Борис Хазанов - Аквариум
«Не кажется ли вам странным, ведь уже столько лет прошло», — сосед по лавке шепнул Льву Бабкову.
«Вы имеете в виду легенду?»
«Я хочу сказать, после войны прошло столько лет».
«Это вам так кажется, — возразил Бабков, — народ помнит войну».
«Да, но посмотрите на него. Сколько ему лет, как вы думаете?»
«А это вы у него спросите». Приближалось Нарбиково или какая там была следующая станция, поезд шёл, не сбавляя скорости, словно машинист тоже решил уважить сказителя.
«Стоит, гад, заложил лапу за лапу,а передней хлопает по брюху.По-ихнему, по-немецки лопочет,Дескать, что там время тратить, рус, сдавайся,куды ты суёшься с голой жопойс нами, змеями, сражаться!Поглядел я на него, послушал,сплюнул на землю, размахнулсяи швырнул ему под ноги бутылку,сам упал, спиной накрылся,голову загородил руками.Тяжким громом земля сотряслася,пыль, как туча, небо застлала,а ему, суке, ничего не доспелось.Стоит себе целый-невредимый,сам себе под нос бормочети копается в своём драндулете:повредил я, знать, его телегу.Между тем нет-нет да обернётся,пасть раззявит, дыхнёт жароми обратно носом в карбюратор.Я вскочил — и гранат в него связку!Вижу, змей мой не спеша отряхнулся,из ноздрищ пыль вычихнул, утёрся,повернулся, встал на все четыре лапы,раскалил глазищи, надулся и ко мне двинул.Мама родная!Помолись хоть ты за мою душу,за свово горемычного сына!»
В вагоне расплакался ребёнок. Раздались голоса: «У-ти, маленький! — Гражданка, вы бы прошли в детский вагон. — Нельзя же так. — Мешаете людям слушать. — А чего его слушать-то. — Много их тут ходит. — Да нет такого вагона. — Небось, на пол-литра собирает. — Постыдились бы, гражданин. — Человек кровь проливал, а они… — Дитё плачет, а они всё недовольны. У-ти, маленький…»
«Что тогда было, сказать страшно.Выскочил я из кювета,побежал я змею навстречу,сам ору: ура! За Родину, в рот ей дышло!И всадил я своё копьё стальное в хохотальник ему, в самую глотку.Сам не знаю, как оно вышло,только тут со змеем беда случилась:поразил его недуг внезапныйаль кишку я ему проткнул какую, —проистёк он вонючею жижей,зашатался, рухнул наземь,шлем рогатый с него свалился,и настал тут перелом военных действий.И закрыл он один глаз свой червлёный,а потом второй глаз.Я и сам-то еле жив, от жары весь спёкся,ядовитой вони надышался,в саже весь, лицо обгорело.Перед смертью змей встрепенулсяи хвостом меня мазнул маленько.От удара я не удержался и с копыт долой. Пролежалирядом с ним мы не знаю сколько,час ли, два, аль целые сутки.Только слышу, зовут меня:— Жора!Я глаза разлепил, — мать честная!Надо мной знакомая хвигура:наш лепила стоит в противогазе.— Жив, — кричит, — братуха, в рот-те дышло!Провалялся я в медсанбате три недели, кой-как подлатался,а потом повезли меня дальше.В санитарном эшелоне-тихоходе.Ехал, трясся я на верхней полке,в Бога душу и мать его поминая.За стеклом меж тем предо мноювсё тянулись составы и составы,эшелон стучал за эшелоном:то проедет солдатня с гармошкой,то девчат фронтовых полный пульман,то платформы с зачехлёнными стволами.Знать, не сгинула наша Россия,отдышалась, портки подтянулаи всей силой своей замахнулась.Под конец везли пленных змеев,не таких, как мой, пожидее,погрязней и уж не таких гладких,и обутых в валенки из эрзаца.После них все кончились вагоныи поля пустые потянулись,перелески, жёлтые болота.Растрясло меня вконец, уж не помню,как добрался я, как сгрузилсяи проследовал в кузове до места.По тылам, по базам госпитальнымнаскитался я, братцы, вдоволь.Много ль времени прошло аль боле,стал я помаленьку выправляться.Тут опять жизнь моя переменилась:снюхался я с одной медсестричкой.Баб крутом меня было пропасть,но её я особо заприметил.Слово за слово, ближе к делу —клеил, клеил, наконец склеил.Как настанет её дежурство,так она ко мне ночью приходит.Так прожили мы, почитай, полгода,а потом я на ней женился.С нею я как сыр в масле катался,отожрался и прибарахлился.С рукавом пустым, с жёлтой нашивкой,морда розовая, на груди орден Славы, —как пройду, все меня уважаюти по имени-отчеству называют».
Чудо Георгия о змие. Кода
Поезд остановился, и человек с золотым копьём прервал свою сагу. Вошли новые пассажиры; никто не вышел. Всё стихло, скучный пейзаж нёсся за окнами, кто-то дремал, кто-то было громко заговорил, на него зашикали, все ждали продолжения. «Как вы думаете, — шепнул сосед, — чем можно объяснить живучесть этой легенды?» — «Кто вам сказал, что это легенда», — проворчал Лев Бабков. «А известно ли вам, — не унимался сосед, — что папа Геласий, был такой римский папа, причислил Георгия к святым, известным более Богу, чем людям?» — «Неизвестно», — сказал Бабков. Вагон подрагивал, и летели в безвозвратное прошлое поля, дороги, грузовики перед шлагбаумами, чахлые перелески.
«Вот война окончилась, братцы», — сказал солдат.
«С Катей вместе мы тогда снялись,а ещё я снимался отдельнона коне, со щитом и в латах,с копиём, со знаменем на древке —как я, значит, змея сокрушаю.Всё, само собой, из картона,из подручных, как говорится, матерьялов,на фанере конь нарисован,я в дыру лишь морду просунул.Выпили мы тогда изрядно —я недели три колобродил…Пропил хромовые колёсаи костюм, и Катин полушалок,и ещё кой-какие вещички.Было так, мамаши мои, многажды,аж ползком, бывало, возвращаюсь,аки змий, к домашнему порогу».
«Вот видите, — зашептал сосед, — я же говорю: известным более Богу, чем людям!»
«Никогда меня Катя не бранила,из любой беды выручала,всё терпела, главу держала,как я зелье изрыгал и закуску,и сама меня раздевала,на подушки с кружевом ложилапод моим же знаменитым патретом…Все же есть еще во мне сознанье —стал я думать, куда податься,для чего себя приспособить.Пенсия моя небогата,знать, не много я на войне заработал,только слава, что Победоносец.Думал, думал, ничего не надумал,люди добрые подсказали,научили делать зажигалки.Хитрая, однако, машина:Крутанёшь колесечко, — другоевслед за ним тотчас повернётсяи летучую искру высекает.Фитилёк бензиновый вспыхнет,и валяй, закуривай смело:ни огня не надо, ни спичек,ни кресала, и дождь тебе не страшен.Вот стою я раз на толкучкесо своим самодельным товаром.Вдруг навстречу знакомая хвигура.Пригляделся я — мать честная!Да ведь это же Коля Чуркин,старый друг, фронтовой лепила,что меня с поля боя вынес,на тележке безногий едет.Сам кричит: „Здорово, пехота!Чем торгуешь, каково жируешь?“Не нашёл я, что ответить Коле,молча я к нему наклонился,обнялся с ним и расцеловался.Выпили мы с ним ради встречи.Говорит мне Коля: „Эх ты, дура,что ты, дура, жисть свою корёжишь?Брось-ка ты свои зажигалки,а займись делом поумнее…“Стал смекать я, мозгами раскинули придумал, наконец, стаканчик.Дело это, братцы, такое:много их, желающих выпить,у подъездов и по магазинам,в подворотнях аль просто на воле.У кого и деньги в кармане,у кого в руках поллитровка,а разлить во что — не имеют.Вот и пьют на троих некультурно,каждый маму ко рту прикладаетда, глядишь, утереться забудет,а какой он, кто его знает:может, он гунявый аль гундосый,может, у него во рту зараза.Тут я к ним как раз приближаюсь,не спеша, солидной походкой,мол, не нужно ль, ребята, подмоги,обслужить культурно, кто желает.У меня при себе бумага,а в бумаге у меня селёдка,чесночку зубок — кто желает, —для хороших людей не жалко,для кого и яблочко найдётся.Опосля достаю стаканчик.Люди ценят такое вниманье,заодно и мне наливают.Тут, глядишь, беседа начнётся,расскажу им чудо о змее,а они нальют мне по второму.Ах, прошли давно те денёчки.Уж давно моя Катя сбежалаи с подушками, и с детями.А таких, как я, со стаканом,развелось немало в округе,и моложе меня, и шустрее.Чуть я сунусь, уж там свои люди,и рассказы мои неинтересны.Уж никто в чудеса не верит,и до лампочки им Георгий…»
«Вот, значит, какие дела, — сказал солдат и горестно оглядел публику. — А все оттого, что жить не умеем».
