя, — представился Костя.
— Ну чё там? — спросил Миша и кивнул в сторону входной двери.
— Сидят. А у тебя там кто?
— Кореш. Точнее, соратник.
— Сочувствую.
— Да ничего, выкрутится. Не впервой.
— Что, часто попадается?
— Бывает, — равнодушно отозвался Миша, — работа такая.
— Что за работа?
— КПРФ, — загадочно ответил Миша и напрягся, прислушиваясь.
Костя услышал вой сирен «скорой помощи». Во двор участка въехала неотложка. Сосредоточенные медики в зеленых халатах торопливо взбежали по ступеням ОВД и скрылись за серой бронированной дверью. Через десять минут они вынесли на улицу корчащегося от боли рыжеволосого парня. Врачи бережно погрузили его в машину, захлопнули дверь и уехали.
— Ну, вот, — сказал Миша, — кажись, выкрутился.
— Что с ним? — поинтересовался Костя.
— Да ничего. Прокатят до больнички и отпустят на все четыре стороны. Пойду я, мне его еще домой везти. Миша ушел, а Костя остался думать о превратностях политической борьбы, жизненном опыте и страшных тайнах, скрытых за тяжелой аббревиатурой КПРФ.
Мы не спали всю ночь. Нет, нас не пытали шансоном, не ослепляли ярким светом и даже не оскорбляли. О нас просто забыли. Никакие обвинения нам предъявлены не были. Никакие разъяснения не были даны. Нас просто оставили в покое. Всех несовершеннолетних отпустили. Их забрали родители. Через час после оформления появился Радист. Его втиснули в нашу клетку и пожелали спокойной ночи. Радист оглядел присутствующих безумными глазами, улыбнулся, произнес: «А в тюрьме сейчас макароны», — и устроился у параши. Я стоял у решетки, и дежурный спросил меня заговорщицким шепотом:
— Слушай, по-моему, этот Челентано совсем ебнутый, а?
— Радист, что ли? — уточнил я.
— Ну, — хмыкнул мент, — и точно радист! Видал, как он по телефону час говорил?
— Видел, — отвечаю. — А с кем?
— Да ни с кем! Телефон давно не работает.
— Как, — говорю, — не работает? Он же новый совсем!
— А вот так, — усмехнулся дежурный, — у нас тут много чего нового, думаешь, все работает?
— Да, — говорю, — я заметил. В толчке-то хоть почему такая вонь? Войти невозможно. Особенно девушке.
— Блин, — мент виновато наклонил голову, — канализация засралась. Такой аншлаг у нас тут впервые. Шлюх и узбеков даже пришлось отпустить.
— Спасибо, — говорю, — вам за это. Спасибо. Особенно за узбеков.
Короче, ночь мы не спали. Нами овладело какое-то странное веселье. Мы шутили и истерически хохотали. Менты ворчали, мол, КВН приехал. Около двух часов ночи пришло пополнение.
— Давай, Чемпион, — сказал усатый дежурный, заталкивая к нам в камеру невзрачного испуганного, одетого в тряпье типа лет сорока, — располагайся.
Чемпион расположился рядом с Радистом, а мент продолжал пристально его рассматривать.
— Слышь, Чемпион? — крикнул дежурный. — Это ведь не твой паспорт.
Чемпион молчал.
— Ты в Вологде-то на какой улице живешь?
Чемпион молчал и только с недоумением рассматривал своих сокамерников. Он явно был шокирован увиденным. Похоже, жизнь редко заводила его в цивилизованное общество.
— И нож у тебя крутой? Откуда такой?
Чемпион озирался и молчал.
— Еще на тебя «Лексус» записан. Откуда, скажи ты мне, у тебя «Лексус»?
Чемпион продолжал хранить партизанское молчание.
— Ладно, — успокоился дежурный, — отдыхай, Чемпион.
Дежурный развернулся и направился на пост, а я спросил вдогонку:
— Почему он Чемпион-то? По какому хоть виду спорта, чтоб знать. Мало ли что?
Полицейский обернулся:
— Почему, почему? Х*й его догонишь. Вот почему.
В обезьяннике кроме основной клетки были две камеры с деревянными нарами. Одна была закрыта. Как нам объяснили, там выбито окно и потому мороз. Рабочую камеру занял Радист. В отсутствие возможности говорить по телефону он совсем сдулся. Жизнь потеряла для него всякий смысл. Похоже, единственное, что его продолжало хоть как-то беспокоить, так это участь пачки электродов — он несколько раз справлялся у дежурного об ее дальнейшей судьбе. Получив все необходимые разъяснения (мол, электроды в порядке, проходят по описи, не ссы), Радист лег на нары лицом вниз и затих.
Микроблоггер Бушма, отправив очередной пост в «Твиттер», воскликнул:
— Две тысячи подписчиков! Я расту! — А повернувшись к аудитории, добавил: — Я топ-блогер Бушма. Не читали мой «Твиттер»?
Жена Германа принесла нам еду. Она была злая, качала головой и смотрела на нас обвиняюще. Мне хотелось сказать ей: «Олеся, мы не виноваты, мало того, мы даже не знаем, в чем нас обвиняют! Мы просто ждали Костю, мы находились внутри кордона, мы ничего не делали, просто стояли! Мы не виноваты в том, что случилось с твоим мужем! Прости нас!» Удивительно, но Олеся оказалась единственным человеком, перед которым мне действительно захотелось оправдаться. Но я ничего не сказал. Я просто стоял и смотрел на нее — злую, красивую и свободную.
Глава шестая.
Допрос
Профессия мента скотская. Это все знают. И общение с уголовниками — в ней не самое мерзкое. Все-таки, когда перед тобой убийца, вор или, скажем, растлитель, твоя совесть остается относительно безмолвной, даже если ты избиваешь негодяя ногами, подталкивая его таким образом к чистосердечному признанию. Тоже не по-человечески, согласен, но все-таки… Есть еще проституция, бытовуха, наркотики и так далее… Есть еще взятки, круговая порука, отчетность, хроническая нищета самих ментов, наконец. Но все-таки самое постыдное в работе полицейского — это необходимость выполнить приказ начальства держать под стражей заведомо невиновных людей. Подделать протоколы, надавить, расколоть, выбить «правильные» показания.
