Мария Скрягина - Вид на Старый город
— Даже не знаю, как сказать… С одной стороны — да, со мной произошла неприятность, а с другой — что в этом такого?
— Что-то личное? Секрет?
— Нет, я могу рассказать, но, боюсь, Вы меня не поймете.
— Глупости! Говорите.
Марта, смущаясь и сбиваясь, рассказала антиквару об университете, о конфликте с преподавателем, о доносе декана. Димов внимательно слушал, качая головой и причитая: «Ай-ай-ай!».
— Я Вам скажу, эти люди — просто подлецы! Подлецы! И правильно Вы сделали, что ушли оттуда.
— Ушла, но что мне делать дальше, я не знаю. Такое чувство, что все едут куда-то, а я застряла в пробке. И мотор ко всему заглох. Депрессия, одним словом.
— Знаете, в жизни каждого человека бывают такие моменты. Тоски, отчаяния, переживаний, сомнения, непонимания, одиночества. Кажется, что дальше дороги нет, все — тупик. Но главное — не принимать это состояние как данность. Не смиряться, бороться, а если нет сил на борьбу — просто терпеть, выдержать время. Иногда мы очень много взваливаем на себя, думая, что управляем всем миром вокруг. И забываем, что есть Божественный Промысел, что Бог нас не оставляет.
Я уже старый человек, и у меня была непростая жизнь. Не помню, как я поверил в Бога, может, я уже родился с этим знанием, во всяком случае, мои родители были очень набожными людьми. Правда, это знание о Боге мне ничего не давало — как будто я знал, что вот, на соседней улице живет некий Мирко. Ну, живет и живет, я его очень уважаю, хорошо к нему отношусь, стараюсь его не сердить, и даже читаю ему молитвы.
И только по прошествии лет я понял, каковы отношения человека с Богом, каковы мои личные с ним отношения. Что это очень живая вещь, что Бог живой, что Он — личность, что Он имеет Промысел о каждом, о каждом заботиться, каждого любит. Это открытие очень потрясло меня.
Сейчас мир вокруг, он, как бы это сказать, светский — он хочет нашу жизнь разрезать, Богу — Богово, человеку — человеческое. Как будто не было никакого Христа, Богочеловека, на земле. Но, как только появляется эта граница, человек опустошается, что он, без своего Творца?
Когда-то один католический священник, отец Николаус, очень интересно рассказывал мне о потере западным человеком единства. Единства души и тела, единства личности, единства веры.
Марта вздрогнула:
— Откуда Вы знали его? — комок в горле.
— Он как-то покупал у меня иконы. Потом остался на чашечку кофе. Хороший священник, искренний. Я слышал, он умер… Жаль. А Вы тоже его знали?
— Он крестил меня. Даже больше, он привел меня к вере.
У Марты внутри что-то всколыхнулось, будто спавшая крепким сном птица услышала свое имя ли, знакомый ли голос. Эта птица вынула голову из-под крыла, расправила крылья, она боялась лететь, и все ждала того голоса, который бы дал ей правильное направление.
Вошла Светла, оглядела стол.
— Димитр! Ракией и разговорами гостя не накормить.
— А что же ты возишься, дорогая?
— А что же, жаркое само приготовится? — супруга взяла суровый тон, но ссора не успела разгореться.
— Айдэ[1], милая, присаживайся, будем потчевать фрау Марту. Но сначала помолимся. — Все встали, Димитр прочитал молитву на болгарском, перекрестил стол.
Светла все подкладывала и подкладывала Марте в тарелку неисчислимые яства, Димитр под укоризненные взгляды жены подливал ракии, рассказывал забавные истории из своей жизни, про посетителей магазина, иногда между супругами разгоралась перепалка, после которой сразу следовало: «Айдэ, милая!» и становилось ясно, что все это не больше, чем игра. В конце концов, Марта уже не смогла осилить баницу с тыквой и грецкими орехами, на что Светла строго сказала:
— Заверну тебе домой.
Хозяин ушел варить кофе по-турецки, а Светла, наклонившись к Марте, зашептала:
— Девочка моя, а я думаю, что все это ерунда. Депрессия, стресс. Тут у всех чуть что: «Я в стрессе, я в стрессе». Пожили бы с наше. А вообще что для женщины главное — муж, дети, семья, остальное, если надо, приложится. Замуж тебе надо, вот и все. И кучу детишек. Тогда ни на какую депрессию времени не останется.
— Чему ты там поучаешь бедную фрау Марту? Учишь печь пироги?
— Печь пироги? Велика наука! Учу ее жизни, они, молоденькие, сейчас думают все не о том. А потом, видите ли, немецкая демография бросает им вызов. Еще бы!
Светла понесла на кухню поднос с грязными тарелками.
В доме воцарился запах кофе. Димитр допивал ракию.
— Знаешь, я тебе тоже что-то скажу. Что меня мучает. У меня есть сын, он очень хороший человек, но иногда я его не понимаю. Он слишком, как бы это сказать, не эгоистичен. Он думает, что у каждого человека в этом мире есть своя миссия. Что все мы, словно Христос, имеем важный, осмысленный путь и не должны растрачивать жизнь на сиюминутное или жить только для себя.
У него уже с юности были подобные устремления. Когда Светла заболела раком, решил, что будет врачом, чтобы спасать людей. Приходит десятилетний мальчик со слезами на глазах и говорит, что не хочет, чтобы люди умирали… Я думал, что с годами это пройдет, что это период взросления, максимализма. Ведь учиться на врача очень сложно, и работа эта нелегкая, а не дай Бог, твой пациент умрет… А он нет, не передумал. И сейчас очень хороший специалист.
Но ему все мало. Развелся с женой из-за того, что она не захотела усыновить ребенка. У них не было детей, а тут больной мальчик из Болгарии, без родителей. Мой сын загорелся, очень хотел ему помочь, а невестка встала в позу: «Чужой мне не нужен!» И все тут. Уж не знаю, прав ли был сын, но живет теперь один: и ни жены, и ни ребенка. И, знаешь, иногда так рвется в Болгарию, говорит, все, переезжаю. А зачем он туда поедет? Где там работать? Ни хороших больниц, ни хороших денег за труд, кому он там нужен?
И странно мне, он же здесь родился, что ему до Болгарии? Ну, съезди на родину предков, ну, навести родных, помечтай о несбывшемся, но зачем жизнь себе ломать? Так хорошо устроился в Германии, работа, жилье, машина, не понимаю. Зачем метаться? Там родным уже не станешь, а здесь можешь все потерять. Это я по себе знаю. Эмигрантская судьба нелегкая. В чужой стране — чужой, а вернешься в свою — тоже чужой. Такой вот парадокс. Нет, я не обо всех говорю, о себе, конечно.
А вообще, знаешь, не то, чтобы я его не понимал… Просто иногда кажется, его жизнь — вроде как упрек моей. Вот он смог не только для себя жить, а я нет. Я сразу решил, кто мне близкий, а кто далекий, и границ не переходил. Думал прежде всего о семье, о детях, о друзьях.
Он людям жизни спасает, а я над старинным барахлом трясусь. Он от Болгарии с ума сходит: «Родина моя, родина!», а мне и здесь хорошо, моя Болгария — в Регенсбурге, и мне ее достаточно. И чувствую я себя как будто проигравшим, а он будто выиграл. Только никто не спорил и не сражался.
Нет, дети должны быть лучше своих родителей это так, лучше, удачливее, умнее, красивее. Только при взгляде на таких детей вдруг понимаешь, что свою-то жизнь прожил не так. А время уже ушло.
Извини, Марта, я так долго говорил. Это все ракия-ракийчица! Да и, если честно, побеседовать по душам не с кем. Жена скажет: «Не говори чепухи!» Сосед Мирко и вовсе не поймет, о чем я. А с другими и откровенничать не хочется. Так и живем, люди, каждый в своей скорлупе.
Вернулась Светла с пакетом, где томилась румяная баница, попробовала кофе. Что-то сказала по-болгарски. Димитр ответил, оба рассмеялись, потом извинились перед Мартой, и лица у них были очень счастливые.
Встреча с этой пожилой парой принесла тепло в ее жизнь, но это было тепло на один вечер. Как отцу было не по себе из-за сына, так и ей становилось тоскливо при мысли о том, что есть такие добрые, гостеприимные семьи, словно из сказки. Есть, но только не у Марты. Отец с матерью не смогли сохранить брак, сама Марта блуждала впотьмах, пытаясь разобраться в нагромождении кусков, которые якобы составляли ее личность. До такого вот гостеприимного очага в собственном доме ей еще долго не добраться. Да и ожившая птица не давала покоя. Марта озябла в тоненькой курточке, сжалась в комок. Вечер был сырой, влажный, фиолетовый туман закрывал прорехи между домами, длинным занавесом окутал собор. Марта вышла к нему — громадине, застыла на пустой площади. Она была раздавлена — размерами, густотой мрака, тишиной, в которой раздавались лишь ее шаги по брусчатке. Средневековье нахлынуло волной.
— Готика, — отметила Марта и побрела домой.
Формально Марта была католичкой, но именно формально. Нет, она верила, что Бог есть, даже скорее точно знала, что Он существует, но для нее Он был слишком далеко. Самое важное — живая связь с Ним — была в какой-то момент утеряна. Марта помнила из детства и юности это особое, радостное ощущение Его присутствия, Его любви, но потом оно исчезло. И как возобновить состояние Богообщения Марта не знала, не хватало той первоначальной искры, которая могла воспламенить ее веру. Поэтому внутри было пусто, а Бог был где-то там. От такого положения вещей становилось печально и одиноко. Бог был ей нужен, но как Его найти? Как обрести пламень в сердце? Тайна.
