Алексей Славич - Начало перемен

— Вот все–таки я для тебя не женщина, а чудо–юдо какое–то…

Гуров нежно обнял Катю сзади.

— Солнышко, я тебе уже объяснял, что мне абсолютно все равно, человек ты или чудо–юдо. Если бы на твоем месте была обычная женщина, я совершенно так же не удержался бы от бестактного вопроса про возраст.

Катя вздохнула, повернулась к Гурову и опять устроилась у него на плече:

— Извини за истерику. Понимаешь, у меня такое в первый раз. Влюбилась и совершенно пошла вразнос. А так меня никогда не интересовали и не волновали вопросы сопоставления с человеком. Я спокойно считала себя отдельным специальным существом и не испытывала по этому поводу никаких комплексов.

Помолчали.

— Серенький, спрашивай, я же чувствую, что тебе безумно интересно.

— Давай–ка, вот что уточним. Если ваша миссия на Земле засекречена, как же ты можешь отвечать на мои вопросы?

— А мне не запрещено отвечать на вопросы в индивидуальном порядке. Может, такая утечка информации почему–то может быть полезной. Не знаю, никогда никому ничего не рассказывала, ты первый. Но, думаю, доказать на основе имеющейся у меня информации, что ты не псих или не приколист–мистификатор, — невозможно.

— То есть, то, что ты, извини, сделана, необнаруживаемо?

— Да, думаю, мои особенности — например, абсолютная память, быстрота, эмпатия, детектор лжи, я не беременею, почти не болею — на нынешнем уровне аборигенной…э-э… извини, человеческой науки, видимо, невозможно диагностировать как искусственные.

— Да ничего обидного в слове «абориген» я не вижу. А твое оборудование? Знания?

— Не имею никакого внеземного оборудования и конкретных знаний о нем. Не знаю никакой информации, которая бы позволила убедительно доказать мое внеземное происхождение. Ну, колупается социологическая студенточка Катя с вопросами сексуального поведения — и что? Поэтому, кстати, я функционировала в роли проститутки — набирала специфическую статистику.

— Но ведь ты работаешь в рамках какой–то теории, которую из тебя можно, что–то заподозрив, вытрясти?

— Ну, в любой момент мне можно дистанционно почистить мозги или даже ликвидировать меня. Но сомневаюсь, что из меня вообще можно вытрясти что–то существенное. Концепция, в рамках которой я работаю, на Земле уже и так формируется. Тебе что–нибудь термин «теория модернизации» говорит?

— Ну, так, смутно. С «Протестантской этикой» Вебера ассоциируется.

— В принципе правильно. Если огрублять, то одна из ключевых идей — социальные технологии важнее технических. Скажем, социальная технология «капитализм» делает страну конкурентоспособнее, чем классический феодализм, советская разновидность феодализма и так далее. Например, Штаты такие мощные именно из–за достаточно последовательного капитализма, да?

— Ну, я бы сказал, довольно очевидная концепция.

— На самом деле все очень сложно. Могучие Штаты обосрались во Вьетнаме и в Ираке. Долгосрочно перспективы капитализма непонятны в связи с падающей в его рамках рождаемостью. И никто на Земле не знает, что конкретно делать: ведь капитализм возник примерно пятьсот лет назад сам по себе, эволюционно, как новый вид животных. Так вот, более общий подход состоит в осмысленном конструировании социальных технологий. И конкуренция между цивилизациями во вселенной идет именно в этой плоскости.

— М-да, размышлял я об этих вещах когда–то… Объясни–ка мне для разнообразия, что у нас с тобой за странные вибрации возникают в самые интересные моменты?

— Интересные моменты? Это по аналогии с интересным положением? Сударь, ваша скромность может сравниться только с благородством вашего сердца.

— Сударыня, боюсь, мне в силу плохого воспитания трудно поддерживать галантность на уровне вашего галантного века… Ой! Катенька, ну, извини дурака, ей–богу, не хотел я никаких намеков.

— Да ладно, Сереж, чувствую, что не хотел. Но чувствую, как тебе интересно. Не уверена, что это будет полезно для наших отношений, но давай попробуем. С галантным, то бишь восемнадцатым веком ты сильно промахнулся, мне 620 лет.

— Ну ни… Извиняюсь, ма… Вы кто, мадам или мадмуазель?

— Несколько раз была замужем, — грустновато сказала Катя. — Правда, фиктивно — иногда было нужно для дела. Так что сам решай, мадам я или мадмуазель.

Гуров взял Катино лицо в ладони:

— Мадам, я надеюсь на вашу помощь в непонятной ситуации. Не могло ли случиться так, что вы нечаянно нарушили свое обещание и …э-э …стимулировали мой интерес к наиболее завораживающей и пьянящей стороне наших отношений? Или я геронтофил?

Катя улыбнулась.

— Интересно все–таки быть эмпатом. У тебя там так все забавно как бы перескакивает. Вначале — у-уx! — такое удивление! И секундный период отношения ко мне, как к почтенной бабусе, при которой ну никак нельзя материться. Потом — почему–то сильная волна симпатии, жалости, возвращение к обычному отношению — и, действительно, легкий прилив желания. Может, ты действительно чуть–чуть геронтофил, во всяком случае, негативных эмоций я не заметила. Но завораживающие стороны, если можно, давай отложим, Сереж. Мне как–то грустно.

— Из–за меня?

— Ну, как сказать. Не потому, что ты что–то не то сказал или сделал. И даже не грустно — странно. Я шестьсот с лишним лет была абсолютно самодостаточным, спокойно–ироничным, контролирующим себя существом — и мне непривычны и шекспировские страсти, и то, что они непредсказуемым образом зависят от другого человека.

— Слушай, вопрос, конечно, дурацкий, — а Пушкина ты видела?

Катя хихикнула.

— Не то слово.

— В смысле?

— Помнишь старый анекдот. Один мужик другому жалуется: «Достала меня эта девка» — «Ну игнорируй ее» — «Да уже два раза». Ну, вот примерно так у меня было с Александром Сергеичем. Мне было чисто по–дамски интересно — блестящий поэт! А он как человек с большинством женщин был, видимо, типичный стрекозел, сексуальный маньяк. По крайней мере, в свои двадцать с небольшим лет, когда я его знала. Проигнорировал меня пару раз, по его понятиям, довольно старательно, хотя с тобой, кстати, не сравнить, да и побежал дальше, по следующим дамам, девам и девкам.

Гуров хмыкнул.

— Стихи хоть читал?

— Ты знаешь, стыдно признаться, я его, видать, не впечатлила. Читал что–то, но совершенно по обязанности — мямлил, сбивался, увиливал… Эй, Серега, — рассмеялась Катя, — мой барометр показывает, что ты стал сильно ревнивый! К солнцу поэзии приревновал! Двести лет без малого прошло!

— А что такое, — пробурчал Гуров, — ревновать — это плохо или стыдно?

— Сережа, милый, я ведь сама тебя зверски ревновала четыре дня к гипотетическим девкам, поскольку стереотип ходока по девкам у тебя был очень выражен. Причем первый день не могла понять, что со мной происходит, потому что вообще незнакома была с этим чувством. И смех, и грех: с каким–то клиентом механически трахаюсь — и про тебя думаю и ревную! Ладно, все, закрыли тему, чувствую, просто Отелло ты стал.

— Давай–ка лучше про вибрации.

— Да, это важно. Понимаешь, если по аналогии с компьютером, то во мне сидит специфический «софт»: интуитивные техники анализа одной расы. Видимо, в нем скрывается кусок, связанный со стороной их жизни, аналогичной сексу. И на мой оргазм накладываются дополнительные, божественно неописуемые ощущения. У них это коллективно и напоминает совместную экстатическую молитву очень верующих людей. Правда, в силу несовпадения физиологии меня слегка корежит.

— До меня у тебя такого не было?

— Никогда ничего подобного. То ли у нас с тобой возникает какой–то резонанс? То ли ты почему–то взаимодействуешь с этим «софтом»? Разбираться боюсь и вообще не собираюсь об этом докладывать. У меня хорошие отношения с начальством, и я постараюсь сменить тематику. Как ты, наверное, догадываешься, после встречи с тобой функции проститутки–исследовательницы я выполнять не могу и не хочу.

Гуров молча поцеловал Катю.

— Я поинтересовалась расой, из которой происходит этот, так сказать, софт, — помолчав, продолжала Катя. — Материала мало — но, возможно, наша с тобой вовлеченность в их сексуальные дела может интерпретироваться то ли как прелюбодеяние, если можно так выразиться, в масштабах расы, то ли как кощунство. Причем во время оргазма у меня генерируется специфическое ментальное излучение, так что, возможно, они знают о наших отношениях.

— Честно говоря, звучит, как бред — в смысле интерпретации как прелюбодеяния или кощунства.

— Очень надеюсь, что так и есть.

— А можешь про них рассказать?

Катя помолчала.

— Не стоит, Сереж. У них очень чуждый облик и образ жизни, не хочу, чтобы ассоциировалось со мной.

— Как скажешь. Спим?

— Ты спи, а я тебя немного полечу, — сказала Катя, поворачивая его на живот и плотно прижимая ладошку на поясницу, где сразу стало чуть–чуть пощипывать.