Всеволод Фабричный - Эскапизм
«Папка, папка! А как слепые–то фехтуют!»
* Виктория Абрамовна Иванова сильно маялась желудком. Дошло до обезвоживания, анорексии и видений. Ей казалось, что под ее кроватью притаился некий Белый Гладиатор, и — как только она закроет глаза — он выскочит, навалится на нее и начнет поедать с головы. Проходили дни, лучше ей не становилось, но когда–то — в редкие минуты просветления — она записала свое видео на вебкамеру и послала всем своим школьным подругам. На видео она попрощалась со всеми и, тихо плача, сообщила, что жить ей осталось недолго. Не обошлось и без глупостей: увлекшись скорой смертью и, таким образом, полной безнаказанностью — она лепетала о каком–то Вите и его сахарном пенисе (только она не сказала «пенис», а использовала иное словечко). Видимо, это было признание в безответной любви. Также было сказано что–то вроде: «…как классно было бы, чтобы все люди в мире…» и потом что–то сладенькое и несбыточное. То, что приходит с ожиданием конца. В общем, девица наговорила лишнего. На видео пришло много соболезнующих и восторженных сообщений. Умирающая стала центром позитивного внимания.
Но случилось неожиданное: Виктория Абрамовна Иванова выздоровела. Причем полностью и без каких либо чреватых будущему осложнений. Потолстела и зарумянилась. И ей было очень стыдно за видео. Когда она вспоминала о нем — ей совершенно не хотелось жить и выздоровление было даже в тягость. В школу, в свой десятый класс, она пока что не ходила. А когда пошла — то нарисовала себе под глазами круги и перед самым отходом съела тюбик ромашкового крема для рук и запила жидкостью для полоскания рта, чтобы ее в школе рвало. Ей было стыдно являться назад такой здоровой. Ее действительно мощно и с прихрипами выворачивало уже со второго урока, и она создала нужное впечатление полной доходяги, но это не помогло. Уховертки сомнений навечно поселились в ее золотистой голове. Весь десятый класс (и половину одиннадцатого) она чувствовала себя виноватой в том, что обнадежила подруг, пообещав умереть, но все–таки не умерла.
* Вадим Владимирович Алексюк работает на консервном заводе «Заря». Каждую секунду он сознает, что слишком умен для своих консервов и заслуживает чего–то большего. Но «большее» не появляется, и поэтому для равновесия он иногда, в свободное время, воровато пишет рассказы. Причем, наблюдается прямая пропорция: чем дольше Алексюк батрачит на своем заводе — тем смелее и отчаяннее становятся его новеллы. Недавно он написал рассказ с таким ужасным сюжетом (эта фантазия, надо сказать, появилась у него после армии): главного героя рассказа зовут Михаил, и он вкалывает на старом, заросшим бурьяном консервном заводе возле Москвы–реки. Завод носит гордое имя «Восход». Каждый день Михаил идет на работу по грязной тропинке возле речного берега (он живет в десяти минутах ходьбы от завода) и по пути ему обычно встречается не более, чем два–три человека. А иногда и никто не встречается. Естественно, и возвращается он таким же образом. Однажды осенью, Михаил как всегда заканчивает смену, заворачивает к «пекарному», покупает бутылку «Легенда Кремля» и бутылку Балтики № 9 и возвращается домой своим обычным путем, посасывая из Балтики. На середине тропинки (она в этот день особенно зыбучая), возле берега, он обнаруживает труп маленькой девочки. Совсем свежий и наполовину в воде. Голова ее отсутствует, а к полуголому (только маечка) телу прилип речной сор. Михаил начинает кашлять от волнения и страха. Потом он, словно во сне, озираясь по сторонам, нагибается к трупу, переворачивает его и, с выпрыгивающим из горла сердцем, глубоко засовывает указательный палец в холодный анус утопленницы. Подержав его там около пятнадцати секунд, он извлекает свой нашаливший палец, берет девочку за ногу и тащит ее через тропинку к кустам на другой стороне. Там он засыпает труп листьями и мелкими ветками, после чего торопливо идет домой, сознавая, что в скучной жизни его наконец–то случилось что–то настоящее. Теперь можно быть более толерантным и не так сильно гневаться на блевотину телевизионных реклам и не смотреть с такой стальной ненавистью на плотно стоящих в автобусе людей.
В течение одиннадцати дней по пути на работу Михаил повторял свой трюк с пальцем (на четвертый день он добавил ещё кое–какие действия) и потом снова засыпал разлагающийся труп листьями. На двенадцатый день он увидел милиционеров в кустах и огораживающую ленту, повернул назад и после этого всегда ходил на работу другим путем.
После того, как Алексюк написал этот рассказ, он начал бояться самого себя и, чтобы загладить вину, купил своей шестилетней дочери новую видеоприставку (пришлось сильно ужаться и поскандалить с женой). Нужно было искупить листья, осень, тропинку возле Москвы–реки и ощущение твердого, но податливого холода на указательном пальце. Рассказ он никому не показывал.
* Всеволод Владимирович Фабричный, отбывая свою смену в Битцевском парке помнит, что когда он проживал в Канаде, то на каком–то моменте вынужден был по состоянию здоровия и психики бросить работать и получал социальное пособие. Когда он в первый раз пришел в контору, дабы оформить нужные документы и уверить соцработников, что его дела «как сажа бела», он увидел, что контора набита раздраженными до предела людьми разного низкого сорта. Ожидая своей очереди и вдыхая запах гнилой капусты, перегара и травы — он долго всматривался в своих товарищей по несчастью. Он увидел:
1) Пищащую белиберду старушку с половиной носа и одной губой. Старушке было наверное лет сорок, но наркотики так ее потрепали, что на вид было все семьдесят. Она была одета в теплые треники и постоянно что–то роняла. С ужасом Сева обнаружил, что когда она нагибалась и поворачивалась к нему задом, он взглядом «оценивал» ее девичьи стати.
2) Еще одну старушку (да сколько их там?). Эта человеческая особь сидела неподвижно и с носа ее медленно падали прозрачные капли. Сто лет. Не меньше.
3) Китайца–инвалида с двумя палочками, в огромных очках и трагическим вихром на седоватой голове. Когда соцработник вызвал его — он страшно заторопился и заверещал «Меня зовут Лю Чанг. Я пришел за своими деньгами». Больше он ничего не смог сказать по–английски, но вид у него был настолько жалкий, что даже злобные работники над ним закуковали и обращались к нему, как к дошкольнику.
4) Молодую пару под всевозможными комбинациями наркотических кайфов. Женщина постоянно говорила «Мне надо поссать, мне надо поссать».
5) Обветшалую от вредных привычек мать с маленьким сыном (лет пять). Она рассказывала спящей соседке–индейцу историю, как она собирала пустые бутылки и банки на помойке и какой–то бездомный конкурент и соперник хотел ее за это убить ножом. Тут в разговор ввязался ее маленький сын и заревел на все учреждение: «Он крал у меня! Я бы таких людей сам ножом бы зарезал. Мне все равно — пусть в тюрьму». Тут даже его мать смутилась и попыталась его утихомирить.
6) Поющего песни и беспрестанно тараторящего весельчака. Он, хохоча, просил у всех семьдесят пять центов (на кофе), но ему никто их не давал. Тогда он стал ходить взад–вперед как маятник и стряхивать с головы пыль.
7) Тихого и серого от усталости мужичка, которые приплыл из другого города на пароме (хуй знает из какой дали) и просил у соцработников денег на жизнь. Ему не верили, говорили, что он скорее всего уже получил пособие в своей конторе, и отгоняли. Он вдруг тихо сказал: «Там, где я живу, ко мне все относятся плохо. И вы тоже здесь также ко мне плохо относитесь». После этого он ушел, но вернулся через три минуты и уснул на стуле.
8) Иммигрантку из Ирана или Ирака, не вяжущую лыка по–английски, но исполненную собственного достоинства. Она хотела пособия для всей своей семьи: для мамы, папы, бабы и деды. Над ней откровенно потешались, но она стояла прямо, как памятник Пророку, и не обращала внимания на мелкие издевательства.
9) Женщину, напоминающую умершую ведьму из русско–народной сказки. Она ничего не говорила, а только хихикала и дергалась. Будучи проституткой, она была одета достаточно модно и крикливо, но это уже не помогало.
10) Молодую мать–подростка с новорожденным ребенком, которого она привязала с своей груди для жалости. Сидящие рядом розовощекие, укуренные панки сразу же пристали к ней с вопросами про имя грудничка и поздравили ее с удачными родами.
11) Самого cебя. Жадно всматривающегося в каждое лицо и сразу же отводящего глаза, когда на него смотрели в ответ. Для убедительности он не надел свою вставную челюсть и рот его запал, состарив Севу на 10 лет. Оделся он во все черное, чтобы подчеркнуть свой траур по хорошим временам.
* Наталью Юрьевну Глотову переехал грузовик «Молоко». Но не убил. За день до катастрофы она видела сон. Во сне этом стая ворон застучала крыльями и клювами в застекленный балкон. Наталья выскочила туда, чтобы прогнать их (она жила на втором этаже) и увидела, что на под домом на земле возле лавки полулежит собака без шерсти и смотрит на нее снизу. Глаза у собаки были точь–в–точь как у покойной матери Глотовой.
